ЭМИГРАЦИЯ (1944 – 1946)

Перейдем к рассмотрению следующего периода жизни многострадального епископа Павла. Не имея возможности оставаться на родной земле, т.к. освобождение от немецко-фашистской оккупации, в частности для духовенства с таким прошлым, какое было у подобных нашему герою клириков, означало бы вновь застенки и неминуемую смерть, поэтому он вынужден был отправиться в эмиграцию. Но здесь требуется сделать пояснение, потеря родины была для Мелетьева вынужденной. Анализируя предшествующие факты жизненной биографии, без сомнения убеждаемся в том, что владыка не искал выгоды, не шел на сделки с совестью, многократно стоял он у черты жизни и смерти и только призвавший его к священной стезе Господь хранил, укреплял и помогал выжить. Новый этап жизни – это новое послушание, отнюдь не искание благ и выгоды, а именно новый крест, Божие благословение. «При Советской власти он много пострадал за православную веру. При наступлении Советской армии он решил больше не испытывать судьбу и выехал в Западную Европу»[1].

БЕЖЕНЦЫ, ИЗГНАННИКИ

Первоначально епископ Павел со спутниками оказался в Чехословакии. Сам он пишет: «Я со своими помощниками прибыл в Прагу, но не мог там остаться, чехи меня направили в Вену. Венская полиция предоставила мне помещение для жительства в Франценсбаде, и я мог там жить до конца войны»[2]. В эмиграции, по тем же причинам оказались многие другие священнослужители. Например, Белорусский митрополит Пантелеимон в 1944г. эвакуировался в Германию, где и проживал в беженском лагере Фельдмохинг. Он скончался после долгой и тяжелой болезни в 1950 году в Мюнхене[3]. В одном из зарубежных источников о епископе Павле говорится: «Владыка вместе с отступавшими немецкими войсками покинул Россию и был привезен в Баварию. Там он начал помогать своим соотечественникам, решившим покинуть Советскую Россию или взятым в плен немцами»[4].

Церковная жизнь русских эмигрантов в Западной Европе, в связи с победой союзников во Второй Мировой войне, претерпевала изменения. Помимо сложившихся структур в виде Зарубежного Синода и Экзархата руководимого из Парижа, стали возникать приходы Московской Патриархии. Изменился и состав паствы, «активную часть ее составили теперь перемещенные лица: военнопленные, жители оккупированных территорий, угнанные на работы в Германию и теперь из страха вполне вероятных репрессий не пожелавшие вернуться на родину», - заключает историк[5]. По несколько лет, приходилось многих русским беженцам и перемещенным лицам ждать решения своей участи. Многочисленные лагеря стали местами их жизни.

В Крыму с 4  по 11 февраля 1945 года состоялась встреча Советского лидера Иосифа Сталина, президента США Ф. Рузвельта и премьер-министра Великобритании У. Черчилля, которые на завершающей стадии Второй мировой войны пришли к согласованию военных планов и основных принципов общей политики в отношении послевоенной организации мира. В том числе между ними в Ялте было подписано соглашение о судьбе военнопленных, беженцев и других перемещенных лиц. Союзники обязались выдавать всех советских граждан по состоянию границ на 1 сентября, независимо от их согласия.

О месте и роли Церкви для людей, подпавших под Ялтинское соглашение, сохранились свидетельства. По словам одного из русских епископов, вместе со своей паствой пережившего изгнанническую участь, - «русские, живущие в многочисленных лагерях в Германии, Австрии и Италии, проявляют исключительную заботливость о храмах и в каждом лагере создана руками беженцев своя церковь, которую посещают почти все обитатели лагеря»[6]. Епископом беженцев стал и преосвященный владыка Павел. Деятельность владыки по пастырскому попечению заключенных в лагеря людей заключалась в совершении богослужений и гуманитарной помощи ближним. Работа его была многогранна. «Кругом были лагеря. В них находилось много тысяч юношей и девушек, вывезенных немцами из России и Украины, для тяжелых работ в лагерях... Их надо было поддержать, ободрить, накормить»[7].  Как пишет он сам: «потом благодаря помощи одного американского военного священника, я со своей сестрой смог поселиться в Регенсбурге. Позже я переехал в Штраубинг, откуда я управлял своей епархией в изгнании: мои пасомые находились в рассеянии в трех различных зонах оккупации »[8].

Союзники, контролировавшие русские лагеря, в зонах своей ответственности, по разному относились к вопросу выдачи военнопленных и других перемещенных лиц. Весной 1945 года, после капитуляции Германии освобожденными оказались «на территории Австрии, Германии и Италии около 8 миллионов человек, находившихся в концентрационных лагерях, военнопленных и беженцев. Более миллиона человек, не пожелавших вернуться на родину, были признаны политическими беженцами»[9]. Из публикаций в прессе тех лет узнаем, о том, что Франция, имея соглашение с СССР от 29 июня 1945 года, не всегда выдавала людей, зная о том, что их ждет на родине в лучшем случае Сибирь, в худшем расстрел. СССР по этому поводу направлял ноту протеста и просил французские военные власти «содействовать выдаче лиц, находящихся, как в самой стане, так и на территориях контролируемых военной администрацией. На что последовал ответ, в котором указывалось, что французские власти никогда не отказывали в выдаче советским военным властям лиц, виновность которых, как «военных преступников», была установлена и имена коих включены в списки, установленные на сей предмет  международной комиссией»[10]. В другом газетном материале сообщалось: «…репатриационных дел мастера стали всюду настаивать на принудительной …выдаче, ссылаясь на Ялтинское соглашение. В некоторых случаях, в частности, в американской «зоне», такие принудительные выдачи произошли. В печати были сообщены потрясающие подробности этих зловещих операций. В последние месяцы о них не было слышно. И вот опять - нами получено… сообщение о новой трагедии, ответственность за которую ложится на английские военные власти!»[11]. Ниже приводится цитата, взятая из статьи опубликованной в русской эмигрантской газете. В ней говорится о том, как: «Обреченные на отправку были подвергнуты самому тщательному обыску, с целью отобрать вещи, могущие служить орудием для самоубийства - до ботиночных шнурков включительно. Несмотря на это, несколько человек покончило самоубийством, кое-кто проглотил яд, а некоторые открыли себе вены… Эшелоны были отправлены… Два поезда должны были встретиться в Болонье, и оттуда одним эшелоном следовать в советскую оккупационную зону Австрии... многие пытались бежать, и английская военная полиция открыла по ним стрельбу. Называли цифру: 30 убитых и 60 раненных»[12]. Вспоминает русский эмигрант, в 1945 году в Баварии оказавшийся в беженском лагере: «Мюнхен был центром, куда сбежались русские люди, спасаясь от советских репатриационных комиссий. В то время мы, бывшие советские граждане, были в положении негров во времена «дяди Тома». Нам трудно было найти защиту даже у американских властей, недоумевающих, почему русские… не хотят ехать домой, предпочитая лучше умереть в чужом краю. Все мы были бездомные, несчастные и искали утешения в Слове Божьем»[13].

«СОБРАТЬЯ»

К этому периоду времени относятся воспоминания Митрофана Зноско-Боровского[i], будущего епископа Русской Зарубежной Церкви, который, будучи протоиереем, с семьей эвакуировался на Запад, перед угрозой наступавшей Красной Армии. Отец Митрофан, сам, будучи изгнанником, находясь на неустроенном положении, тем не менее, принял некоторое участие в судьбе несчастного епископа Павла. В своей книге «Хроника одной жизни», он пишет о событиях имевших место в Вене: «Я встретил в Покровском храме епископа Павла (Мелетьева). Пожилой, измученный жизнью, бывший по назначению патриарха Тихона сибирским миссионером, он отбыл 10 лет ссылки, прибыл в Вену и «поселился» в городском парке с ночлегом под открытым небом на скамье… Я буквально заставил его с разрешения старосты Покровского храма госпожи Матерна поселиться в прилегающей к храму кладовой. Госпожа Матерна милостиво разрешила ему провести в кладовой три ночи. Действительно, на четвертый день они приказали епископу убираться: иди, мол, куда глаза глядят!

Так как все происходило в моем присутствии, я счел нравственным долгом выступить в защиту страдальца епископа. Поскольку Матерна твердо настаивала на ограничении срока его пребывания в кладовой при храме, решил я обратиться с просьбой о защите епископа-исповедника к недавно прибывшему в Вену митрополиту Анастасию….

Тут, я впервые после встреч у митрополита Антония (Храповицкого)[ii] в Сремских Карловцах наткнулся на Юрия Павловича Граббе[iii]. К митрополиту Анастасию он меня не допустил. Выслушав, по какому делу прошу аудиенции, Юрий Павлович решительно заявил:

- Матерна формально права, к Владыке Анастасию я вас не допущу, епископ Павел должен покинуть прицерковное помещение.

 Возмутил меня ответ Правителя Дел Синодальной Канцелярии

- Юрий Павлович, ведь перед нами епископ-мученик Церкви Российской…

Он не дал мне закончить фразу, перебил меня и буркнул:

- Я Вам уже сказал, Матерна формально права!

- Ах, так, к делу милосердия, этики и чести Вы подходите с формальной меркой? Так знайте: нет Вам места в возрожденной России!

- Вы отец Митрофан, забываете с кем Вы говорите. Вы говорите с графом Граббе!

- А Вы, дорогой, забыли место буквы «Я» в алфавите, - последовал ответ.

На этом мы и разошлись»[14].

Мы знаем о том, что владыка Павел обращался с письмом к митрополиту Анастасию (Грибановскому), первоиерарху РПЦЗ еще в октябре 1943г.[15] Очевидно, к дальнейшему контакту это обращение не привело. Как видим и на этот раз, у своих зарубежных единоверных и единокровных владык Павел (Мелетьев), сострадания не получил.

Протоиерей Митрофан Зноско-Боровский продолжает: «Мое вмешательство все же помогло: епископ Павел провел в «кладовой» при храме не 3 дня, а два месяца. Два письма получил я от епископа Павла. Одно из Францисбада, в котором он пишет об отношении ко мне епископата и описывает жизнь епископов-мучеников: В главном все епископы солидарны, единодушны, мудры, твердо стоять на страже Православия»[16]. Второе письмо пришло из Бельгии, очевидно, оно относится уже к тому периоду времени, когда преосвященный Павел получил убежище в Брюсселе, в этом письме он с горечью писал о своих страданиях, о пережитом в ленинско-сталинских лагерях, о том непонимании, которое встретил в лице графа Ю. Граббе, о жестокости и черствости. «Он говорит в письме о своих тяжелых душевных переживаниях, о своей верности Христовой Церкви Православной и просит молитв о «страждущем православном епископе Павле»[17], - заканчивает о. Митрофан в своих мемуарах.

Здесь следует привести собственные слова изгнанника, которые он обращает к одному немецкому епископу, помогавшему в тяжелые дни мытарств на чужбине: «Я не могу закончить этой заметки, не выразив глубокой благодарности Его Преосвященству епископу Михаилу Бухбергу, епископу Регенсбурга, за ту значительную помощь, которую он мне оказал…»[18]. Преосвященный архиепископ Михаил возглавлял епархию Регенсбурга в период с 1927 по 1950 гг[iv]. Как сообщает биографический источник, о значении архиепископа Михаила Бухбергера в жизни владыки Павла /Мелетьева/, - первый сделал «все возможное, чтобы помочь епископу-изгнаннику»[19].

---

---