РОССИЯ И ЕЕ ХУЛИТЕЛИ,

                или

    логика шахматного коня

   Статья Ренаты Гальцевой «Тяжба о России» («Новый Мир» №№7 и 8 2002 года)  открывается словами: «На земле нет счастливых народов. Но кто решится оспорить, что два из них несчастливы особенно?» Некоторая некорректность этой формулировки бросается в глаза – понятно, что речь идет о русских и евреях, но ведь курды, например, тоже несчастливы… Скажут – не нужно придираться, это не более чем неловкая фраза.  Тем более что не только «несчастливость» дает Ренате Гальцевой (в дальнейшем Р. Г.) основание выделять эти два народа среди всех остальных: их делают, по Р. Г., похожими,  сопоставимыми  не только трагизм их судеб, но и мессианское призвание… А вот это уже не просто неловкая фраза. Еврейский мессианизм основан на сверхъестественном откровении и может быть помянут только вместе со всей традицией, выросшей из этого откровения (то есть, не только иудейской, но иудео-христианской), и в ее контексте, внутри которого он принимается как неоспоримый факт. Понятие же «русского мессианизма» основано только на интуициях писателей и отдельных провидцев, и ничем «извне» не подтверждено. Это не более чем «чаяние», то есть – миф, феномен русского самосознания, и об этом мифе ни в каком контексте нельзя говорить как о чем-то объективном, тем более – исторически доказанном.  (Под «мифом» я здесь и в дальнейшем подразумеваю отвлеченную динамическую схему, идею, которой приписывается статус универсального, постоянно действующего  закона, или статус формулы, которая эффективно описывает некоторые реальные события. Причем в некоторых случаях миф этому статусу действительно соответствует и  помогает глубже «проникнуть в суть явлений», «работает», а потому   мифы неразумно отвергать с порога, но и принимать их «с порога» тоже нельзя. И в любом случае нет способа доказать, что тот или иной миф существует где-либо, кроме как в платоновском царстве идей, головах тех, кто в него верит [i] , и текстов, где он зафиксирован). В статье оба мессианизма, интуитивно угаданный и данный в откровении, автором друг ко другу приравниваются, причем Россия именуется «наследницей еврейского мессианизма» (…«Судьба России, выдающаяся своим трагизмом среди всех европейских стран, — это судьба мессианской наследницы Израиля…»). В христианской традиции мистической наследницей Израиля, его «остатком», унаследовавшим призвание Народа Божия, является христианская церковь, куда входят представители всех «языков». Но чтобы миссию Израиля «перенял» какой-то другой конкретный народ? Такого нет ни в одной традиции (впрочем, мне не известно, высказывалась ли такая идея до Р. Г. в рамках русского мессианского мифа, где-нибудь на его обочинах). Далее Р. Г. пишет: «…мессианизм… наказуем в этом секулярном мире; неисполненный же мессианизм наказуем вдвойне… Теперь…» Теперь, по Р. Г., настало время вернуться к истоку и осуществить миссию. Этот призыв сам по себе прекрасен. Какой русский останется к нему равнодушным? Но здравый смысл требует сначала уяснить – в чем миссия? Прежде чем принимать ее как конкретную задачу или отвергать само ее существование (как отвергают скептики), нужно прояснить, о чем идет речь, тем более что никаких авторитетных источников (наподобие Библии в случае с евреями), которые излагали бы суть этой миссии, нет. Есть только мнения, хотя иногда весьма авторитетные.  Например, о. С. Булгаков, по словам Р. Г., утверждал, будто русская миссия  – в «свидетельстве о «чистоте и красоте православного христианства». К сожалению, Р. Г. не дает ссылки, поэтому мне не удалось найти это место у Булгакова, зато удалось  найти другую формулировку: «…русский народ… имеет великое религиозное призвание явить силу и глубину православия в творчестве и в жизни…   судьбы его свидетельствуют об особой его избранности. Конечно, мы не хотим ему приписывать того единственного и высшего призвания, которое дано Израилю…» (подчеркнуто мной – М. В.). О. Сергий  говорит о призвании русского народа, – но в ином ключе, нежели Р. Г. : у России – особое место, но она  «свое служение… проходит вместе со всеми народами» [ii] . «…Судьбы обоих народов (русского и еврейского. – М. В.)… таинственно связаны единством», но «ось мировой истории» – именно и только еврейский народ, и ни о каком «наследовании» ему речи быть не может. Впрочем, в дальнейшем у Р. Г. разговора о «наследовании» уже не ведется, остается только тема «похожести» и досада на то, что  «…с разгромом нацистского врага… еврейскому народу судьба улыбнулась (да? – М.В.): в сознании цивилизованного мира он занял…место… травмированной и потому периодически привечаемой жертвы». Россия же, хотя и пострадала не меньше, осталась «не привеченной» и, наоборот, терпит поношения от разнообразных «хулителей», о которых Р. Г. пишет с печальным сарказмом и насмешкой горькою.

     Миф всегда порождает, наряду с протагонистом, еще и антагониста: героя и врага, «нашего» и «чуженина». А борьба между ними составляет его содержание… Но, когда  тот или иной миф камуфлируется под рациональное построение, получается абсурд. В данном случае – прежде всего потому, что миф невозможно рассматривать в историческом контексте. Миф – вневременен и не зависит от конкретных обстоятельств. Миф – ныряльщик: вот он вынырнул при царе Горохе, а вот его скользкая голова показалась над тихими водами девятнадцатого столетия… А вот он обрел новую силу у о. Сергия – в самом начале Второй Мировой войны, и украсился лучшими «наработками» Серебряного Века… Но тут его берут двумя пальцами, как шахматного коня, и переставляют прямо на Красную площадь, в контекст сегодняшнего дня. Конь отряхивается, и все, чем украсил его Серебряный век, с него соскальзывает. Если бы о. Сергий или его ученики дожили до наших дней, они уж, наверное, проследили бы за тем, чтобы добавленное сохранилось, и дали бы старому мифу новый толчок к развитию – в соответствии с «текущим моментом». Возможно, им и удалось бы удержать этого коня в узде (а, возможно, и нет).  Но у нас нет шансов узнать, какой вид приобрел бы тогда миф о Русском Призвании: традиция русского православного свободомыслия в России сейчас не слишком развита. Продолжатели (а не просто последователи) о. Сергия, кажется. о себе еще не заявили, да и с, казалось бы, последователями не все гладко. Почему не «глубина» и «сила», а «красота» и «чистота»? Не мелковато ли для вселенской миссии? А как обстоят дела с «экуменичностью», «вселенскостью» призвания России, которые с такой силой утверждает о. Сергий? Слово «экуменическое» сейчас в опале, да и сам о. Сергий, кажется, тоже – за «экуменичность» и за многое другое…

    Миф восстановился в прежнем или почти прежнем виде, замкнутый в себе и на себя, враждебный к «внешнему», непрозрачный для мысли, чуждый ходу времени. С точки зрения мифа, бессмысленно спрашивать – «миссия России» еще предлежит или уже осуществляется? О. Сергий считал, что – не более чем «предлежит», но с точки зрения мифа это – вопрос бессмысленный. С его точки зрения, можно повернуть дело и так, и сяк. Бесполезно спрашивать – отступила Россия от своей миссии, или все-таки никогда не переставала ее выполнять и потому всегда восстанавливает против себя в любых исторических условиях враждебные силы? Бесполезно указывать на то, что «русская миссия свидетельства о чистоте и красоте Православия» (все же тянет исправить девиацию и заменить «чистоту и красоту» на «глубину и силу», чтобы не перекрывать хотя бы некоторые тянущиеся из прошлого шланги с кислородом) в последние сто лет если и осуществляется, то вопреки тем силам, которые поочередно  занимают российскую авансцену и представительствуют за Россию перед Западом.  Что те  православные, которые, казалось бы, действительно «свидетельствуют», все чаще оказываются в положении гонимых и «персон нон грата». Что многое в рисунке поведения  «официальной» церкви решительно отдаляет ее от идеала «чистоты и красоты», не говоря уже о «силе и глубине»?…Свидетельство получается скорее негативным, и прежде всего в глазах российского же народа, которому, кстати, как считал о. Сергий, после падения большевизма все должно было стать ясно само собой. Очищенный страданиями, русский народ, по о. Сергию, должен был воспрять… Конечно, трудно, даже невозможно было предвидеть, что русский народ, узнав о преступлениях «большевиков» и их наследников, не ужаснется, а постарается «замять дело» и жить как ни в чем ни бывало [iii] , да еще и будет вздыхать по прошлому. Но для нас-то это – реальность…  Запад (реальный, не мифический) не может «ополчаться» против не известных  ему «свидетелей» [1] . Мифический – не может иначе. В него и попадают молнии Р. Г. Мифический «Запад» «…отошел от христианства… не любит <Россию>…потому, что в основе своей она осталась страной христианской и тем самым – самим фактом своего существования – ставит препятствие победоносному расширению западной – секулярно-просветительской – идее и практике». Который-де считает Россию «камнем преткновения «на пути прогресса». И хотя хулители объясняют свои претензии к России неспособностью страны стать «правовым демократическим государством», на самом деле,  их раздражает прежде всего­ не это…»… а, по-видимому,  «красота» православия? если бы еще и явленная миру «сила»! – Но нет, – на этот раз уже нечто иное: сохраненный-де Россией «…атавизм православной ментальности». Приходится приостановиться и разобраться: а это – реальный феномен или тоже элемент мифа?

     Миф о том, что каждый русский в глубине души – православный, живуч. И ведь не зря же. Все же национальный характер сжился с православием, да и от себя многое в его внешние формы привнес. «Православная ментальность» – это некоторые выбранные из богатой палитры христианства определенные цвета, в русском изводе – кротость, смирение, послушание внешней власти ради обретения духовной свободы, взыскание Града Небесного в ущерб рачению о земных благах, «радость моя» св. Серафима, крайняя самоотверженность, которая находит свое высшее выражение в юродивости… Наверное, этот набор качеств и называется «православной ментальностью». Однако справедливости ради придется заметить, что эта «ментальность» как на Руси в целом, так и внутри церкви уже давно – со времен победы иосифлян над нестяжателями при Алексее Михайловиче  – находится скорее в угнетенном, «страдательном» положении (что, впрочем, не противоречит встроенной в нее установке: нет ничего желаннее, как  «потерпеть скорбь за Христа»). А  семьдесят лет государственного безбожия? Что осталось от «православной ментальности»? Если она и сохранилась – то на девять десятых в разнообразных химерических сплавах с ментальностью атеистической (естественно, поскольку разговор идет о России, обе эти «ментальности» – подмножество единой, российской, с чем, думаю, согласится и Р. Г.). В связи с чем на память приходит роман Татьяны Толстой «Кысь», где этот «химеризм» зафиксирован и метафорически перенесен на облик персонажей:  и у каждого, кто родился после «катастрофы», есть в строении тела что-то химерическое: или хвост, или перепонки между пальцами, или звериные когти на ногах… Химерическая у мутантов и психика: на фоне отсутствия не то что православия, а и рудиментов разумного мышления как такового – монструозные сочетания «реликтов» православной ментальности с «реликтами» ментальности советской и элементарным варварством. И большинство этих «химер» встречается сегодня в реальной жизни на каждом шагу. Смирение подменяется страхом перед любой инициативой и боязливым отказом от собственного мнения («а не своеволие ли это?» – чуть что пугается главный герой), готовность пострадать» Христа ради – равнодушным фатализмом («начальству лучше видно…»). В принципе, большинство подобных химер были – как реальность или как потенция – известны уже Салтыкову-Щедрину (не случайно некоторые критики считают «Кысь» вторичной по отношению к Щедрину), поскольку и в его времена «православная ментальность» вступала в самые разнообразные сплавы с бытовым сознанием, принимающим за «православие» пустую внешнюю оболочку и переносящим религиозные формы в быт и в общественную жизнь, выхолостив их содержание. Вот этот поистине «атавизм православной ментальности» и господствует нынче в российской жизни. И симпатичного в нем мало. Сохранившая же «православную ментальность» в ее чистой, не-химерической и не-атавистичекой форме, сотая (ну, пусть пятидесятая…) часть ныне живущих российских граждан погоды в современной России не делает, и Запад не имеет с этими «сохранившими» ровным счетом никакого дела. Разве что иногда, частным образом, по случаю… На первом, доступном наблюдателю, плане – как и прежде, бессовестное государство, отсутствие традиции (кроме живучей советской), «зверолюди-мутанты», по выражению самой же Р. Г., и официальная православная церковь, которую сегодня Запад знает почти исключительно в плане скандала с «каноническими территориями». Но миф твердит свое. Все невестится в своем тереме кроткая дева Россия, все преследует ее злобный зверь – Запад, который не переносит «русского духа», веющего из окон узорного терема, читай – с «канонической территории…» Хотя  «кроткая дева», – в полном соответствии с логикой мифа – и сама может «удариться оземь» и обратиться в мифологического зверя, только что (по Р.Г.) «вырвавшегося из тоталитарного обруча». Недоверие «западных коллег» к этому зверю с кокошником набекрень Р. Г. называет «в высшей степени загадочным». Но, по логике мифа, ничего загадочного в этом нет. Свободный зверь для его мифического антагониста опаснее, чем «сдавленный обручем»… Но и миф – тоже обруч, и даже если он отражает скрытые, но присутствующие в реальности структуры – одновременно он представляет собой и насилие над этой реальностью, сдавливает ее собой, «отъобъясняет» раз и навсегда. Не оскорбительно ли это для реальной России и не губительно ли для ее реального призвания, если оно есть и еще не утеряно окончательно? Не инфантильно ли это – возмущаться: «Смотрите, у нас больше не происходит прежних вопиющих безобразий, остались только маленькие, почему же вы нас еще смеете критиковать?» Казалось бы, русских во все эпохи мало что так волновало и занимало, как судьбы России, – почему же «тяжба» об этих судьбах перешла в область мифологического сознания, исключающего саму возможность объективного анализа реальности?

      Но статья Р. Г. написана все же языком публицистики, а не сказки, в которой «намек». Именно поэтому мы имеем право попробовать разобраться – какие термины использует автор и что они в его устах означают? Что понимается под ключевым словом статьи – «Россия» (забудем на время про «деву» и «зверя» и примем за исходную точку отсчета реальный мир. Даже в Изумрудном Городе «дева» и «зверь» были всего лишь  масками)?

   По Р. Г., Россия – «страна», которой «все чаще»  отводится место «изгоя среди народов»...  (С точки зрения логики – незаконный ход: отождествление разных понятий, в данном случае – «СТРАНА» и «НАРОД»).  Конечно, это – привычное отождествление (мы говорим – «Франция», подразумеваем – «французы»), но все-таки в пределах одной фразы приравнивать эти понятия друг к другу не следовало бы, да и в России как стране народов как минимум несколько, вотличие от Франции. А двумя строками ниже «страна» и «народ» смешиваются еще и с «государством». Так что же такое Россия – он, она или  оно? По-видимому, все же «она», поскольку вскоре все эти частные понятия вливаются в одно всеобъемлющее понятие Империи, «многонациональной Российской державы» [2] , «Союза без коммунистов», для которых «места в общественном сознании не предусмотрено», о чем и печаль Р. Г. (Здесь Р. Г. от о. Сергия Булгакова отклоняется и идет дальше своим путем). С другой стороны, выходит, что у  Р. Г. под «Россией» понимается только страдающая или страдавшая часть «многонационального» русского народа. Вернемся к исходному постулату статьи:  русские страдали не меньше, чем евреи во времена Гитлера, и судьбы их сопоставимы… Однако совестно даже напоминать: евреев преследовали (в том числе и на территории России) все-таки другие народы (и «не народы» – как предсказано было во Второзаконии народу Израиля в случае, если израильтяне «раздражат» своего Творца и Владыку, поклонившись «не богу»: «…раздражу их не народом [3] … народом бессмысленным огорчу тебя» (Втор. 32:21), и только за «еврейство». Русские же истребляли своих собственных компатриотов, причем в массовом  и организованном порядке, тысячами и миллионами (!). Другие народы русских только за национальность все-таки не преследовали и со свету не сживали. Тем большим лукавством отзываются заключительные слова статьи Р. Г. (начало смыкается с концом) – «Let my people go!» («Отпусти мой народ!» – слова, обращенные Моисеем к фараону и процитированные в негритянском спиричуэлс). Евреи хотели уйти из Египта, из «земли чужой». Но что могут означать эти слова по отношению к русским? О каком русском «исходе» может идти речь? Не об эмиграции же. Евреи уходили из Египта «домой», хотя дома у них еще не было, он был им только обещан. От чужих и враждебных, иноязыких, иноверных людей. Куда же уходить России – из себя в себя? И кто должен отпустить ее на свободу?.. И куда ведет путь той России, которая не страдала, а мучила? Из какого Египта и куда? А ведь это огромный, трагический вопрос, никем еще толком не поставленный. После событий в московском театре на Дубровке этот вопрос встает особенно остро и страшно. Внутри театра была одна Россия, «спасала» ее другая, на оруэлловском языке которой «спасение» означало «убийство»… Куда же ведет путь этой России, которой нет удела в осуществлении «миссии»?

     Как считает, догадывается Елена Чижова в своей «Лавре» («Звезда» №№6, 7, 8),  Россий – две: Россия  жертв и Россия палачей. Тут кто-нибудь непременно вспомнит, что и среди русских палачей, и среди русских жертв были люди разного этнического происхождения… Но, думается, этой «разностью» можно пренебречь и не выводить сложных, зато математически точных понятий типа «русскоговорящие граждане России с разными, но преимущественно русскими этническими корнями». Итогового смысла этим не изменить: русские, в основном взрослые мужчины, при молчаливом попустительстве других русских, в ХХ веке убили, замучили и заморили голодом и жаждой несколько миллионов «третьих» русских, в том числе младенцев, женщин, детей и стариков… (о. Сергий об этом не знал – только смутно догадывался, но вряд ли мог себе представить истинные масштабы террора… это и вообще за пределами человеческих сил – поверить трудно, а о том, чтобы «представить» или «вообразить», и говорить нечего). И этот в России НЕ ОСМЫСЛЕН. Задвинут на периферию сознания, как задвинута была афганская, или сегодня – чеченская война (большинство людей в России привыкли вести себя как гости на званом ужине, из светских приличий «не замечающие» разлегшегося на столе дракона). Странно было бы, если бы ДРУГИЕ НАРОДЫ предъявили русским обвинение в истреблении «своих же», и принялись бы русских от русских же – защищать. Тем более не спешат эти гоголевские «другие народы» (предпочитающие обычно в случае чего постораниваться, – ну, не мерзавцы ли, спросил бы Козьма Прутков? Что им стоит авансом   поверить Чичикову на слово? На конях-то уже кровавая пена – хоть бы коней пожалели!…) «привечать» и утешать – кого? Россию жертв или Россию палачей? Попробуй, приветь Россию жертв, пошли ей гуманитарную помощь, пригласи в гости – Россия палачей немедленно вотрется, перечислит гуманитарную помощь на себя, и за границу в гости поедет сама… Двуглавость, закрепленная в гербе. А, может, и правда срастаются на глубине два типа русского человека – про-палаческий и про-жертвенный, образуя тулово гербового орла?  А, может, Россий не две, а много? И есть ли формула, которая связывала бы   все эти России воедино? Философ Михаил Эпштейн в своем эссе  «О Россиях» пишет: «Россия больше себя – именно на величину составляющих ее Русей… Россия ли это… – или это Орда, насевшая на Россию? …теперь Россия должна сразиться с Ордой и Ордынским наследием в самой себе... Быть может, единственное спасение России – стать содружеством разных Россий…И чем настойчивее они сводятся к одной России, тем больше она теряет себя». М. Эпштейн говорит о разных Россиях как о разных российских локусах, то есть, так сказать, в плане горизонтальном. Но его слова справедливы также и в отношении российской ноосферы, вещей умопостигаемых.  У России несколько планов существования, как, впрочем, у любой человеческой общности. Р. Г. цитирует актера Робера Оссейна: "Россия - это не государство, это миссия: В России есть нечто необъяснимое, заставляющее восхищаться и плакать, это вечная страна, пронизанная инстинктивной, прирожденной мистикой". Как это Россия не государство?!! Только что было государство (правда, с миссией), а теперь пусть будет не государство? Ну, хорошо, спорить не будем. В конце концов, мы только что согласились: Россий – много.  По-видимому, Оссейн говорит об той, что «шевелила» «заветное мечтанье» Лермонтова, впервые попытавшегося различить между собой разные России – ту, чья слава «куплена кровью» (по-видимому, это та самая Россия, которую, по слову Путина, «не поставить на колени», поскольку, поистине, непобедима страна, которая готова в любой момент готова убить и замучить любое количество своих граждан, чтобы только не встать на колени), и ту, которая «лесов безбрежных колыханье»… Не Оссейн ведь первый утверждает, что есть и такая составляющая в России: Россия как тайна и миссия (Лермонтов добавляет под руку: и «пляска», и «говор пьяных мужичков»). Но не скажешь ведь, что миссия России состояла в том числе и в умерщвлении собственных граждан путем вывоза их в голую степь целыми эшелонами и товарными вагонами.  Значит, миссия была не у России палачей (которая вывозила. Не враги ведь постылые, не бусурмане поганые «вывозили». Одним бы им не справиться), а у другой России. А которая из этих Россий – государство? А Р. Г. говорит о какой России? Сколько их – Россий,  несовместимых друг с другом: Русь Святая, Русь вневременная в лице своих «родомыслов» (ау, Даниил Андреев!), Душа России (план мистический), Русь Ксеркса («полный гордого доверия» имперский «покой»), Русь Христа, Русь любимых народом чекистов, Русь, пожирающая своих детей, Русь как темное облако, как совокупность грехов всех ее обитателей… Русь неоязыческая… С какой стороны подъехать, чтобы осмыслить феномен России в ее целостности? Как спроецировать на бумагу, в  голову это объемное, многомерное существо?  Может быть, мы договоримся называть Россией только Россию жертв (ради корректности изложения оставаясь на земле и не воспаряя в даниил-андреевские Синклиты)? Но не всегда легко отличить палача от жертвы (тем более, что на российских просторах они, случалось, менялись местами).  А, может быть, жертвенность и палачество в России – две стороны одной монеты? Таков, по крайней мере, ход мыслей «хулителей России», на которых обрушивается Р. Г. [4] У них, видите ли, вызывает отвращение Иван Грозный. А у нас какие-то патриоты явочным порядком назначили его святым – и даже тропарь написали. По чести сказать, лучше враги, которым Иван Грозный отвратителен, чем «друзья», которые его любят и почитают за святого, то есть, по-видимому, опричники в какой-то новой своей ипостаси… У таких «друзей» то же абсолютное презрение к человеку, как у тех, кто руководил спецназом в Москве при «зачистке» театра… как у тех, кто подставил когда-то людей под излучение ядерного взрыва в Семипалатинске… как у самого царя Ивана… и далее по тексту – красной нитью через всю русскую, советскую, российскую историю. Это, осмелев, заводит свою песню Россия палачей, выходя на высокий берег на крутой – у нее свои герои и свои святые… Другое дело, что некоторые жертвы, очередь которых еще пока не настала, с энтузиазмом подпевают. А внешние наблюдатели слышат – и делают вывод: Россия уже в который раз объединяется под знаменами  зверства и холопства. И мы не можем  капризно требовать, чтобы «внешние» сами отделяли бы русских овец от русских козлищ (или волков), в то время как сами русские не спешат этого делать. Волки в России целы, и  овцы почему-то не спешат подвергнуть их общественному порицанию (возможно, одержимые уже поминавшимся прежде прекрасным идеалом объединения.). Если бы овцы демонстративно возражали против интеграции с волками, то, возможно, наблюдатели, они же хулители, задумались бы. А поскольку они в большинстве своем пытаются замалчивать свое отличие от волков  –   внешнему наблюдателю совершенно естественно предположить, что побеги жертвенности и палачества в России растут из одного корня [5] . Нам вольно воспринимать это как злостную инсинуацию и бурно не соглашаться, но это – чисто эмоциональная реакция. Остыв, мы, возможно, согласились бы  отложить этот вопрос для дальнейшего обдумывания всех pro и contra. Хотя «палачи» постараются этому воспрепятствовать – они давно уже  подхватили речи о том, что русский народ от века «злобно гнели» какие-то «темные силы»… И вот уже в школах заучивают на память гимн Михалкова… Неужели и правда «так было, так есть, и так будет всегда», как заверяет  нас этот зловещий текст? Неужели и правда все растет из одного корня? «Откуда есть пошла Русская земля» в ее сегодняшнем виде? Но волки и овцы уже не вернутся к их общему млекопитающему предку, жившему под игом динозавров. Стволы разделились окончательно и объединению уже не подлежат (хотя кое-какие веточки то и дело переплетаются и успешно сращиваются друг с другом). «Внешние» полагают, что   каждый из стволов по-своему продолжает «корень», как обычно и бывает. А «посвященные», сидя каждый на своей ветке, склонны полагать, что корни изначально разные, и зло примешалось нивесть откуда… Но ведь никаких убедительных доказательств того, что зло примешалось в Россию со стороны, будь то из Орды или от инородцев, и что его можно «отфильтровать» обратно в Орду, не существует. Даже если источник зла и был бы «чужеземным», все равно нельзя не признать, что это «зло» нашло в России отклик и поддержку. Почему Россия Зла к началу ХХ века так эффектно вышла на авансцену, не столь важно. Важно только то, что произошло окончательное разделение: Россию мучеников и мучителей в одно целое уже не свести. Ссылаться на христианское всепрощение и надеяться на всепримирение уже нельзя. В христианстве отсутствует идеал «человеческого, только человеческого» всепримирения; этот лозунг, скорее, уместен был бы на знаменах Антихриста, который придет примирить человечество не на началах добра и веры, а на начале «просто мира между всеми» (на условиях самого Антихриста, разумеется) . В Апокалипсисе сказано: «…И возопили они громким голосом, говоря: доколе, Владыка Святый и Истинный, не судишь и не мстишь живущим на земле за кровь нашу?… и сказано им… успокоиться на малое время, пока и сотрудники и братья их… дополнят число» [iv] . Разгул зла в России в ХХ веке достиг точки абсолютного беспредела, перешагнул за грань, когда возможны «прощение» или «примирение». Потому и не срастутся стволы. Россия «забывшая», «простившая» (кто кому? палачи – самим себе? жертвы – палачам, по-христиански? Палачи – жертвам?) теряет лицо, превращается в недоброкачественное, фальшивое образование. Да как же могут «простить» палачам те, кто не пострадал от их руки – разве можно прощать за другого, не за себя? Прощать того, кто замучил не тебя? Могут ли овцы простить волкам съеденных заживо товарищей по стаду?

    Один из поименованных Р. Г. «хулителей» «находит корни коммунистического государства как политической системы в глубинном пласте византийского сознания с его державным мессианизмом и  «пантократическими» установками, запрограммированными паламитским православием в образе Христа Вседержителя и его помазанника на земле, благоверного императора, в дальнейшем — почему-то — способными функционировать и без этой «религиозной оболочки». Но ведь формы действительно похожи. Неудивительно, что «внешние» это сходство подмечают. Религиозные формы, осуществленные вне религии, обращаются в сатанинские, alias антихристианские – об этом ли не писали богословы. И Антихрист попытается копировать Христа, Им не являясь. Что же тут удивляться и негодовать?

      Но вернемся к вопросу о том, что в статье Р. Г. понимается под словом «Россия». О чем тяжба? Что такое сегодня реальная, не мифическая Россия? Коллективное сознание русского народа к началу третьего тысячелетия не выработало НИКАКОГО ответа на этот вопрос и сегодня просто пустило его на самотек. Однако это Русь «не дает ответа». И немудрено. А русские должны его дать. Иначе они не смогут НИЧЕГО противопоставить какой бы то ни было справедливой или несправедливой критике со стороны. Что критикуют «хулители»? Что защищают патриоты? «Свое», «наше», в отличие от «чужого»? Аморфную массу, не разобравшуюся со своим будущим, прошедшим и настоящим? В русском обществе накопилось много черной работы по осмыслению, по называнию вещей своими именами. Как говорит в одной из передач радио «Свобода» Светлана Бойм о специфике сегодняшней российской действительности, называя ее « …какой-то такой нерасчлененкой, в ней всего немножко: советского, российского – и это очень напоминает позднее брежневское время. ...То есть, мне кажется, с прошлым не разобрались, работы памяти не произошло, и потом… произошел какой-то такой псевдоисторизм или советизация».

        Но Р. Г. не ждет от «русских мыслящих людей», чтобы они «разбирались с прошлым» – они должны «устанавливать общественные нормы» (как будто возможно их установить, не разобравшись). При этом «мыслящие люди» – это не «интеллигенты», а кто-то другой.  «Интеллигенция» – еще одно непроясненное понятие из арсенала статьи. Интеллигенция, по Р. Г.,  «сменила партидеологов», но она же «входит в «исторический компромисс» с коммунистами» и «поглощена двуединой задачей обслуживания медийных заказчиков и антиправительственной агитации», то есть,  не думает ничего осмыслять, а только из непонятного упорства, не имея ничего святого за душой [6] ,  тявкает на слона государственности, хотя этот слон исправился и давит теперь не всех подряд, а только тех, кто под ноги попался. И при царе, и при коммунизме интеллигенция занималась-де одним и тем же делом: «копать» под власть – просто по традиции своего «клана», просто «из вредности» (если перевести на детский язык), или из гордости и стремления к самоутверждению любой ценой (если перевести на язык этики). Причем эта установка не менялась уже несколько веков (опять характерный признак мифа: его персонажи наделены постоянными свойствами, которым не всегда есть объяснение. Интеллигенции здесь отводится роль скандинавского бога Локи, который постоянно подстраивал обитателям Асгарда всякие пакости). Если же кто-то в ответ на эти обвинения в адрес интеллигенции робко заметит, что, дескать, а не пытается ли интеллигенция попросту возражать против зла и несвободы и еще вранья, то см. выше о слоне. В принципе, о том, что такое «российская интеллигенция», написаны тома. Например, Борис Успенский [v] говорит об интеллигенции как о «группе людей», которая «противопоставляет духовные ценности» (такие, например, как Добро и Зло…) государственной системе («…разного рода… деспотизму и доминации»). (Замечу в скобках, что Успенский ставит все же акцент на одном из частных проявлений этого противопоставления: на распознавании и обличении зла именно в государственной власти. Но ведь сопротивление злу, в котором, кажется, и кроется суть интеллигентского пафоса – понятие несколько более широкое [7] .  

   Но по Р. Г., как мы уже видели, независимое мнение невозможно (хотя, наверное, она оставляет лазейку для самой себя?),  все ангажированы, все от чего-то или кого-то зависят, если не от внешних сил, то от собственных комплексов и стремления самоутвердиться. (Как метко окоротили некогда евангельские фарисеи человека, высказавшего в их присутствии собственное мнение, не совпадавшее с «официальным»: «Во грехах весь ты родился, и ты ли нас учишь?» [vi] ) А потому Р. Г. отказывает российской интеллигенции в праве  «осмыслять» и тем более «устанавливать нормы» (интересно, какие?… Ответ – «традиционные». Но в чьем понимании?). Кто же призван этим заняться? Какие новые просветители, не принадлежащие к ордену  интеллигенции, запятнавшему-де себя принципиальным отказом поддерживать любую, даже сравнительно приличную, власть? Те, что имеются  в наличии, Р. Г. не устраивают: «новоявленные… просветители взирают на тысячелетние национальные архетипы одновременно с репетиловской развязностью и железной неумолимостью». Кто эти просветители? Получается (в полном соответствии с парадоксальной логикой мифа) – все тех же интеллигентов, которым раз навсегда отведена роль «подрывников». Но тогда – почему «новоявленные»? Не эти ли «новоявленные» в свое время царя Александра Второго на бомбе подорвали?  Да не о них ли еще и Достоевский писал? Нет, не о них, возразит Р. Г. Речь идет о постперестроечной генерации «либералов» (это понятие тоже не прояснено, но я здесь не возьмусь распутывать его значение – всего, как говорится, не распутаешь). Или «интеллигент-либералов». Или «либерал-интеллигентов»… Миф сваливает в одну кучу всех «знающих грамоте» людей, которые вышли на арену общественной жизни в 90-х годах и подали голос (не в смысле – проголосовали, а что-то сказали или попытались сказать). То есть – носителей всех несводимых друг ко другу и часто враждебных «либерализмов», поскольку одно дело – либерализм бывших диссидентов-подпольщиков, то есть, «России жертв» и ее защитников – и либерализм «России палачей», «мажоров», комсомольских вожаков брежневского времени, бывших высокопоставленных чиновников. Последние, конечно, и впрямь «взирают на тысячелетние национальные архетипы» взглядом, не обещающим ничего хорошего (что это, кстати, за архетипы, и откуда они вдруг взялись, тоже не ясно. Петр и Феврония? Иванушка-дурачок? Лисанька, которая врала медведю, будто тем только и живет, что «кишочки свои тягает и ест»? Может быть, для удобства будем считать, что это – синоним «национальных ценностей» или «архетипов поведения»?). «Диссиденты» хотя бы сохранили и возвели в принцип некоторый минимум ( а иногда и максимум) «духовных ценностей», некоторые из которых, возможно, скорее «вселенские», чем «тысячелетние национальные». И «вселенские», скажем так, находятся в состоянии своего рода диалога с «национальными», не всегда с ними совпадая. Что же до «мажоров», то какие уж тут «национальные архетипы»! Разве что щедринский архетип обнаглевшего холопа. А о духовных ценностях или о «реликтах морали» здесь не приходится говорить вовсе. Но Р. Г. объединяет под ярлыком «новоявленные просветители» и «мажоров», и бывших подпольщиков, и вообще практически всех «либералов» без разбора, причем к их «интеллигентной» части относится нетерпимее всего: Россия жертв (точнее, тех, кто пытался стоять за ее права или просто за нее и бил тревогу по всему миру) призвана здесь к ответу за то, что не успела вовремя поклониться новой власти и по инерции смотрит на нее с некоторой недоверчивостью (все усиливающейся): «…Правозащитники…остались диссидентами… за антисоветскими настроениями вскрылись подсознательные, антироссийские». О «ценностях» и «архетипах» тут нет помина – мы вернулись в миф, где все определяет дихотомия «наши – не наши» и где моральные ценности суть фикция (вспомним, как Иван-царевич с помощью Серого Волка обворовал царя – владельца Жар-птицы). Получается, если власть поменялась, то нужно изменить и принципы – в новую, удобную для всех сторону. Чтобы не мешали строить и жить, а помогали бы. «Наши» у кормила – надо их покрывать… А про «незыблемые принципы» рассказывайте кому-нибудь другому… «Фокус в том, что, объявляя о «защите прав человека», новая идеология на самом деле… занята защитой наступательных прав в ущерб имеющимся традиционным». А что – в российском обществе на текущий момент имеются какие-то широкомасштабные традиционные права или «ценности»? Или имелись на момент начала перестройки?  Опять, в который раз: о чем речь? «Традиция» (понятая не мифологически, как что-то прекрасное, русское, доброе, а реально – как традиция советской школы), которая нас воспитала, своими руками заботливо создала почву для «зверочеловека» (термин Р. Г.), дала ему «мораль» (точнее, ее отсутствие) и уверенность в своих «традиционных» правах – а у «простого» советского человека было право на опеку государства в некоторых отдельных случаях (какая-никакая медицина, бесплатное среднее советское образование и т. д.). Конечно, в этом есть что-то сатанинское – чтобы «зверочеловека», когда он был уже готов и пропечен и ему уже хотелось в придачу и «наступательных» прав, отпустить из тоталитарной клетки на свободу вместе с людьми, которые хранили еще старорежимные, личностные ценности. Не «либералы» же это подстроили. Но врага рода человеческого переиграть нельзя – всегда получается обычное «таскать вам, не перетаскать». Слова говорятся правильные, но для прежней ситуации, а на дворе-то другая… которую все никак не осмыслить.

          «Перемен» требовали «наши сердца» в популярной перестроечной песне (показательно, что «сердца» затребовали этих «перемен» только, когда разрешили требовать). Теперь нужны не перемены, а взрослое, трезвое осмысление всего происшедшего и происходящего с Россией (может быть, и с участием мифа, но не на первых ролях). Кто-то прекрасно подметил, что конь Медного Всадника, первого императора России, умнее седока: Петр уже решил, куда скакать, и попробуй с ним поспорь, а конь-то встал на дыбы и не спешит… да так на века и остановился… Пока осмысление ДАЖЕ И НЕ НАЧАТО, никакой «тяжбы о России» в трезвой реальности быть не может (только на виртуальных пажитях мифа и «за винною стойкой», где ведутся речи подчас и благородные,  но редко трезвые). И само слово «Россия» остается пустым звуком, и словосочетание «русский народ» тоже. Пустое хлопанье крыл, звон литавр, шуршание бесполезно потраченной бумаги... Еще один-два полешка в топку мифа, чтобы он и дальше летел сквозь миры и сознания. И пусть остановка уже не в «коммуне»… Но «иного пути» по-прежнему быть не должно… Раньше это была чичиковская тройка, потом большевистский паровоз, а теперь на какое транспортное средство пересядет старый миф о России, заслоняющий от глаз САМУ РОССИЮ? (Медному коню на смену пришел железный – этот на дыбы не встанет. Равно как и шахматный). Ужасным ругательством представляется Р. Г. (и не только ей) словосочетание «эта страна» в применении к России – об этом я уже упоминала раньше. Мнится, что, говоря так, ты отчуждаешься от России. Умываешь руки…  Но ведь это словосочетание просто полагает Россию объектом  осмысления.  И звучит оно в устах – субъекта. Который способен осмыслять и  понимать, который отказывается бездумно вариться в большом котле и греться в теплой утробе (или нестись куда-то вместе с бегущей толпой, на ходу пытаясь осуществлять «просвещенческие функции»). Один из самых известных всемирных христианских гимнов – его поют во всех странах – переводится со всех языков примерно так: «Сияй, Иисусе, сияй! Исполни ЭТУ СТРАНУ Славы Твоей!»  Не «нашу страну», а «эту страну». Англию, Америку, Германию. В другом гимне, правда, возникает и словосочетание «наша страна»: «Посмотри на НАШУ БЕЗВОДНУЮ СТРАНУ, услышь, как мы просим пить…» 

Мария Каменкович

Сентябрь-ноябрь 2002

Петербург-Регенсбург