Виталий Шлыков

НАЗАД В БУДУЩЕЕ

Назад в будущее, или Экономические уроки холодной войны // "Россия в глобальной политике". No 2, Март - Апрель 2006

06-05-2006 http://www.globalaffairs.ru/numbers/19/5538.html

В.В. Шлыков - член Совета по внешней и оборонной политике, в начале 1990-х годов заместитель председателя Государственного комитета РСФСР/РФ по оборонным вопросам.

60 лет назад, 5 марта 1946 года, Уинстон Черчилль, в ту пору уже бывший премьер-министр Великобритании, произнес в американском городе Фултоне речь, которую считают объявлением холодной войны. Черчилль заявил, что установление "железного занавеса" привело к идеологическому разделу Европы, и призвал сплотиться для противостояния коммунистической угрозе.

Сталина это выступление не застало врасплох, ибо о необходимости готовиться к новой войне он заявил еще месяцем ранее. В своей речи на предвыборном собрании избирателей 9 февраля 1946-го советский лидер подчеркнул: "Нам нужно добиться того, чтобы наша промышленность могла производить ежегодно до 50 миллионов тонн чугуна, до 60 миллионов тонн стали, до 500 миллионов тонн угля, до 60 миллионов тонн нефти. Только при этом условии можно считать, что наша Родина будет гарантирована от всяких случайностей".

Черчилль, конечно же, понял, что на самом деле имел в виду Сталин. По опыту прошедшей войны ему было известно: чем больше производится топлива и металла, тем значительнее объемы оружия, которое можно произвести. Еще лучше это знал Сталин. Ведь несмотря на колоссальный урон, понесенный Красной армией в результате вторжения гитлеровских войск, советская промышленность произвела вооружения намного больше, чем германская. Более высокая производительность советской промышленности по сравнению с германской объяснялась эффективностью системы мобилизационной подготовки в Советском Союзе. В основу ее еще с конца 1920-х годов была положена соответствующая американская модель, предусматривавшая, что производство вооружения базируется прежде всего на использовании технологий, пригодных для выпуска как военной, так и гражданской продукции. К примеру, трактора и автомобили конструировались так, чтобы их основные узлы и детали можно было использовать в танках и самолетах. Немецкий же подход предполагал создание специализированных военных производств. Война подтвердила преимущества американо-советской модели.

МОБИЛИЗАЦИЯ ПО-СОВЕТСКИ

Неудивительно, что после 1945-го довоенная система мобподготовки - развитие базовых отраслей экономики (металлургия, ТЭК и т. д.) вместо форсирования военного производства и увеличения численности армии - была полностью восстановлена. Численность армии сократили с 11 млн до 2,7 млн человек в 1947 году, а военную промышленность решительно конвертировали в гражданское производство. Доля военной продукции в валовой промышленной продукции сократилась до 3,3 % по сравнению с 6,9 % в довоенном 1940-м.

Появление впоследствии ядерного и ракетного оружия потребовало совершенно новых сплавов и материалов. Задания на их выпуск ставились не только в целях удовлетворения потребностей текущего производства, но и с учетом создания мобилизационных мощностей на случай новой войны. Так, по данным академика Николая Лавёрова, к началу 1970-х годов СССР добыл 740 тыс. тонн урана - больше, чем все страны мира, вместе взятые.

Однако выделение огромных ресурсов на создание ракетно-ядерного оружия не привело ни к сокращению выпуска традиционного вооружения, ни к урезанию мобилизационных мощностей по его созданию. Вопреки распространенному на Западе мнению высший советский генералитет отнюдь не считал, что Советский Союз обладал военным превосходством над противником. Боязнь огромных мобилизационных мощностей, якобы имевшихся в США и других странах НАТО и к тому же находившихся, согласно докладам ГРУ Генштаба, в состоянии повышенной готовности, являлась решающим фактором постоянного роста производства вооружений в СССР. Американцам же, похоже, и в голову не приходило, что в основе советских усилий по наращиванию вооружений лежит не стремление подготовиться к наступательной войне, а неуверенность в собственных силах и прежде всего страх перед колоссальными мобилизационными возможностями Запада.

Желая ни в чем не отставать от американцев, Советский Союз пытался уравнять собственные мобилизационные мощности с воображаемыми американскими. (Начальник Военной академии бронетанковых войск генерал-полковник Вячеслав Гордиенко заявил в 1991-м, что "при мобилизационном развертывании - в течение полугода - промышленность США способна строить по 50 тыс. танков в год".) В итоге возникла абсурдная ситуация. Советская экономика давно уже перевыполнила задание Сталина 1946 года по производству стали, угля и нефти. И тем не менее она испытывала дефицит во всех этих материалах и лихорадочно стремилась произвести их как можно больше. В то время как колхозные поля были усыпаны миллионами тонн деталей от сломанных тракторов фактически "одноразового использования", заводы увеличивали их производство. Из года в год все более металлоемкими становились промышленное оборудование и станки. Водители грузовых автомобилей сливали в канавы миллионы тонн горючего, чтобы заработать несколько лишних рублей (их зарплата зависела от выполнения плана по километражу, а последний должен был соответствовать затраченному горючему). Вдоль железных дорог громоздились горы гибнувших под дождем удобрений, ибо фабрики по их производству строились и поддерживались в действующем состоянии в первую очередь в качестве сырьевой базы для промышленного производства боеприпасов.

Культовое отношение к мобилизационной подготовке унаследовали и Михаил Горбачёв, и даже либералы-реформаторы 1990-х. 18 апреля 1991 года, фактически на пике развала советской экономики, Горбачёв подписал указ "О неотложных мерах по улучшению мобилизационной подготовки страны", в котором предупреждал о персональной ответственности руководителей за состояние мобподготовки подведомственных им структур и требовал недопущения разрушения имеющейся системы мобилизационной подготовки. В начале декабря того же года Госкомитет РСФСР (впоследствии РФ. - В.Ш.) по оборонным вопросам, в котором автор этих строк работал заместителем председателя, получил подписанный Егором Гайдаром проект постановления правительства о финансировании мобподготовки, слово в слово повторявший старые проекты Госплана СССР. Считая, что кто-то подсунул неопытному главе правительства старый текст, мы направили довольно резкий отзыв на него. И получили не менее резкую отповедь от Гайдара, указавшего на "роль мобилизационной подготовки народного хозяйства в обеспечении обороноспособности государства".

Не заинтересовалось вопросами реформирования мобподготовки и правительство Виктора Черномырдина. И лишь на заседании Совета обороны Российской Федерации в ноябре 1997 года выяснилось, что до сих пор основным руководящим документом по мобподготовке экономики остается разработанный еще в 1986-м мобилизационный план, в котором, в частности, оговаривались поставки армиям стран - участниц давно ликвидированного Варшавского договора. Этой проблемой правительство занялось лишь после того, как президент Владимир Путин на заседании Совета безопасности РФ 27 ноября 2001 года заметил, что "наша экономика перестала быть директивно-плановой, а мобилизационные правила действуют еще со времен царя Гороха" и что структура мобмощностей в оборонно-промышленном комплексе (ОПК) непомерно раздута. Уже в марте 2002-го тогдашний вице-премьер Илья Клебанов объявил, что мобмощности будут сокращены "в несколько раз".

Это не означает, конечно, что огромные советские мобилизационные резервы и мощности сохранялись до 2002 года. На самом деле они давно перешли в частные руки или были израсходованы.

ОШИБОЧНЫЙ ДИАГНОЗ

Широко распространено мнение, что российское руководство унаследовало от Советского Союза разоренную страну. В действительности же России достались огромные материальные ценности, и именно за счет этого наследства, а вовсе не благодаря "высвобожденной энергии рынка" появились и валютные запасы государства, и полные прилавки, и многомиллиардные личные рублевые состояния, и даже пара десятков миллиардов долларов в чулках и матрасах простых россиян.

Все это оказалось лишь следствием стихийного вовлечения в рыночный оборот так называемых государственных резервов, накопленных СССР за долгие годы интенсивной подготовки экономики к войне. Они накапливались прежде всего в виде запасов продовольствия, медикаментов, топлива, металлов, лесоматериалов, оборудования, железнодорожных рельсов, подвижного состава и т. п. Кроме того, создавались собственно мобилизационные запасы - сырья, оборудования, комплектующих изделий, - предназначавшиеся исключительно для производства конкретных образцов вооружения и хранившиеся на предприятиях, призванных выпускать данные вооружения в случае мобилизации.

Объемы запасов соответствовали мобпланам, предусматривавшим выпуск в первый же год мобилизации десятков тысяч танков, самолетов, миллионов тонн боеприпасов и пр. И хотя они рассчитывались не в денежном выражении, а в физических величинах - танках, штуках и др., их стоимость составляла десятки миллиардов долларов.

Еще одним, полуофициальным, а зачастую и просто неофициальным, способом накопления материальных резервов в экономике было создание директорами промышленных предприятий собственных, не учтенных государством запасов, в частности, сырья, топлива, инструментов на черный день. Основные же доставшиеся России мобилизационные ресурсы - это производственные мощности, созданные на случай войны в сырьевых и базовых отраслях промышленности. Хотя "оборонка" всегда имела приоритет в доступе к людским и материальным ресурсам, основные инвестиции шли все же не в оборонную промышленность, а на развитие базовых отраслей и сырьевого сектора и обслуживающего их транспорта. Если в 1960-х - начале 1970-х годов доля инвестиций в ТЭК составляла 10 %, то в 1980-м он стал поглощать 12 %, а в 1986-1990 годах - 14 % от их общего объема. На долю транспорта к середине 1980-х пришлось 12,4 % общего объема инвестиций, в то время как в 1960-х - начале 1970-х годов этот показатель находился на уровне 10 %. По производству титана СССР опередил все страны мира, вместе взятые. Рост инвестиций в сырьевые и базовые отрасли происходил, естественно, в ущерб другим производствам, и прежде всего выпуску потребительских товаров. В результате спрос на последние, сравнительно сбалансированный вплоть до 1970-х годов, перестал удовлетворяться за счет собственного производства. Бывший первый вице-премьер Советского Союза Владимир Щербаков так описывал сложившуюся во второй половине 1980-х ситуацию: "Продукт конечного потребления - попросту говоря, товары на прилавках - составлял лишь около 20 % валового внутреннего продукта СССР... 80 % наших рабочих производили промежуточные продукты, которые непосредственно в народное потребление не идут, - руду, металл, уголь и прочее, а также вооружение. Человек производил танк и получал зарплату, на свои деньги хотел купить товар, но он не произвел этот товар".

Попытки компенсировать импортом нехватку потребительских товаров вызывали еще большую разбалансированность экономики. Импорт зерна, а затем и ширпотреба, начавшийся в 1970-е годы и в свою очередь стимулировавший экспорт нефти и газа, противоречил самой модели советского военного хозяйства, которая изначально разрабатывалась как замкнутая и самообеспечивающаяся. В результате возникали розничные "дефициты", стабильность цен сменилась на их рост, а на место предельно жесткой монетарной политики пришли денежная эмиссия и обесценивание рубля.

С началом перестройки и большинство экономистов, и политики, и средства массовой информации принялись объяснять все беды нашего хозяйствования непомерными тратами на вооружения. Но официальные данные Госплана свидетельствуют о том, что в конце 1980-х в оборонной промышленности было занято 9,5 млн человек из 130 млн занятых в советской экономике. По некоторым оценкам, только один металлургический комплекс потреблял больше ресурсов, чем вся военная промышленность.

Ошибочный диагноз неминуемо означает неадекватное лечение. Объявив военно-промышленный комплекс (ВПК) виновным в расстройстве экономики, Михаил Горбачёв решил сократить закупки вооружения (на 10-20 %) и приступить к конверсии "оборонки". Но все мощности, высвободившиеся в результате сокращения закупок оружия, были тут же переведены в разряд мобилизационных и тем самым омертвлены. Что касается принятой в декабре 1990-го пятилетней программы конверсии, она предусматривала создание при предприятиях ВПК новых мощностей по производству гражданской продукции (40 млрд рублей на производство новой продукции и 36 млрд рублей на научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы, НИОКР), то есть выделение новых ресурсов в и без того разбалансированной и страдавшей от "дефицитов" экономике, причем в итоге планировалось всего лишь удвоение производства гражданской продукции на предприятиях ВПК. Однако самым неудачным шагом Горбачёва, пожалуй, стал подписанный им 16 мая 1991 года указ "О неотложных мерах по обеспечению стабильной работы базовых отраслей народного хозяйства", запрещавший забастовки на предприятиях угольной, нефтяной, газовой, химической и нефтеперерабатывающей промышленности и требовавший привлечения зачинщиков забастовок к ответственности. Тем самым Горбачёв добился еще большей стабилизации в производстве продукции, и без того не находившей сколько-нибудь рентабельного сбыта.

УПУЩЕННЫЕ ВОЗМОЖНОСТИ

После краха СССР не только население, но и военные и даже сами "оборонщики" были готовы к переводу российской экономики на мирные рельсы. Выражая позицию многих руководителей ВПК, директор ленинградского производственного объединения "Сигнал" Валентин Занин в интервью газете "Известия" 1 апреля 1991 года заявил: "Мне, между прочим, военная техника менее выгодна, чем гражданская. Три четверти предприятий ВПК могли бы тихо, без вмешательства государства перейти частично или полностью на мирные рельсы".

Россия имела возможность опереться на американский опыт демилитаризации экономики после Второй мировой войны. Американцы демонтировали свою военную промышленность не только быстро, но и безболезненно для населения, избежав спада в экономике и взрыва инфляции. К 1948-му их военные расходы сократились до 3,2 % ВВП с 43 % в 1944 году. К этому времени из военного производства было высвобождено 12,4 млн человек. При этом безработица выросла с уровня 1,2 % в 1944-м всего до 3,9 % в 1946-1948 годах. Падение ВВП, конечно, имело место (1,9 % в 1945, 19 % в 1946 и 2,8 % в 1947 годах), но уже в 1948-м оно сменилось ростом (3,9 %). Учетная ставка ФРС, составлявшая 1 % на протяжении всей войны и первых послевоенных лет, впервые поднялась до скромного уровня в 1,34 % только в 1948 году.

Казалось бы, и СССР, и Россия имели в начале 1990-х даже более благоприятные условия для перехода к мирной экономике, чем Соединенные Штаты в 1945 году. Уровень милитаризации советского хозяйства (20 % ВВП, по оценке Горбачёва) вдвое уступал американскому (45 %). В военной промышленности у нас было занято 9 млн человек против 13-14 млн в США. Наша армия насчитывала 5 млн, в то время как американская - 13 млн военнослужащих. К тому же американцам при проведении конверсии (они употребляли термин "реконверсия") никто не помогал - наоборот, они вынуждены были поддерживать других. Нам же мир протягивал руку помощи (многомиллиардные выплаты ФРГ за вывод наших войск).

Но в Соединенных Штатах, во-первых, радикально свернули военное производство. При аннулировании заключенных ранее военных контрактов правительство быстро и без особых бюрократических процедур компенсировало до 90 % затрат, понесенных предпринимателями вследствие потери военных заказов.

Во-вторых, правительство США продало по весьма умеренной цене или передало в аренду частным фирмам большинство из 1 600 заводов, построенных государством в годы войны. Многие ненужные в мирное время предприятия (например, 51 государственный завод по производству синтетического каучука) попросту закрывались.

В-третьих, при расширении гражданского производства правительство сделало ставку на стимулирование спроса со стороны населения. В частности, общая сумма выплат демобилизующимся военнослужащим за счет федерального бюджета составила в течение трех послевоенных лет 20 млрд долларов. Еще 1,5 млрд дол. поступило из казны штатов (весь военный бюджет Соединенных Штатов в 1947-м составлял 11,7 млрд дол.).

Именно радикальное сокращение военного производства, лишившее подавляющее большинство промышленников военных заказов и вынудившее их перейти на выпуск гражданской продукции, в сочетании с опорой на спрос со стороны населения позволило США перейти с военной экономики на мирную без резкого спада, серьезной инфляции и безработицы и значительно способствовало экономической активности. Только за 1944-1948 годы расходы населения на приобретение товаров длительного пользования выросли в 3 раза, а объем жилищного строительства превысил довоенный в 10 раз. Правительство Ельцина - Гайдара сделало все наоборот. Прежде всего оно сохранило неоправданно высокий уровень военного производства. Гайдаровский гособоронзаказ на 1992 год предусматривал поставку в войска 110 боевых самолетов (без стратегических бомбардировщиков) против 305 в 1991-м, 30 межконтинентальных баллистических ракет (43 в 1991-м), 28 стратегических ракет морского базирования (48 в 1991-м) и 8 стратегических бомбардировщиков (18 в 1991-м). Для сравнения: в 2006 году Министерство обороны не заказало ни одной морской стратегической ракеты, поручив произвести 6 межконтинентальных баллистических ракет "Тополь" и 8 боевых самолетов, включая один стратегический бомбардировщик. В 2005-м, как, впрочем, и в предшествовавшие 10 лет, вообще не было заказано ни одного нового самолета.

Надо сказать, что при обсуждении правительством (на заседании председательствовал Геннадий Бурбулис) гособоронзаказа на 1992 год военные во главе с начальником Генштаба возражали против включения в оборонзаказ межконтинентальных баллистических ракет и стратегических бомбардировщиков, прося взамен увеличить ассигнования на закупки запчастей и жилищное строительство. Но, как объяснил докладчик по проекту оборонзаказа Иван Матеров, закупки ненужного самим военным вооружения требовались для загрузки предприятий работой.

С той же целью Гайдар подписал 17 марта 1992 года госзаказ на производство оружия и военной техники на сумму 5,4 млрд дол. под якобы имевшиеся у "оборонщиков" заграничные заказы. Большинство экспортных заказов-1992 оказались липой, и продать за границу произведенного в 1992 году оружия удалось всего на 1,1 млрд долларов.

В отличие от американцев ни правительство Гайдара, ни сменившее его правительство Черномырдина ничего не предприняли для закрытия, реструктуризации или перевода в резерв излишних или незагруженных оборонных предприятий. В нынешний ОПК входят те же 1 700 предприятий, что достались России от СССР, хотя многие из них давно уже не выпускают военной продукции. Около 1 200 000 человек, занятых в российской авиакосмической промышленности, выпустили в 2000-м продукции на 2 млрд дол., в то время как авиакосмическая отрасль всей Европы, насчитывавшая 800 тыс. занятых, произвела продукции на 72 млрд долларов.

В-третьих, правительство Гайдара под корень подрубило тот ресурс, на который опирались Соединенные Штаты при переводе экономики на мирные рельсы, - покупательный спрос населения и предпринимателей на потребительские товары и производственное оборудование. Огромные средства, находившиеся на счетах населения в Сбербанке СССР, оказались просто заморожены. А те сбережения, которые граждане хранили дома, быстро съела инфляция, спровоцированная отпуском (либерализацией) цен со 2 января 1992 года.

Но решающей препоной на пути к демилитаризации российской экономики явилось снятие правительством ограничений на ввоз товаров из-за рубежа. Российским "оборонщикам", которые не могли конкурировать в производстве потребительских товаров с дешевым импортом и оказались в условиях стремительно падавшего внутреннего спроса, не оставалось ничего другого, кроме как цепляться за то, что они умели делать лучше всего, - заниматься производством оружия, хотя оно и потеряло былую рентабельность.

На самом деле высокая рентабельность советского ВПК была фикцией. Просто в течение полувека все лучшие технологии, материальные и людские ресурсы направлялись в военные отрасли. Исследования, проведенные в конце 1980-х Институтом народно-хозяйственного прогнозирования АН СССР под руководством академика Юрия Ярёменко, показали: если бы вся продукция советского машиностроения была оценена по мировым рыночным ценам, то доля вооружения в ней составила бы более 60 %, а доля товаров народного потребления не превысила бы и 5 %.

Фактически на смену милитаризованной экономике, которую можно измерить долей военных расходов и военного производства в национальном бюджете, ВВП и т. д., пришла экономика структурно-милитаризованная. Внезапное введение рыночных цен в подобных условиях чревато разрушением всей системы технологических и финансовых связей. Эта экономика не реагирует на такие монетаристские меры, как сокращение военных закупок, и не допускает перелива ресурсов из военного в гражданский сектор. Даже полное прекращение закупок вооружения (как фактически произошло в России к середине 1990-х годов) не привело к росту эффективности гражданского сектора.

Этот парадокс объясняется тем, что в структурно-милитаризованной экономике основные средства идут не на оборонный, а на гражданский сектор ввиду его крайней запущенности. Так, для того чтобы сохранить свое убогое сельское хозяйство, Советский Союз был вынужден производить в 6-7 раз больше тракторов и в несколько раз больше удобрений, чем Соединенные Штаты.

Рано или поздно подобная экономика терпит крах, что и случилось с СССР в конце 1980-х - начале 1990-х. Советская экономика рухнула не из-за перепроизводства вооружения, а из-за перепроизводства в гражданских, прежде всего базовых и сырьевых, отраслях - точно так же, как перепроизводство вызвало Великую депрессию 1929-1933 годов в США. Не осознав этого обстоятельства, наши реформаторы направили главный удар против ВПК, как якобы источника всех бед советской экономики.

НАЧАТЬ СНАЧАЛА?

Советская экономика представляла собой пирамиду, в основании которой лежали, как их называл академик Ярёменко, "низкокачественные ресурсы" - сырье и продукция базовых отраслей (уголь, сталь, алюминий и т. п.), а также неквалифицированная рабочая сила. На вершине этой пирамиды находились передовые технологии, конструкторы, инженеры и рабочие высокой квалификации, то есть "высококачественные ресурсы". ВПК же являлся хорошо отлаженным механизмом по преобразованию низкокачественных ресурсов в высококачественные, но предназначенные исключительно для военных нужд. В одночасье пирамида была перевернута. Открытие границ для вывоза сырья позволило быстро снять проблему его перепроизводства. Завещанные Сталиным и приумноженные последующими правителями СССР мобилизационные запасы были попросту выброшены на мировые рынки. Именно на распродаже подвернувшихся под "умелую" руку мобзапасов сколотили свои капиталы первые олигархи.

Бездумно выбросив за борт наш ВПК, мы потеряли не только способность к созданию новых вооружений, но и место в постиндустриальном мире. Ведь как подчеркивал Юрий Ярёменко, в советском ВПК были сконцентрированы основные составляющие современной экономики: постоянно воспроизводимый высокий уровень образования, развитая прикладная и фундаментальная наука, мощные транспортные и энергетические системы, крупные заделы в технике и технологии, сосредоточенные в оборонном комплексе. Благодаря ВПК в стране возникла и утвердилась и некая совокупность норм и ценностей буржуазного общества: конкуренция наемных работников за привлекательные рабочие места, престиж образования и квалификации. Таким образом, наш госкапитализм ("реальный социализм") во многих отношениях сближался с западным капитализмом.

Реформаторы начала 1990-х утверждают, что иного пути просто не существовало. Но это не так. Наиболее известной и детально проработанной из альтернативных программ была программа академика Ярёменко, занимавшего с мая 1991 года пост экономического советника президента Михаила Горбачёва. Ученый полагал, что "трансформировать военную мощь в экономическую" надо путем направления в гражданские отрасли качественных ресурсов, генерируемых ВПК. Инструментом такой трансформации он считал конверсию оборонной промышленности. "Смысл конверсии, - утверждал Ярёменко, - не в том, чтобы использовать оборонные предприятия для производства гражданской продукции, а в том, чтобы попытаться использовать ресурсы, сконцентрированные в оборонном секторе, для реструктурирования всей нашей экономики".

"Специальное оборудование и специальные технологии, которые сейчас имеются в оборонном секторе, конечно же, нужно в основном выбрасывать (как это делали американцы после войны. - В.Ш.), потому что ни на что, кроме изготовления оружия, они не годны". При этом Ярёменко считал необходимым жестко отделить военное производство от гражданского. "Перевод на гражданскую продукцию, - писал он еще в августе 1990-го, - должен осуществляться целочисленно (выделено Ю. Ярёменко. - В.Ш.), а не лоскутно". Важнейшим условием успешной конверсии Юрий Ярёменко считал отказ от мобилизационных мощностей и проведение политики экономической автаркии для того, чтобы на переходном этапе оградить конвертируемые предприятия от внешней конкуренции.

Автор этих строк в бытность свою заместителем председателя Государственного комитета РСФСР/РФ по оборонным вопросам отвечал за вопросы конверсии. В интервью газете "Демократическая Россия" я предлагал использовать для целей конверсии мобилизационные запасы и доказывал, что в Советском Союзе имеются "идеальные условия для быстрой и радикальной конверсии". Это интервью заметил Роберт Нейтон, отвечавший в годы Второй мировой войны сначала за мобилизацию, а позже - за реконверсию американской экономики, и поддержал мои высказывания. Нейтон не сомневался, что на конверсию советского ВПК достаточно полутора - двух лет, и выразил готовность выступить консультантом. Он также рассказал, как после войны в Корее он и его консультационная фирма Nathan Associates в течение 10 лет занимались по поручению ООН восстановлением полностью разрушенной корейской экономики. По сравнению с той задачей, заметил он, конверсия советской "оборонки" - сущие пустяки. Приехать в Москву и поделиться опытом американской реконверсии вызвался тогда и первый заместитель министра обороны США Доналд Этвуд.

В статье "О конверсии с оптимизмом", опубликованной в "Демократической России" 3 ноября 1991 года, я предлагал несколько первоочередных шагов. Во-первых, ввести временный мораторий на производство вооружений, благодаря чему сразу произойдет колоссальное высвобождение техники, ресурсов, топлива, электроэнергии и т. д. Во-вторых, изменить всю систему мобилизационной подготовки, сделав ее добровольной для предприятий. Наконец, все предприятия должны выйти из-под опеки министерств, стать по-настоящему экономически самостоятельными.

Разумеется, объявить мораторий на производство и экспорт оружия я предлагал не по пацифистским мотивам, а исходя из того, что руководство предприятий ВПК было озабочено прежде всего проблемой собственного выживания, а не проблемами развития гражданского сектора экономики. Чтобы убедить их в необходимости полной конверсии, следовало продемонстрировать, что возврата к старой привычной жизни не будет. То есть подвергнуть "шоковой терапии" ВПК, а не население, как сделал Егор Гайдар.

Зная о высокой степени засекреченности в сфере мобилизационной подготовки, я с самого начала работы в правительстве полагал, что единственный способ хоть как-то просветить российское руководство о реальном положении дел с мобподготовкой у нас и на Западе - это наладить диалог по данному вопросу путем проведения международных переговоров по типу Венских переговоров о разоружении. Составленная мною докладная записка с таким предложением была направлена от имени Госкомитета президенту Борису Ельцину 19 июля 1991 года. Реакции не последовало.

Не заинтересовало правительство и мнение Этвуда, который, как и обещал, прибыл в Москву в конце октября 1991-го с большой группой экспертов. По окончании визита он заявил в интервью газете "Коммерсантъ", что не заметил никаких следов конверсии и что в России, как и в СССР, мало кто понимает ее смысл.

В июле 1991 года в Советском Союзе находилась большая делегация японских промышленников (в ее состав также входили несколько экспертов из США) с целью изучения состояния конверсии советского ВПК и оказания консультативной помощи в ее проведении на основе японского опыта после Второй мировой войны. Делегация выполняла поручения Лондонского саммита "Большой семерки" (июль 1990), на котором лидеры стран - членов G7 приняли решение поддержать СССР в осуществлении конверсии.

Однако ни тогдашнее, ни какое-либо другое из последующих российских правительств не воспользовалось ни одной из выработанных японцами рекомендаций, хотя все они остаются актуальными до сих пор. И особенно рекомендация жестко разделить военное и гражданское производство. Сегодня мы по-прежнему не знаем, сколько денег в реальности мы тратим на оборону, довольствуясь тем, что доля военных расходов в бюджете не превышает 2,7 % ВВП. Но реальные военные расходы определяются не по их удельному весу в ВВП или госбюджете, а по упущенным в результате милитаризации возможностям развития экономики. И если посмотреть на минувшие 15 лет под этим углом зрения, то окажется, что наша экономика стала еще более структурно-милитаризованной, чем в советское время.

Фактически повторяется ситуация конца 1980-х - начала 1990-х, когда перепроизводство сырья (сейчас оно приняло денежную форму) привело советскую экономику к краху. Стабилизационный фонд и золотовалютные запасы неудержимо растут, не находя себе применения ни внутри страны, ни даже за границей, разрушая несырьевую экономику и социальную ткань общества. Пока что лишь вывоз капитала и выплаты внешних долгов защищают нас от полномасштабного кризиса перепроизводства образца 1990-1991 годов и срыва в гиперинфляцию.

Выход есть. Надо просто осознать, что вывезенные капиталы и Стабилизационный фонд, а также нефтяные скважины и алюминиевые заводы - это те же доставшиеся нам в наследство от холодной войны мобилизационные запасы, а вовсе не заработанные нами ресурсы, и попытаться найти им более достойное применение.

Выбранный нами путь ведет нас туда, откуда мы начали. Самое время оглянуться и признать, что ошибочными были сами реформы начала 1990-х. Не стоило пытаться перестраивать примитивными псевдорыночными методами такую сложную и уникальную систему, как советская милитаризованная экономика. Ее следовало прежде всего структурно демилитаризовать административным путем, используя для этого всю мощь государства, и лишь затем уже форсированно переходить к рынку. Немало поучительного можно почерпнуть также из опыта послевоенного построения рыночной экономики в Японии, Южной Корее, ФРГ и других странах.

И чем скорее и решительнее будет пройден этот этап, тем быстрее Россия сможет окончательно перейти к свободной и на сей раз реальной рыночной экономике. При этом не исключено, что ввиду всепроникающей коррупции и почти тотального засилья чиновничества России понадобятся самые радикальные методы экономического либерализма, столь незаслуженно скомпрометированного в 1990-е годы.

Оборонная экономика в России и наследие структурной милитаризации

24 января 2005 г. Ежедневный журнал. www.ej.ru

По данным архивов Государственного планового комитета (Госплана), рассекреченных в начале 1990-х годов, второй советский пятилетний план (1933-1937 гг.) предусматривал сокращение производства боевых самолетов с 3,515 тыс. до 2 тыс. единиц, а танков – с 4,22 тыс. до 2,8 тыс. В то же время Госплан потребовал от оборонной промышленности резко увеличить ее мобилизационный потенциал: по самолетам – с 13,1 тыс. до 46,3 тыс. единиц, а по танкам – с 40,4 тыс. до 90 тыс.

Информация о мобилизационном потенциале советской оборонной промышленности после Второй мировой войны остается засекреченной, однако примерные оценки сделать можно. В период с 1960-х по 1980-е годы советский Генеральный штаб утверждал, что оборонная промышленность Соединенных Штатов могла производить от 50 до 70 тыс. танков в год (сильно преувеличенная оценка, но этого вопроса мы здесь не касаемся). Еще в 1990 году высшее военное командование СССР считало, что в случае мобилизации США смогут через шесть месяцев довести производство танков до 50 тыс. единиц в год, а их западноевропейские союзники по НАТО – произвести еще 25 тыс. единиц. Однако, как и в случае с расчетами по США, мобилизационный потенциал стран НАТО, который позволил бы им превзойти Советский Союз по производству других видов вооружений (самолетов, артиллерийских установок, снарядов и т.д.), также был сильно переоценен.

Тем не менее, Генеральный штаб использовал эти и другие завышенные данные для ускорения развития советской оборонной промышленности, пытаясь по уровню производства догнать НАТО. Исходя из предположения о том, что мобилизационные потребности Советского Союза в случае начала новой мировой войны были аналогичны американским и что Кремль был решительно настроен достичь военного паритета со своим противником по «холодной войне», за основу для примерной оценки расчетов советского Генерального штаба можно взять его оценки мобилизационного потенциала Соединенных Штатов. Это, в свою очередь, позволяет, используя таблицы межотраслевого баланса, приблизительно рассчитать то количество металла, нефти, резины и других материалов, которое требовалось для производства необходимого количества вооружения в указанные Генштабом сроки. Полученные при этом цифры поражают воображение в отношении не только экономики советского периода, но и российской экономики 1990-х годов.

Для того, чтобы удовлетворить мобилизационные потребности вооруженных сил, советская промышленность была вынуждена постоянно поддерживать уровень производства металлов, горючего и других сырьевых материалов намного более высокий по сравнению с потребностями экономики в мирное время. Наглядным примером служит алюминиевая промышленность. В настоящее время Россия производит 3,4 млн. тонн алюминия в год. На внутреннее потребление идет около 300 тыс. тонн, весь остальной алюминий экспортируется. В Советском Союзе производство алюминия составляло 4 млн. тонн в год. Но, поскольку алюминий считался стратегическим сырьем, правительство запретило его экспорт. Советская оборонная промышленность потребляла не более четверти выплавляемого в стране алюминия; основная же его масса шла на производство низкокачественных потребительских товаров или просто в металлолом.

Это чрезмерное перепроизводство объяснялось необходимостью поддержания алюминиевой промышленности (не говоря уж о сталелитейной, титановой и других отраслях) в состоянии постоянной готовности к работе в условиях войны. Иными словами, в случае мобилизации советских вооруженных сил у советской оборонной промышленности должны были быть в распоряжении все ресурсы, необходимые для немедленного увеличения производства самолетов, танков и других вооружений. С учетом столь гигантских объемов запланированного перепроизводства у советской экономики не было стимулов к повышению производительности или снижению уровня потребления связанной с обороной продукции.

Более всего от подобной политики страдал гражданский сектор советской экономики. В течение более чем полувека государство направляло все лучшие технологии, материальные и людские ресурсы в военные отрасли, в то время как гражданское производство и инфраструктура десятилетиями испытывали недостаток внимания и становились все менее эффективными. Чем больше ресурсов направлялось на военное производство, тем сильнее увеличивалась отсталость гражданского сектора в Советском Союзе. Ввиду крайней неэффективности экономики даже простое поддержание гражданского сектора требовало огромного количества основных ресурсов: сырья, энергии, промышленных мощностей. В сельскохозяйственной отрасли, например, Советский Союз должен был производить в 6-7 раз больше тракторов и в несколько раз больше удобрений, чем США, чтобы добиться аналогичных показателей выхода продукции.

По сравнению с гражданским, советский оборонный сектор был значительно менее энерго-, материало- и трудоёмким. Так, в 1970-е – 1980-е годы, когда объем выпускаемой ею продукции был максимальным, оборонная промышленность потребляла только от 6 до 9,3 процента стального проката, от 23,6 до 25 процентов алюминиевого профиля, 1,7 процента стальных труб и 3 процента лесоматериалов, использовавшихся в советском народном хозяйстве. В оборонных отраслях было занято 10,45 миллиона человек, или 8,4 процента от численности рабочей силы, составлявшей 135 миллионов.

Экономика, высококачественные ресурсы которой сконцентрированы в относительно небольшом оборонном секторе, тогда как прочие отрасли пребывают почти в полном небрежении, может функционировать только в том случае, если игнорируются законы рынка. Она не реагирует на такие меры, как сокращение расходов на оборону, и не допускает переброски ресурсов из военного производства в гражданский сектор экономики. Другими словами, она представляет собой структурно милитаризованную экономику. В такой экономике даже при полном прекращении всяких закупок продукции военного назначения не произойдет соответствующего повышения эффективности гражданского сектора, не проявит себя "невидимая рука рынка" и не изменится к лучшему положение в экономике в целом. Если структурно милитаризованную экономику внезапно перевести на рыночную основу, то вся система связей между различными ее отраслями будет постепенно разрушаться и, в конце концов, распадется. Именно это и произошло в России в 1990-х годах.

К моменту своего распада Советский Союз обладал огромными избыточными мобилизационными мощностями как в энергетике, так и в сырьевых отраслях. Эти накопленные в течение более чем 50-летней подготовки к мировой войне излишки были важным источником экспортных поступлений. В 1990-е годы они помогали также удовлетворять внутренний спрос. Действительно, в течение этого периода российское руководство сбывало эти излишки внутри страны по субсидируемым ценам в надежде, что это поможет предотвратить социальный взрыв. Даже сегодня природный газ продается потребителям внутри страны по ценам в семь раз ниже экспортных.

РОССИЯ НА ПЕРЕПУТЬЕ Россия достигла поворотной точки. Ее резервы в значительной мере иссякли, а отсутствие инвестиций все тяжелее сказывается на производительности экономики. Крах советской/российской структурно милитаризованной экономики обусловил необходимость перестройки российской оборонной промышленности. Единственным исключением здесь могут быть некоторые узкоспециализированные отрасли (например, предприятия по производству ядерного оружия и ракет).

Российская оборонная отрасль насчитывает на настоящий момент 1,7 тыс. официально признанных предприятий, где занято около 2 миллионов человек; эти цифры не изменились с 1992 года и не включают данные по ядерной промышленности, которая по традиции учитывается отдельно. Эти данные говорят о том, что России еще не перешла к рыночной экономике. Кроме того, с начала 1990-х годов министерство обороны не оплачивало свои закупки вооружения у многих предприятий оборонной промышленности, если не считать случайных, в значительной мере символических выплат. В то же время, нет никакой ясности в отношении того, что представляет собой оборонное предприятие. Официально предприятие считается относящимся к оборонной промышленности, если по меньшей мере 5 процентов производимой им продукции имеет оборонное назначение. На самом же деле правительство признает, что 90 процентов претендующих на это звание предприятий не имеют контрактов на производство и поставку военной продукции. Заявляя о своей принадлежности к оборонному комплексу, многие такие предприятия надеются избежать необходимости платить по крайней мере по некоторым своим счетам (например, оплачивать коммунальные услуги и платить налоги). Учитывая бесчисленные трудности, с которыми сталкивается российская оборонная промышленность, большинство средних и мелких оборонных предприятий, особенно поставщики запчастей и субподрядчики, переориентировались на значительно более привлекательный гражданский сектор.

В отличие от своего советского предшественника российское правительство не может больше произвольно устанавливать и поддерживать искусственно заниженные цены на военную технику. Оно не может также заставить частных поставщиков запчастей и субподрядчиков выполнять военные заказы вопреки их желанию. Поэтому, если правительство хочет увеличить выпуск оборонной продукции, придерживаясь при этом экономической политики прошедшего десятилетия, ему придется значительно увеличить бюджетные ассигнования на военные закупки.

Россия, однако, по-прежнему располагает одной из самых крупных в мире систем оборонного НИОКР, как по количеству входящих в нее учреждений, так и по числу занятого в ней персонала. Российский оборонный НИОКР унаследовал около 80 процентов из тех 450 научных и 250 конструкторских организаций, которые некогда входили в советский военно-промышленный комплекс (ВПК). Сегодня они являются составной частью того, что стало именоваться российским оборонно-промышленным комплексом (ОПК).

Крупномасштабное производство современных вооружений в советскую эпоху было возможно благодаря уникальной нерыночной системе, в рамках которой оборонный сектор в первоочередном порядке обеспечивался любого рода ресурсами: квалифицированной рабочей силой, лучшими учеными и управленцами, новейшими технологиями и гарантированными поставками сырья и материалов по существенно заниженным ценам. Отмена после 1991 года этой системы приоритетного снабжения нанесла, по сути, смертельный удар по оборонной промышленности. Однако не все отрасли в этой сфере ощутили на себе эти удары одновременно или в одинаковой степени. Так, например, изменения в ядерной и ракетной отраслях происходили более медленными темпами, чем в электронной промышленности или судостроении.

Данные о состоянии российского оборонно-промышленного комплекса, обнародованные президентом Владимиром Путиным в марте 2000 года, отражают крайне тяжелое положение, сложившееся в отрасли. Так, например, с 1996 года средний возраст работающих в оборонной промышленности увеличился с 47 до 58 лет (пенсионный возраст для мужчин в России составляет 60 лет). Средний возраст станков – 25-30 лет (по правилам, он не должен превышать 10-15 лет). Безвозвратно утеряно примерно 300 технологий производства вооружений, а советская система контроля за качеством продукции в настоящее время бездействует.

С учетом столь масштабных изменений, любая попытка внедрить в производства новые разработки, созданные в секторе оборонного НИОКР, наталкивается на два серьезных препятствия: необходимость приобретения новейших зарубежных технологий, а также, в больших количествах, оборудования зарубежного производства, и необходимость привлечения на работу и профессиональной подготовки практически совершенно новых кадров для отрасли, которая для большинства россиян, особенно для молодых рабочих и ученых, утратила свою привлекательность.

Кроме того, при резком сокращении за последнее десятилетие объема государственного оборонного заказа и при отсутствии сколько-нибудь серьезной государственной поддержки оборонная отрасль стала неспособна реагировать на требования возобновить или ускорить выпуск существующих систем вооружений, не говоря уж о разработке новых. Многие предприятия отрасли уже не считают военное производство основным направлением своей деятельности. Как указывалось выше, некоторые из этих предприятий перешли на выпуск продукции гражданского назначения. К их числу относится ряд предприятий, производящих оборудование для нефтяной и газовой промышленности. Другие существуют благодаря тому, что сдают свои производственные помещения коммерческим организациям для самых разных целей (например, под офисы, склады и даже супермаркеты).

Российский военно- или оборонно-промышленный комплекс больше не представляет собой отрасль, обособленную от остальной экономики и находящуюся под централизованным государственным управлением и контролем, как это было в советскую эпоху. Все, что от него осталось, – это разрозненные предприятия, которые входят в оборонно-промышленный комплекс (преемник ВПК) и рассматривают свою принадлежность к нему как защиту от угрозы приватизации, банкротства или насильственного поглощения более успешными компаниями.

Принадлежность к ОПК обеспечивает ряд преимуществ, которые в определенной степени помогли российским оборонным предприятиям, а иногда и их руководству компенсировать отсутствие государственных оборонных заказов. Во-первых, это позволило директорам оборонных предприятий вести дела так, как если бы они были их настоящими владельцами. Так, например, недавно службы безопасности в Москве обнаружили, что на строго охраняемом стратегически важном предприятии "Гранит" разместила свою штаб-квартиру крупная узбекская фундаменталистская мусульманская организация. Более ста членов этой организации были арестованы после того, когда власти выяснили, что группа не только открыла в помещениях завода кафе и пекарню, но и выплачивает директору «Гранита» арендную плату.

Во-вторых, в 1990-е годы директора оборонных предприятий могли брать в коммерческих банках кредиты под государственные гарантии. По данным государственных ревизионных служб, такая практика привела к появлению системы «отката», когда половина денег, выделявшихся государством на военные закупки, шла банкам, которые выдавали эти кредиты. Не удивительно, что многие директора заводов на этом обогатились.

Третий пример касается призыва на военную службу и помогает понять, каким образом ОПК может подтвердить свое заявление о наличии 2 миллионов сотрудников, несмотря на недостаток военных заказов. Уклонение от призыва является широко распространенной практикой в России. Чтобы избежать службы в армии, чаще всего прибегают к следующему способу: платят призывным органам и врачам 5-10 тыс. долларов США за документ, удостоверяющий, что юноша не подлежит призыву по состоянию здоровья. Однако есть и другой способ. Власти позволяют государственным предприятиям давать своим работникам отсрочку от военной службы. По сообщениям средств массовой информации, лица, уклоняющиеся от службы в армии, платят руководству некоторых таких предприятий за зачисление в штат, хотя бы и без зарплаты. Несмотря на связанные с этим проблемы, недавно назначенный заместитель премьер-министра России Борис Алешин обещал распространить такое право и на частные предприятия оборонного сектора.

В-четвертых, для региональных и местных властей также выгодно присутствие оборонных предприятий на их территориях. В советскую эпоху на базе крупных, стратегически важных научно-исследовательских центров и предприятий оборонной промышленности было создано около ста так называемых «закрытых» городов. Большинство из них по-прежнему пользуются преимуществами своего привилегированного статуса, в том числе налоговыми льготами. Неудивительно, что в этом «налоговом оазисе» находили пристанище тысячи коммерческих предприятий. Это в первую очередь относится к космическому центру на Байконуре (Казахстан). По оценкам государственного контрольно-ревизионного управления, потери государства вследствие непоступления налогов из этих городов достигают 60 процентов оборонных расходов России.

По данным обследования, проведенного в 2002 году неправительственной организацией «Лига содействия оборонным предприятиям», большинство руководителей оборонных предприятий считали, что центральные власти бросили их на произвол судьбы. В ходе обследования респондентам задавался вопрос о том, какие правительственные учреждения оказали благоприятное либо неблагоприятное влияние на их работу. Как явствует из таблицы, респонденты считают, что ни президент, ни Государственная дума не проявляют большого интереса к проблемам ОПК; более того, они по большей части лишь создают дополнительные трудности. Наименьшим влиянием (за это высказались 78 процентов опрошенных) пользовалось Министерство промышленности, науки и технологий, отвечающее за реструктуризацию ОПК. Что касается так называемых российских федеральных оборонных агентств (авиационно-космического, по обычным вооружениям, по системам контроля, по судостроению и по боеприпасам), то 78 процентов респондентов заявили, что ни одно из них не помогало им в налаживании работы их предприятий. Интересно, что 69 процентов опрошенных выразили убеждение в том, что их предприятия в скором времени будут ликвидированы.

Не так давно Игорь Ашурбейли – генеральный директор НПО «Алмаз», разработчика и производителя системы противовоздушной обороны С-300П, – выразил свое мнение по поводу некоторых из этих серьезных проблем: «На самом деле ситуацию в оборонной промышленности держат под контролем только директора соответствующих предприятий. Сегодня директора предприятий – это первый и последний уровень управления в российском оборонно-промышленном комплексе. В зависимости от личных качеств того или иного человека – его квалификации, честности, порядочности, принадлежности к тем или иным финансово-промышленным группировкам – и определяется эффективность управления».

Многие предприниматели, работающие в оборонной промышленности, понимают, что в условиях рынка любая попытка подвигнуть ОПК к существенному увеличению производства современных вооружений для российской армии потребует огромных финансовых вливаний. Однако в обозримом будущем такие вливания останутся за пределами возможностей российского правительства.

В ноябре 2002 года автор данной статьи участвовал в качестве председателя в работе круглого стола на тему «Реформа армии и будущее ОПК», организованного журналом «Отечественные записки» (стенограмма дискуссии в рамках этого круглого стола была опубликована в журнале). В числе участников были руководители крупнейших частных оборонных компаний России Борис Кузык (холдинг «Новые программы и концепции») и Сергей Недорослев (группа компаний «Каскол»). Всем участникам было предложено прокомментировать призыв Владимира Путина превратить производство вооружений в преуспевающий сектор российской экономики. Единодушную поддержку встретило следующее замечание С. Недорослева: «Это практически невозможно. Производство оборонной техники нигде не ведется на коммерческой основе. На этом рынке очень мало успешных компаний. Все эти немногочисленные успешные компании объединяет одно — они являются частью национального оборонно-промышленного комплекса. Настоящего ОПК у нас еще нет. То, что мы имеем – это группа предприятий, выпускающих оборонную продукцию для различных иностранных армий: Индии, Китая и т. д. Чтобы превратить оборонное производство в успешную сферу предпринимательской деятельности, нам нужно иметь хотя бы половину от военного бюджета США и ВВП в 4 триллиона долларов США. А в стране, у которой ВВП составляет всего 300 миллиардов долларов, добиться прибыльности оборонной промышленности невозможно».

Эти проблемы усугубляются почти полным отсутствием идей по поводу того, каким образом следует реформировать российский оборонный комплекс. И это неудивительно, если учесть, что политическая элита, пришедшая к власти в 1991 году, предпочитала не иметь ничего общего ни с вооруженными силами, ни с оборонной промышленностью. Казалось, что связи с ОПК были своего рода социальным клеймом. Так, многие либеральные политики из окружения Б. Ельцина с гордостью заявляли, что ничего не знают о проблемах, связанных с обороной.

В этот период российское политическое руководство распустило Госплан и Военно-промышленную комиссию (в том числе и подотчетные ей министерства оборонной промышленности), не оценив предварительно, как эти органы работали в советскую эпоху. Не было сделано никаких попыток разобраться с их богатыми архивами, и, насколько известно автору, никто не проявлял интереса к оборонным системам западных стран. Что касается армии, то президент Ельцин и другие политики по большей части, казалось, довольствовались тем, что позволяли ей кое-как сводить концы с концами. Не желая увязать в проблемах вооруженных сил, они отказались от идеи создания гражданского министерства обороны, которое помогало бы военным в постсоветскую эпоху адаптироваться к принципиально новой экономической и политической ситуации. От бывших советских генералов и офицеров, которым не хватало широкого общего образования, которые не владели иностранными языками и никогда не имели доступа к современной военной литературе и теории, внезапно потребовали проведения реформ по западному образцу.

Кроме того, на момент распада Советского Союза – и здесь автор опирается на собственный опыт – не существовало независимого сообщества экспертов по вопросам обороны, к которым могли бы обратиться лидеры страны. Число таких экспертов за пределами Министерства обороны и ОПК начало сокращаться после снятия с должности в 1964 году Никиты Хрущева. В течение 11 лет своего правления Хрущев решительно добивался превосходства Советского Союза над Соединенными Штатами во всех возможных областях – в экономической, научной, военной. В то же время, испытывая глубокое недоверие к военным, он пошел на создание крупных, хорошо финансируемых «мозговых центров», имеющих доступ к властным структурам. Первым примером такого рода организаций стали институты в рамках Академии наук СССР. Однако преемники Хрущева считали, что будет полезнее, если сконцентрировать всю исследовательскую работу по проблемам обороны зарубежных стран в Генеральном штабе (а именно, в Главном разведывательном управлении) и в КГБ. Принятое Политбюро в 1972 году решение привело к постепенной ликвидации относительно независимых гражданских «мозговых центров» в рамках Академии наук, а в середине 1980-х годов Генеральный штаб и КГБ полностью монополизировали все оборонные исследования. Несколько гражданских экспертов, занимавшихся преимущественно проблемами разоружения, были приглашены на работу в ЦК КПСС с целью проверки зачастую сомнительной информации, поступавшей из министерства обороны. Однако им редко когда удавалось оспорить данные Генерального штаба относительно состава, структуры и численности ВС и военной экономики стран Запада.

В постсоветскую эпоху положение только ухудшилось. Бoльшая часть из остававшихся в системе Академии наук специалистов по обороне занялись предпринимательством или политикой. Между тем, созданные в последние годы «исследовательские группы» со звучными именами (институты и центры стратегических исследований или исследований по проблемам национальной безопасности, оборонной политики и т.п.) в действительности представляют собой команды в составе одного-двух человек, чьи заявления о ведении важной исследовательской работы выглядят в высшей степени сомнительными. В то же время министерство обороны по-прежнему негативно относится к тому, что оно считает вмешательством со стороны гражданских. Вместо этого оно оказывает поддержку деятельности Академии военных наук, во главе которой стоит бывший заместитель начальника Генерального штаба, а основной костяк составляют отставные военные.

В этой ситуации крайне маловероятной представляется возможность разработки реального плана реформирования российской армии и оборонной промышленности. Повестка дня президентского Совета безопасности, ответственного за разработку такого плана, крайне перегружена другими вопросами, начиная с ядерной безопасности и заканчивая демографической ситуацией и войной в Чечне. Однако это не означает, что положение безнадежно. Но чтобы действительно реформировать оборонную промышленность, политические силы России должны взять на себя роль двигателя реформ – роль, от которой они вплоть до последнего времени отказывались. Огромные ресурсы, накопленные в советскую эпоху, внушали руководителям государства уверенность в том, что борющаяся за существование оборонная отрасль каким-то образом сможет восстановиться самостоятельно, без государственной поддержки. Сегодня, когда эти ресурсы в значительной мере иссякли, необходимость проведения реформы наконец-то была признана. В следующем разделе речь пойдет о предпринимаемых в последнее время правительством, в том числе и президентом Путиным мерах по решению усугубляющихся проблем оборонного комплекса.

РЕФОРМАТОРСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ПОСЛЕДНИХ ЛЕТ В октябре 2001 года премьер-министр Михаил Касьянов подписал постановление правительства РФ № 713 «О реформировании и развитии оборонно-промышленного комплекса (2002-2006 гг.)». В январе 2002 года президент Путин утвердил государственную программу вооружений, предусматривающую после 2010 года передачу «функций координации, управления и контроля», которые сегодня осуществляют ответственные за ОПК федеральные агентства, в ведение так называемых системообразующих интегрированных структур. В соответствии с планом правительства количество оборонных предприятий сократится с 1,7 тыс. до менее чем 600. Последние же, в свою очередь, будут объединены в системообразующие интегрированные структуры, которые средства массовой информации называют просто «холдингами». Этим холдингам будут переданы производственное оборудование и интеллектуальная собственность остальных тысячи с лишним предприятий, которые будут выведены за рамки ОПК.

Основным механизмом реформирования ОПК является увеличение в нем доли государственной собственности. В настоящее время 43 процента предприятий ОПК принадлежат государству, 29 процентов являются акционерными обществами с той или иной долей государственного участия, а 28 процентов находятся в частной собственности. К 2006 году правительство рассчитывает получить контрольный пакет акций во всех головных компаниях системообразующих интегрированных структур. Для этого правительство придумало простой ход: принадлежащая государству интеллектуальная собственность компании объявляется равной по стоимости 100 процентам активов головной компании. Головными компаниями, управляющими холдингами, будут становится, как правило, конструкторские бюро. В советскую эпоху конструкторские бюро обычно были организационно отделены от производственных предприятий. Новой программой предусмотрено положить конец такому разделению, объединив конструкторские бюро и производственные предприятия в рамках новых системообразующих интегрированных структур. Кроме того, принадлежащие государству пакеты акций остальных предприятий, входящих в холдинги ОПК, будут переданы в доверительное управление головным компаниям.

Вернуть себе контроль над ОПК правительство рассчитывает в основном с помощью административных мер. В интервью деловому еженедельнику «Эксперт» Илья Клебанов, бывший в то время министром промышленности, науки и технологий, а ранее занимавший пост заместителя премьер-министра, изложил позиции правительства следующим образом:

«Эксперт»: Обсуждая реформу ОПК, вы любите ссылаться на американский опыт. В Соединенных Штатах практически все компании в обороной промышленности находятся в частной собственности. Если взять авиацию, то там две интегрированные корпорации – «Боинг» и «Локхид Мартин». Ваши оппоненты возражают, что процесс интеграции американских корпорации занял более двадцати лет, а у нас вы предлагаете авиаторам интегрироваться за восемь лет. Что вы можете ответить своим оппонентам? Клебанов: Если мы это не сделаем за тот срок, который прописан в программе, утвержденной, кстати, правительством, Совбезом и Госсоветом (до 2006 года. – «Эксперт»), то у нас уже нечего не будет интегрировать. У нас нет двадцати лет. На Западе интеграция проходила во многом под действием требований рынка. Мы же, к сожалению, помимо требований рынка вынуждены использовать административные методы, потому что государство является сегодня основным собственником во многих головных интегрированных структурах. В то же время государство, помимо прочего, должно отвечать и за сам процесс реформирования.

«Эксперт»: Но это уже не американская модель.

Клебанов: Я считаю, что пока к американскому варианту мы не готовы. Хотя, не буду скрывать, он мне, в общем, нравится. У нас нет одного очень важного компонента, который есть в США: там идея частной собственности у людей в крови. В России дело обстоит по-другому. В 1990-е годы мы приватизировали большую часть оборонно-промышленного комплекса в условиях, когда понятие о собственности все еще оставалось в целом чуждым. В этом все дело. К сожалению, сейчас мы очень часто сталкиваемся с тем, что задача номер один такого собственника – обслужить экспортный контракт, а не вкладывать деньги в развитие технологий. Это стало повальным бедствием. «Эксперт»: То есть на первом этапе реформы ОПК главным собственником оборонных предприятий должно быть государство?

Клебанов: Да, мы так решили. Но поймите правильно, государство на самом деле собственник-то тоже плохой, и мы это знаем. Но сегодня, когда в стране не хватает эффективных собственников, другого варианта нет. Со временем, когда государство создаст более привлекательные условия для развития бизнеса в ОПК, больше предпринимателей захотят участвовать в оборонном секторе. Тогда и появится возможность приватизировать многие оборонные предприятия».

Наиболее действенный для государства способ восстановить свой контроль над отраслью и повысить ее производительность – это получить во владение интеллектуальную собственность оборонных предприятий. Как и в советскую эпоху, оборонные конструкторские бюро, контролирующие эту интеллектуальную собственность, естественным образом противостоят производственным предприятиям. В другом своем интервью Клебанов столь же прямо говорил о намерениях правительства: «Я хочу, чтобы было четкое понимание следующего – может быть, самого главного. Сегодня так получилось, что все наши предприятия при непротивлении государства фактически незаконно пользуются государственной интеллектуальной собственностью. Ведь интеллектуальная собственность на Су-27, Су-30 и Су-24 принадлежит не ИАПО (Иркутское авиационно-производственное объединение), не КнААПО (Комсомольское-на-Амуре АПО) и не НАПО (Новосибирское АПО). Она принадлежит государству и создана была в государственном ОКБ им. Сухого. Когда государство будет решать, кому отдать право пользования этой собственностью, – а это будет происходить в самое ближайшее время, – то оно, конечно же, решит, что передать интеллектуальную собственность надо ОКБ им. Сухого…Мы же должны создать условия, чтобы велись работы над новой техникой. Делать это могут только КБ. Поэтому они будут наделяться правом распоряжаться интеллектуальной собственностью на конструкторские разработки военной техники. И уже, в свою очередь, наделять серийные заводы правом производить вооружения – фактически как бы по лицензии».

Правительство рассматривает возвращение себе права на эту интеллектуальную собственность главным образом как способ национализации оборонного сектора. Клебанов продолжает:«И в первую очередь государство должно вспомнить о своей главной – интеллектуальной – собственности, которая, к сожалению, никак не была учтена до сих пор и не учитывалась при приватизации. Если бы государство раньше обращало внимание на интеллектуальную собственность, то, наверное, доля частного капитала в оборонной промышленности сегодня была бы гораздо меньше. Мы сейчас проводим оценку интеллектуальной собственности на примере «Пермских моторов» [крупнейший в России производитель авиационных двигателей. – Прим. авт.]. Минимущество провело гигантскую работу по оценке государственной интеллектуальной собственности на двигатель ПС-90А. И мы поняли, что на самом деле мы очень богатые, оказывается, что мы главные акционеры «Пермских моторов». По крайней мере, громадная часть собственности «Пермских моторов» – интеллектуальная собственность – государственная».

Для Клебанова восстановление прав на эти и другие связанные с обороной виды интеллектуальной собственности не является конечной целью государства. Он считает, что таким образом государство на деле будет осуществлять контроль за финансовыми потоками оборонных предприятий – и эту цель он не пытается скрывать:«Есть еще одна сторона вопроса, о которой я пока не говорил. Сегодня мы реально испытываем недостаток ресурсов для того, чтобы создавать технику следующего поколения: новые танки, самолеты и т. д. В программе вооружений записано, что к концу этого десятилетия мы должны создать и начать ставить на вооружение технику, которая заменит Су-27, МиГ-29 и т. д. Это требует больших вложений. Средств, которые заложены в программе вооружений, недостаточно. Нужно использовать все другие возможности – прежде всего, возможности экспортные [доходы от увеличения экспорта вооружений. – Прим. авт.]… Держатели экспортных контрактов вместе с губернаторами, на территории регионов которых находятся серийные заводы, просто не хотят отдавать часть этих денег от продажи ими вооружений за рубеж на разработку новых видов вооружений».

Учитывая нежелание производственных предприятий делиться своими прибылями с государством, правительство приняло решение преобразовать эти предприятия в новые холдинги (т.е, системообразующие интегрированные структуры). Реализация государственной программы будет проходить в два этапа. На первом из них (2002-2004 гг.) проводится отбор головных компаний, которые будут заниматься разработкой новых вооружений и техники и созданием новых интегрированных структур (холдингов), соответствующих нынешним отраслям оборонной промышленности. Планируется создать 74 таких холдинга, в том числе 19 в авиационной промышленности, 10 – в ракетостроении и космической отрасли, 6 – в отрасли боеприпасов и спецхимии, 9 – в производстве обычных вооружений, 17 – в электронной промышленности и 13 – в судостроении.

На втором этапе (2005-2006 гг.) программой предусматривается создание многоотраслевых исследовательских и производственных комплексов нового типа, которые будут объединять в своих рамках предприятия различных отраслей, производить продукцию как военного, так и гражданского назначения и смогут успешно конкурировать на мировом рынке. Состав каждой структуры как на первом, так и на втором этапе утверждается указом президента.

За программу в целом отвечает министерство промышленности, науки и технологий. Министерство атомной энергетики, Авиационно-космическое агентство, Агентство по обычным вооружениям, Агентство по системам управления, Агентство по судостроению и Агентство по боеприпасам отвечают за реализацию целей программы в рамках своих отраслей.

Первой системообразующей интегрированной структурой, созданной в соответствии с программой, стал авиационный холдинг «Сухой». Президент Путин подписал указ о создании этой новой компании в ноябре 2001 года. К маю 2003 года аналогичными указами были созданы еще три холдинга.

В апреле 2003 года президент Путин назначил Бориса Алешина заместителем премьер-министра, ответственным за политику в области оборонной промышленности и экспорта вооружений. В результате Клебанов попал в подчинение к Алешину – любопытный поворот, если учесть, что несколько лет назад Алешин (тогда заместитель министра промышленности, науки и технологий) ушел со своего поста по причине несогласия с политикой Клебанова, который возглавил министерство. Среди экспертов преобладала та точка зрения, что Алешин, который считается последовательным сторонником как широкомасштабной приватизации оборонной промышленности, так и налаживания тесного сотрудничества с оборонными отраслями европейских стран, будет стремиться ликвидировать оборонные агентства. В то же время он по-прежнему считает крайне необходимым ускорить процесс создания холдингов.

Большинство руководителей оборонных предприятий резко критически восприняли опубликованную программу реструктуризации ОПК. Так, например, Игорь Ашурбейли – генеральный директор НПО «Алмаз», разработчика и производители системы противовоздушной обороны С-300П, – заявил: «Программа реформирования оборонно-промышленного комплекса носит во многом поверхностный, … и умозрительный характер, далекий от системного анализа реальной действительности и перспектив военного строительства. Остается странное ощущение бесформенной и бессистемной массы оборонных предприятий, произвольно наструганных в так называемые вертикально интегрированные структуры»8. Генеральный директор частной оборонной холдинговой компании «Новые программы и концепции», бывший советник Ельцина по вопросам торговли оружием Борис Кузык писал: «Каким бы ни был соблазн сегодня решить проблемы вооруженных сил за счет ОПК, завтра подобный шаг обернется кризисом и для армии, и для промышленности».

Идея создания новых оборонно-промышленных холдингов сверху с использованием административных методов не нова, и трудности здесь хорошо известны. В 1997 году правительство приняло аналогичный документ – Федеральную программу реструктуризации и конверсии оборонной промышленности на 1998-2000 гг., которая предусматривала создание «интегрированных оборонно-промышленных структур». Ни одна такая структура так и не была образована.

Одной из неудач правительства стала и попытка создания холдинга «Сухой». 26 августа 1996 года президент Ельцин подписал указ, открывший дорогу объединению опытно-конструкторского бюро им. Сухого, КнААПО, ИАПО, НАПО и Таганрогского авиационного научно-технического комплекса (ТАНТК) в авиационную компанию «Сухой». С предложением об объединении выступил заместитель премьер-министра, один из знаменитых российских «олигархов» Владимир Потанин. Руководителем новой компании был назначен Алексей Федоров – директор ИАПО, которое поддерживало дружественные связи с потанинским «ОНЭКСИМ Банком». Однако против этого плана решительно выступили генеральный директор ОКБ им. Сухого Михаил Симонов, соперничавший с «ОНЭКСИМ Банком» «Инкомбанк» и губернатор Хабаровского края. В конечном итоге Федоров не смог приватизировать КнААПО и НАПО, и образованная в конце концов компания получила лишь принадлежавшие государству пакеты акций ОКБ им. Сухого (51 процент), ИАПО (14,7 процента) и ТАНТК (38 процентов). В январе 1998 года правительство освободило Федорова от должности генерального директора концерна «Сухой»; он вернулся на должность директора ИАПО. Главой холдинга «Сухой» был избран главный конструктор самолета С-37 «Беркут» Михаил Погосян.

В ноябре 2001 года указом Путина КнААПО и НАПО были преобразованы в акционерные общества, все 100 процентов акций которых находились в собственности государства. 74,5 процента их акций передавались холдингу «Сухой», которому к тому времени уже принадлежало 14,7 процента акций ИАПО и 38 процентов акций ТАНТК. Остальные 25,5 процента акций КнААПО и НАПО передавались Российскому фонду федерального имущества. Однако на деле холдинг «Сухой» представляет собой небольшую управляющую компанию, чей контроль распространяется только на конструкторское бюро, 51 процент акций которого принадлежит государству. Контрольный пакет акций НАПО находится в руках руководителя предприятия Федорова; государство владеет только 14,7 процента акций компании. Предприятие способно самостоятельно принимать решения в области маркетинга и конструкторских разработок благодаря финансированию за счет прибыли от выгодной продажи Индии реактивных истребителей. Так же обстоят дела и в отношении ТАНТК: государству принадлежат только 38 процентов его акций, однако оно надеется получить большую прибыль от продажи разработанного компанией самолета-амфибии «Бериев-200».

ЗАБЫТЫЙ АРХИПЕЛАГ Представление о том, что в России существует оборонно-промышленный комплекс – это в значительной мере миф. Как уже говорилось выше, несколько сотен оборонных заводов, которые обычно именуются ОПК, по сути, представляют собой группу мало чем связанных друг с другом предприятий, пытающихся выжить поодиночке, при минимальном контроле или руководстве со стороны государства. Ашурбейли так живописует ситуацию:«Сегодня оборонно-промышленным комплексом государства занимаются множество министерств, ведомств и организаций – Минпромнауки, Минимущества, пять федеральных агентств, более того, сейчас начинают активно создаваться многочисленные холдинги и концерны. Словом, как будто недостатка в управляющих структурах нет. Они занимают огромное количество прекрасных зданий в центре Москвы, но, к сожалению, во всех этих зданиях нет одной маленькой комнатки, где находились бы элементарные для ОПК России вещи: лежало бы 1700 папок с данными по 1700 оборонным предприятиям страны.

Почему я так говорю? Потому что сегодня государство толком не знает, что делается в оборонке. Оно не имеет копий нотариально заверенных официальных документов своих предприятий, не имеет постоянно обновляющегося перечня совладельцев этих предприятий, не знает, кто, собственно говоря, их акционеры. Зачастую государство не знает таких простых вещей, как количество и степень износа станочного парка, оборудования и основных фондов, состав и средний возраст работников предприятий, сколько осталось на сегодня разработчиков вооружения и военной техники, сколько на предприятиях инженерно-технических работников и какова их квалификация, сколько сегодня в области оборонки патентов, авторских свидетельств, ноу-хау.

Государство сегодня не владеет информацией, сколько квадратных метров недвижимости у оборонных предприятий и сколько гектаров земли; принадлежит ли эта земля предприятиям или какая ее часть сдается и по каким ценам. … Все эти данные по большей части отсутствуют. Более того, не разобравшись с этим хозяйством, собственность начинает передаваться в новые интегрированные структуры. Причем передается она сегодня бесплатно, в надежде, что в дальнейшем с этим хозяйством кто-нибудь разберется. Может, и разберется, но в государственных ли интересах? … В результате на выходе с созданием интегрированных структур в оборонке может получиться еще хуже, чем приватизация по Чубайсу»1.

Ашурбейли знал, о чем говорил, когда сравнивал программу конверсии ОПК с приватизацией российской промышленности во второй половине 1990-х годов под эгидой Анатолия Чубайса, в ту пору заместителя премьер-министра. Большинство российских граждан и экспертов сходятся в том, что приватизация по Чубайсу привела к появлению так называемых олигархов, массовой коррупции в государстве и беспрецедентной криминализации экономики.

6 июня 2003 года Игорь Климов, назначенный в феврале того же года исполняющим обязанности генерального директора холдинга «Алмаз-Антей», был застрелен в Москве рядом с домом, где жил. Ему было поручено провести слияние примерно 50 компаний в гигантский концерн, который стал бы буквально монополистом в производстве систем противовоздушной обороны в России. После своего назначения Климов обещал к концу года завершить процесс объединения, разработать маркетинговую стратегию холдинга, которая позволила бы в течение пяти следующих лет выйти на уровень продаж в 2 млрд. долл. США, и получить лицензию на экспорт вооружений, благодаря чему «Алмаз-Антей» мог бы продавать свою продукцию минуя государственного экспортера – ФГУП «Рособоронэкспорт». Указ президента о создании холдинга «Алмаз-Антей» был подписан 23 апреля 2002 года. Этому предшествовала ожесточенная борьба между участниками холдинга, в первую очередь, между двумя крупнейшими компаниями – «Алмаз» и «Антей», которые остро соперничали между собой с самого момента их основания в начале 1950-х годов. «Антей» является разработчиком и производителем системы противовоздушной обороны С-300В, а «Алмаз» (под руководством Ашурбейли) создал, как уже говорилось, пользующуюся бoльшим спросом систему ПВО С-300П. Несмотря на сходные наименования, системы С-300В и С-300П во многом отличаются друг от друга. После слияния руководители «Антея» и «Алмаза» продолжали конфликтовать, пытаясь взять в свои руки основной контроль над концерном. В тот же день, что и Климов, тремя выстрелами в голову был убит и коммерческий директор компании РАТЕП Сергей Щитко. В момент убийства Щитко сидел в автомобиле рядом с кафе в пригороде Москвы, где расположена компания. РАТЕП – одна из десятков небольших компаний, образующих холдинг «Алмаз-Антей», и в последние месяцы там тоже непрерывно происходили конфликты.

Улаживание деловых споров с помощью заказного убийства – не новость для России. Убийство Климова, однако, выделялось тем, что он имел тесные связи с высокими чинами. Прежде чем прийти в «Алмаз-Антей», Климов работал помощником генерал-полковника Виктора Иванова, бывшего сотрудника разведки, заместителя главы президентской администрации и личного друга Путина еще по совместной работе в Санкт-Петербурге, которого президент назначил председателем совета директоров «Алмаза-Антея».

Чувствуя за собой поддержку Кремля, Климов спешно начал проверку финансов дочерних компаний «Алмаза-Антея». Генеральная прокуратура возбудила ряд уголовных расследований, в том числе по одному в РАТЕП и в «Антее». Расследование в «Антее» было связано с тем, что из вырученных от продажи Греции систем противовоздушной обороны «Тор-М1», около 45 млн. долл. США были переведены в Черногорию, а еще 16 млн. попросту исчезли.

Маловероятно, чтобы убийство Климова было связано с проблемой объединения «Алмаза» и «Антея» или с борьбой за кресло генерального директора. Подобные вопросы решаются на гораздо более высоком уровне. Средства массовой информации, исключив возможность того, что Климов стал жертвой случайного преступления, предложили три версии, объясняющие мотивы убийства. Во-первых, увольнение Климовым нескольких директоров в системе «Алмаза-Антея» могло побудить остальных начать действовать, прежде чем они сами окажутся за воротами. Во-вторых, его убийство могло быть предостережением для Кремля или, возможно, непосредственно для Иванова: прекратите захват административными методами оборонных предприятий или будете иметь дело с гневом их владельцев. В-третьих – и эта версия представляется наиболее правдоподобной – убийство было совершено преступниками, имеющими значительный интерес в оборонной промышленности. В течение многих лет преступные группировки выкачивали средства из многих научно-исследовательских институтов и оборонных предприятий. Видя безразличие российского руководства (которое находилось под влиянием «олигархов» из экспортно-ориентированных отраслей – нефтяной, газовой, металлургической) к проблемам оборонной отрасли, многие директора государственных оборонных предприятий стали искать другие источники средств для выживания. Это зачастую означало не только установление тесных связей с некоторыми наиболее известными российскими криминальными группировками, но и заключение порой опасных «теневых соглашений».

По данным опросов, проводившихся Лигой содействия оборонным предприятиям, директора этих предприятий считают, что 32 процента российских оборонных заводов находятся под контролем преступных группировок, и влияние последних только растет. Проведенный в 2000 году после избрания Путина президентом опрос показал, что, по мнению 17 процентов респондентов, влияние криминала будут ослабевать; 11 процентов полагали, что оно будет расти. В 2002 году соотношение изменилось на противоположное: по данным еще одного опроса, лишь 9 процентов директоров оборонных предприятий надеялись на ослабление влияния криминала в отрасли, 24 процента были уверены, что оно возрастет, а 67 процентов полагали, что оно сохранится на прежнем уровне. Двадцать три процента директоров утверждали, что если бы их предприятия освободились от влияния криминальных группировок, объемы их производства возросли бы более чем на 40 процентов.

С учетов всего вышесказанного представляется вполне правдоподобным, что убийство Климова связано с организованной преступностью. Климов не только увольнял директоров «Алмаза-Антея», но и добивался, чтобы теневые владельцы оборонных предприятий вернули украденное. Как одна российская журналистка, специализирующаяся на экономической тематике, заметила по этому поводу: «Это все равно, что в разграбленном городе требовать от мародеров добычу обратно». Кроме того, многие эксперты в области оборонной промышленности были убеждены, что убийство Климова и Щитко задержит, возможно, на годы завершение слияния «Алмаза-Антея» и затормозят реализацию правительственной программы конверсии. К этому следует добавить негативное отношение директорского корпуса ОПК к правительственной стратегии насаждения холдингов сверху. Во время недавнего опроса лишь 15 процентов директоров ответили положительно на вопрос о том, благоприятно ли правительственная программа скажется на состоянии ОПК. Семьдесят четыре процента заявили, что программа может доказать положительное воздействие лишь при условии, что она будет проводиться по инициативе самих предприятий (т.е., снизу), а роль государства сведется к утверждению таких слияний.

По-видимому, наибольшее сопротивление правительственной программе создания холдингов оказывают региональные власти, которые с годами получили значительный контроль над оборонными предприятиями, расположенными на их территории. Если учесть огромные финансовые потери, которые регион понесет, если государство вернет себе контроль над этими предприятиями, неудивительно, что некоторые региональные руководители встретили план правительства в штыки. Так, по меньшей мере в нескольких случаях они разработали собственные планы по преобразованию местных оборонных предприятий в новые холдинги. В Свердловской области, например, местные власти хотят создать холдинг по производству танков и артиллерии во главе с «Уралтрансмашем» (ведущим производителем самоходных артиллерийских установок в России). Однако федеральное правительство намеревается включить «Уралтрансмаш» в собственный холдинг по производству артиллерийских систем и ракетных комплексов, в котором головной компанией должно было стать предприятие «Баррикады», расположенное в Волгоградской области. По мере развертывания кремлевской программы конверсии столкновения между федеральными и региональными интересами будут, скорее всего, множиться и обостряться. Это не предвещает ничего хорошего для правительственной программы, реализация которой, в конечном счете, может вылиться в создание небольшого числа оборонно-промышленных «феодальных княжеств» под управлением либо высших правительственных чиновников, либо так называемых санкт-петербургских чекистов (этот термин широко используется в отношении бывших коллег Путина по его работе в КГБ в Санкт-Петербурге.

Представители ОПК нередко рисуют положение дел в оборонном секторе в мрачных красках. Так, президент Лиги содействия оборонным предприятиям Анатолий Долголаптев отмечает: «Начиная с 1992 года государство ни разу не оплатило полностью и в срок поставленное в армию вооружение. В то же время исправно требовало с предприятий уплаты налогов, накручивая штрафы и пени и угрожая банкротством. Парадокс: наполовину разоренные своим государством предприятия фактически его кредитовали!»

Эта ситуация вызывает два вопроса. Во-первых, почему оборонно-промышленный комплекс не оказывает более решительного сопротивления экономическим и политическим реформам, проводимым Кремлем? Во-вторых, как ОПК удается выжить при неплатежах со стороны государства и нехватке государственных заказов? В любой другой стране это привело бы к глубокому кризису оборонной промышленности, следствием которого стало бы закрытие предприятий, массовые увольнения рабочих и стремление диверсифицировать производство. Не так обстоят дела в России, где все 1,7 тыс. предприятий, входивших в ОПК с 1992 года, продолжают существовать.

Одно объяснение лежит на поверхности: это – экспорт вооружений, подход, который приветствовал президент Ельцин: при посещении танко- или самолетостроительных заводов он призывал увеличивать объемы экспорта производимых ими вооружений. Кроме того, он пообещал оставлять в их распоряжении 80 процентов выручки от каждого проданного за границу танка, самолета или другой единицы вооружений. Ельцин также заявлял российским ракетостроителям, что он не поддастся давлению со стороны США по поводу поставок российских ракет в Индию. Перспективы российских кораблестроителей также стали более радужными после того, как официальные представители правительства отвергли возражения Запада против поставок Ирану новых российских подводных лодок. Один из помощников Ельцина, Михаил Малей публично заявил, что российский экспорт вооружений будет прибыльным даже в случае, если цены на эти вооружения будут в шесть раз ниже, чем на аналогичную продукцию конкурентов России. Так, Малей заверил всех, кто готов был прислушаться, в том, что даже в таких условиях Россия сможет получать от экспорта вооружений 10-12 млрд. долл. США в год15. Хотя объемы российского экспорта вооружений и не достигли того высокого уровня, который обещал Малей, их рост тем не менее оказался впечатляющим – с 1,1 млрд. долл. США в 1992 году до 4,8 млрд. долл. США в 2002 году. В результате экспорт стал основным источником доходов оборонной промышленности.

Однако есть и другая, гораздо более серьезная, хотя и менее известная причина того, почему руководители оборонных предприятий не оказывают противодействия реформаторской деятельности правительства. С самого начала советская оборонная промышленность создавалась таким образом, чтобы быть в состоянии автономно функционировать в течение длительного периода времени (месяцев и даже лет). Каждое оборонное предприятие располагало ресурсами для поддерживания производства в случае войны, когда обычные пути подвоза оказываются заблокированы, а потребность в вооружениях стремительно возрастает.

Как правило, российские мобилизационные запасы считались неприкосновенными в мирное время. Эти запасы не следует путать со стратегическими запасами России, которые представляют собой примерный эквивалент национальных оборонных резервов США и стратегического нефтяного запаса США. Российские стратегические запасы, унаследованные от Советского Союза, включают в себя не только сырье и нефтепродукты (но не нефть как таковую). К их числу относятся также продукты питания, рельсы, стальной прокат и т.п. Как и американские, российские стратегические запасы рассчитаны на то, чтобы поддержать экономику и население в чрезвычайных обстоятельствах. Правительство страны располагает точной информацией о размерах и стоимости этих запасов и осуществляет непосредственное управление ими через специальное государственное ведомство.

Мобилизационные запасы отличаются от стратегических в двух отношениях. Во-первых, они децентрализованы и, как правило, размещаются непосредственно на территории предприятий. Во-вторых, они измеряются в физических единицах (штуках, тоннах, метрах), поскольку в случае войны их будут использовать для производства определенного количества вооружений в определенный период времени, независимо от затрат. В советскую эпоху денежная стоимость мобилизационных запасов никогда не рассчитывалась, к тому же в любом случае это было бы невозможно ввиду искаженной ценовой структуры, поддерживаемой правительством.

В 1990-1991 годах размер мобилизационных запасов Советского Союза был пересчитан, исходя из необходимости обеспечить автономное производство оборонной продукции на заранее заданном мобилизационном уровне в течение от четырех до шести месяцев (четыре месяца в азиатской части Советского Союза и шесть – в его европейской части). При этом считалось, что полная мобилизация остальной экономики займет от четырех месяцев до полугода. Вопрос состоит в том, какова денежная стоимость этих запасов в рублях, а еще лучше, в долларах? Ответ зависит от того, какое количество вооружений планируется выпускать в случае войны, что, в свою очередь, определяет количество необходимых исходных материалов (т.е., сырья, оборудования и многих других составляющих.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ На основании предоставленной Генеральным штабом информации советское руководство полагало, что через шесть месяцев после начала мировой войны Соединенные Штаты смогут обеспечить производство основных боевых танков в количестве 50 тыс. штук в год, а их европейские союзники будут выпускать еще 25 тыс. В отличие от этого, в Советском Союзе производство основных боевых танков не будет превышать 35-40 тыс. в год. Поэтому советское военное руководство считало, что для того, чтобы противостоять большей готовности промышленности западных стран и их большему мобилизационному потенциалу, необходимо обеспечить превосходство по количеству танков в начале войны.

Благодаря огромным запасам, накопленным в советскую эпоху, российская оборонная промышленность смогла в течение более чем 10 лет выживать за счет увеличения объемов экспорта, немногочисленных государственных заказов и частичной диверсификации производства. Она в основном сохранила с советских времен опыт и навыки в области военных технологий, особенно в ядерной, космической и ракетной промышленности. Однако новая эра высокотехнологичных методов и способов ведения войны поставит российскую оборонную отрасль перед серьезными проблемами. Сможет ли она решить эти проблемы, будет зависеть от характера и качественного уровня руководства страной и от проводимой экономической политики.

Основой для советской и российской структурно милитаризованной экономики всегда служил сырьевой комплекс. Проведенная в 1992 году либерализация цен показала, что этот комплекс был единственной жизнеспособной отраслью российской экономики. И почти с самого начала другие сектора экономики – и в том числе оборонная промышленность – оказались в глубокой задолженности перед ним. Попав в сложное финансовое положение в значительной степени из-за сокращения государственных заказов, ОПК перестал быть той политической и экономической силой, какой он являлся когда-то.

Сырьевой сектор фактически превратился в государство в государстве. Будучи наиболее весомым игроком на политическом поле, он оказывает влияние на политику властей всех уровней – от Кремля и ниже. В действительности сырьевой комплекс создал параллельную экономику, в которой не нашлось места для ОПК. Поэтому нелепы надежды российского руководства на то, что обнищавшая оборонная промышленность сможет за счет экспорта вооружений не только выжить, но и профинансировать перевооружение российской армии оружием нового поколения.

По мнению большинства экспертов, бум российского военного экспорта может сойти на нет уже в 2005 году, когда завершится выполнение текущих контрактов на поставку самолетов в Китай и Индию и обе страны начнут выпускать (по лицензии) собственные истребители марки «Су». Более того, перспективы заключения дальнейших крупных контрактов с Китаем и Индией представляются весьма туманными, поскольку эти страны стремятся в максимальной степени обеспечить самостоятельность своих оборонных отраслей. Наконец, расширение сотрудничества с Западом (в первую очередь, с европейскими странами) в области разработки и производства нового поколения вооружений, несмотря на растущую популярность этой идеи среди российских политиков и промышленников, потребует слишком больших институциональных изменений (например, снятия существенных ограничений на иностранные инвестиции в оборонную промышленность, более четкого определение прав интеллектуальной собственности в сфере НИОКР, и т.п.), для того, чтобы такое сотрудничество положительным образом сказалось на ОПК.

Потребности самой России в вооружениях в ближайшие 10-15 лет, скорее всего, останутся на прежнем уровне или даже сократятся. Учитывая состояние российской экономики и проводимую нынешним руководством страны экономическую политику, которая не встречает серьезной оппозиции, военные бюджеты будущих лет останутся, по всей вероятности, на уровне 2-3 процентов от валового внутреннего продукта страны. А это не позволяет существенным образом увеличить объемы государственного оборонного заказа.

Возможности увеличения гособоронзаказа за счет сокращения численности вооруженных сил также невелики. Численность военнослужащих в России составляет 1,262 млн. человек; планами Генерального штаба предусматривается, что она сохранится примерно на том же уровне и в ближайшие годы. Генеральный штаб планирует также, с согласия президента Путина, увеличить к 2007 году численность относительно лучше оплачиваемых (в сравнении с призывниками) добровольцев-контрактников со 130 тыс. до примерно 307 тыс. человек. Это неизбежно повлечет за собой увеличение в военном бюджете доли расходов на личный состав за счет закупок вооружений. Любое существенное увеличение расходов на оборону приведет к нежелательной в политическом плане дополнительной нагрузке на государственные финансы, и без того ослабленные долгосрочной программой сокращения налогов. Более того, по мнению советника президента по экономическим вопросам Андрея Илларионова, чтобы решить поставленную президентом Путиным задачу по удвоению российского ВВП в течение 10 лет, расходы государственного сектора должны быть сокращены с 37 процентов до примерно 20 процентов. В идеале же эти расходы следует продолжать снижать до тех пор, пока они не достигнут уровня государственных расходов Китая в 1995 году (14,3 процента). Как отметил Илларионов, в 1995 году оборонные расходы Китая составили 1,09 процента от ВВП, что в три раза ниже, чем в России.

Согласно этому сценарию, Россия утратит способность как переоснащать свои обычные вооруженные силы современными вооружениями отечественного производства, так и перебрасывать значительные военные силы за пределы своих границ. С учетом всего этого, Москва предпочтет сосредоточить свои ограниченные финансовые ресурсы на поддержании боеготовности стратегических и тактических ядерных сил, а также на поддержке НИОКР и производственных мощностей в этой сфере. Так, в своем ежегодном послании к Федеральному собранию 17 мая 2003 года президент Путин объявил, что оборонная промышленность разрабатывает ядерное оружие нового поколения, хотя и не привел никаких подробностей. Но в любом случае такое оружие будет стоить недешево. План Путина не представляет собой смертельной угрозы для долгосрочных интересов России. В чрезвычайной ситуации Россия всегда сможет запросить обычные вооружения у Запада, как это было в годы второй мировой войны, когда она получала оружие по Закону США о ленд-лизе от 1941 года.

При его нынешней структуре и с нынешними формами управления так называемый российский оборонно-промышленный комплекс превратился в тяжкую обузу для экономики страны. Это не означает, что России следует прекратить выпуск военной продукции. Скорее, надо ликвидировать систему узкоспециализированных отраслей этой изолированной «оборонной экономики». Говоря о будущем одной из таких отраслей, а именно, российской авиационной промышленности, Сергей Недорослев однажды заметил: «Давайте ее оплачем, похороним и забудем