Ростислав Кемпиньский
Московские похождения тов. Коваленко (из записей в тюрьме)
Шлифовали на заводе им. Петровского коленчатый вал для подводной лодки. Работа тонкая и без алмазного порошка никаким образом не обойдешься. Закончили работу. Конечно, собрание в шлифовальном цехе и выступления рабочих и техперсонала:
— Освоили, мол, шлифовку коленчатых валов крупного калибра, начали работу для нашего доблестного Красного флота и т.д. Выступал мастер, бухгалтер дал отчет по стоимости нового рода продукции, директор сообщил о своем предложении, представленном им в Совнарком, наградить коллектив шлифовщиков орденами Трудового Красного Знамени. Евдокимов, как самый старший рабочий завода, рассказал товарищам как он штурвал для «Потемкина» в этом же цехе обрабатывал и что революционное направление «Потемкина», так сказать, из-за пролетарского пота его, Евдокимова, получилось...
Большой подъем духа образовался. Бригада шлифовальщиков тут же приняла на себя обязательство выполнять сменное задание по крайней мере на 175% и вызвала на соревнование кузнечный цех (как раз октябрьские подходили). Потом еще Краснофлотцы, что на праздник приехали (наш завод подшефным линкора «Марат» был) тоже кое-что сказали, что, мол, этим коленчатым валом, врагов пролетариата и социалпредателей в шею и т.д. — хорошо было и по-советски.
Только на завтрашний день электровоз из контроля приехал вал этот самый на проверку забирать, укладывают его на подставку — не помещается. Товарищ Дюймовкин стоит, затылок почесывает и на маленькой линейке что-то прикидывает.
— Невозможно, говорит, у нас, в бюро контроля, ошибок не полагается и саботажем мы до сих пор не занимались! Товарищи, да, подставка у меня в микрон рассчитана, а ежели вал этот, коленчатый, достижение, можно сказать, мировой советской техники, не помещается, значит дело темное!
Сказал он это и третий интернационал, глядючи на вал, насвистывает. Прибежал директор и главный инженер, комиссара вызвали, меряют: точно, выходит на 0,1917 миллиметра короче, чем по проекту положено; понимаешь, на 0,1917 миллиметра — это вроде 1917 год — вот вам память революции получилась! Дело громкое, заказ сдать надо. Собрали, конечно, опять производственное совещание. Оказалось, сталь есть, выковать в любой момент можно, обточка тоже пройдет, а вот из шлифовки ничего не выйдет — нет алмазного порошка и только в Госбанке, в Москве, его получить можно.
Кончил разъяснение завшлифцеха, сел и — заплакал:
— Пропали мы, ребята, принесли мы себя в жертву революции!
А тут, как нарочно, радиодепеша от Наркомфлота приходит:
«Всему Коллективу краснофлотский привет точка благодарю за честный труд точка контрадмирал Ежиков точка».
Ребята слушают и головы опустили:
— Правильно написал, шепчут, кому-то определенно «точка» будет.
Тут Коваленко и начал действовать.
— Ежели такое дело, я помогу, будет алмазный порошок! — сказал и сел. Тишина, только директор встал и Коваленко:
— Пошли!
Приходит в кабинет, директор в стенке шкафчик открыл и спрашивает:
— Сколько?
Коваленко подумал, посчитал, все учел: билет, гостиница, шубка для жены, сережки для Фени, да и Соньку нельзя обидеть и говорит:
— Дай пока тысяч сто, потом видно будет.
Посчитал билеты, в поезд сел и покатил в Москву.
Ехал скорым, плацкарт взял — по дороге уже показалось ему в мягком тесновато, в общем и плацкарт не особенно пригодился — все время почти в ресторане просидел, умные беседы вел, интересных людей встретил, а кроме того «Московская особая» по твердым ценам в неограниченном количестве очень в путешествии помогала. Так два дня прошло. Километров за сто до Москвы все начали в окошки глядеть — кто первый Дворец Советов заметит? Коваленко и тут повезло, точно направление указал; по этому поводу опять выпили маленько, а тут уж и Центральный вокзал.
Вышел из вагона — сразу почувствовал, что в столицу рабочего класса приехал! Перроны светом залиты, по радиосети диспетчеры орут, паровозы свистят, милиционеры движением пассажиров управляют; в зал зашел — официанты во фраках, галстухи белые — культурно! Вот до чего мы дожили! Съел тарелку супа, вином запил, подкрепился немного после дороги и в метро направился. Сошел по мраморной лестнице, другим человеком стал! Правда, и раньше приходилось ему в Москве бывать, но не та она когда-то была! Теперь видно живет народ зажиточно, одежа приличная, легковых одних тысяч пять перед вокзалом стояло! А метро одно чего стоит! И подумать только, достижение крупное и трудоемкое, а ведь почти вся работа вольнонаемным составом проделана, даже обидно стало, как это Коваленко сказал: мрамор наш брат, лагерник, ломал; сталь, то есть, руду, тоже, так сказать, за горбушку произвели, а вот изделие до столицы докатилось и здесь извините! — вольнонаемный состав соревноваться будет! Понимаю, «Интурист» и всякое такое, а все же обидно, одно утешение, говорят будто Дворец Советов прелиминария не выдержал и все больше бытовичками создавался.
Сел Коваленко в метро. Тут тебе и электросвет, и цветы, и коврики, плюнуть даже некуда, не то что окурок бросить! Таким путем минут через 15 очутился он на Красной площади. Посмотрел, на Кремле звезды горят, мавзолей Ильича под Кремлевской стеной, людей толпа, троллейбусы дуют во всю — живет Белокаменная!
Нашел гостиницу со швейцаром договорился, пацаненок подскочил, чемоданчик взял и давай с ним куда-то в сторону. Коваленко так и ахнул!
— Милиция, уркач чемодан спер!
А швейцар ему на это:
— Коль скоро вы себя в приличном государственном предприятии, товарищ, вести не умеете, разрешите предложить вам освободить фойе, а чемоданчик сейчас же в нетронутом виде вам доставим, — сказал и давай кнопки какие то нажимать. Действительно, минута не прошла, как красная лампочка загорелась и лежит Коваленкин чемоданчик перед ним — по внутреннему транспортеру доставили, оказалось! Осознал Коваленко провинциальную отсталость, кое-как швейцара сблатовал — а все-таки саквояж сам взял и давай на лестницу. Идет, только ногу на ступеньку поставил, тут ему перед носом разъяснение:
«Товарищ рабочий, берегите сердце, оно нужно Стране и Коммунизму — пользуйтесь лифтом!»
Слыхал Коваленко, есть такая машина, но пользоваться не пришлось до сих пор — посмотрел по сторонам, светоуказатели заметил «к лифту», так по ним к месту назначения и попал. Красота! Хром (не тот, что когда-то сапоги делали, а этот, металл) и зеркальное стекло; берет за ручку, войти в этот самый лифт хочет, да вдруг записочку на двери заметил: «Очередной контроль оборудования — пользуйтесь лестницей». Коваленко не по себе, собственно говоря, кое-что сказать бы следовало, да оборудование в зале очень сложное, неизвестно где услышат и неприятность может быть. Пошел потихоньку к лестнице опять, минут двадцать подымался — высоко, ему комнату на четырнадцатом этаже отвели, зато в номер пришел — ахнул! Уже как дверь открывал, сразу запах знакомый почувствовал — неужели, подумал, все удобства на месте обеспечены? Приоткрыл дверцу, что с правой стороны была, верно! Все на месте и в исправности — ручку потянул, в трубах зашумело, значит водопровод действует, подождал немного, опять потянул, опять зашумело; убедился, что оборудование можно эксплуатировать несколько раз, и бесперебойность работы его обеспечена вполне. А что запах — так это ерунда — не такие запахи нюхали, а ведь живем! Дальше идет, в комнате кровать двуспальная, матрац проверил, есть, как следует, настоящая морская трава; стол тоже есть, на столе пепельница; свет включил, туда-сюда посмотрел, клопов незаметно — в этом убедился, когда одеяло поднял; белье, заметил, тонкое и чистое, правда, в употреблении было — видно спал кто-то на нем и даже по некоторым признакам, пожалуй, с бабой, но в общем — чистенькое. Раскрыл чемоданчик, умыться после дороги хочет, вдруг слышит, в дверь кто-то стучит? «Да!» — говорит; дверь открылась и девчонка, так лет восемнадцати, по форме одетая входит.
— Это вы ко мне, товарищ? — спрашивает Коваленко.
— Да, я здешний работник, разрешите белье переменить?
— Пустяки, не стоит, совсем ведь чистое, я проверял; правда видно, в употреблении кроватка была, но это ничего — вкуснее спать будет! Смотрит, а девчонка будто покраснела и голову отвернула:
— Вы, товарищ, правы, была в употреблении постель, но всего лишь один раз, это мне точно известно....
Сообразил Коваленко в чем дело и сразу:
— Ну в таком случае и во второй раз воспользоваться попробуем! — Дверь запер и все.
Часика через четыре вышли в город вместе, Нюра дежурство сдала, решили вместе пошамать пойти, а потом — видно будет!
Вышли на тротуар, Нюра и говорит:
— Незачем нам далеко ходить — напротив здесь ресторан есть, для западников предусмотрен, «Сакко и Ванцетти» называется, зайдешь, сам убедишься: до пяток нам западные республики не доросли, увидишь! Правду сказала — первым долгом раздели их и номерок дали, потом пацан подскочил, сапоги чистить хочет — что-то непонятно Коваленко, боится, что отражение его пролетарской физиономии в начищенных сапогах искривленным получиться может, да тут Нюрка подоспела:
— Не стесняйся, это не частник, здесь артель этим делом занимается. — Разъяснила сомнения, сапоги будто почувствовали, что не эксплуатация человека человеком их чистила, а честный труд, без прибавочной стоимости, и заблестели, как никогда!
Пошли в зал, зеркала, серебро и фарфор! Народ разный, все больше бывший заграничный элемент настоящей социалистической культурой наслаждается. Сели и наши за столик — три официанта как из-под земли выросли и бумагу под нос суют...
— В чем дело, товарищи, заем, что ли это — если на седьмую пятилетку, так я уже добровольно и наличными тыщу пятьсот рублей внес. — Тут Нюрка заем этот самый взяла и на сапог Коваленко наступила — «перестань, мол». Взяла Нюрка бумагу и рассматривает ее, даже пальцем водит и ногтем что-то подчеркивает — а ноготь красный, что твое знамя пролетарское... Наконец, заявляет:
— Для нас, товарищ директор, крем-брюле, котлеты и компот, а потом — шампанское!
— Крымское или французское?
— Конечно, французское!
Коваленко сидит и глазам не верит, а Нюрка ему: «Ты мужик хороший, а вот в столице Советского Союза, давно не бывал — это сразу видно!»
Принесли заказ, Нюрка котлету ковырнула, позвала официанта, заявила ему претензию, что, мол, «ножи в вашем ресторане тупые», отодвинула тарелку с котлетой, компота хлебнула и давай на жидкость нажимать, на алкоголь, то есть — раздавили они эдак бутылочки две с половиной. Девушка разыгралась: «Я честная комсомолка, нечего мне советский желудок французской дрянью портить — официант! Давай «Московскую особую!»
Принесли водочку и ветчину на закуску, правильно выпили, потом еще лезгинку танцевали, кто-то что-то про район говорил, только проснулся Коваленко у себя в номере, ничего понять не может — рукой пощупал кругом — будто лежит кто-то с ним в кровати и видно баба, а жена ведь дома осталась, а он в Москве... Наконец, вспомнил, да и соседка бормотать начала: «Ты, говорит, мужик хороший, только редко в столице Советского Союза бываешь... а я... комсомолка честная!» Проснулась наконец, тоже сперва сообразить ничего не могла, почему-то Сеней его назвала, а он не Сеня, а Миша, потом улыбнулась и извиняется.
— Прости за ошибку, не обижайся — Сеня тоже хороший парень был, он перед тобой в этом номере стоял; а все-таки погуляли правильно, главное к себе на производство попали, у меня, правда, выходной сегодня, да так лучше — никаких подозрений насчет прогула не может быть!
Привела себя кое-как в порядок и заметила, что Коваленко смотрит на нее, насмотреться не может — поняла в чем дело и говорит:
— Времени много, ежели такое у тебя, товарищ, желание — продолжать можем, я на свою вахту завтра только выхожу.
Принял Коваленко вызов и задержались еще часиков на несколько — не проявил он в этом случае «провинциальной отсталости» — удивилась даже Нюрка. Вечер, однако, подходил, а у него дела были — надо было в город идти. Начал от парикмахерской. Обделали его там электроэнергией, выстригли как следует, шею ровненько подбрили, подравняли брови, даже голову вымыли! Встал с кресла, прямо не узнал себя. Задумываться не над чем было, дует прямо во вчерашний ресторан — помнил, что сблатовал там официанта насчет знакомства с кем надо. Зашел, опять сапоги ему почистили и в зал ведут... Сел за столик, дожидается. Подошел вчерашний знакомый и показывает, так столика через три...
— Видишь, там этот черненький, нужный человек! Первый секретарь директора Госбанка, и выпить любит, теперь сам соображай...
Думает Коваленко, что бы такое сделать поинтеллигентнее, чтобы в знакомство войти, ничего выдумать не может. Наконец нашел!
Встал и к столику секретаря направился и около него проходя, будто оступился, а чтобы не упасть — за скатерть схватил, да так и стащил все на пол! Скандал! Секретарь вскочил и не то драться, не то только ругаться хочет, а Коваленко ему:
— Извини, товарищ, неприятный случай вышел, вроде неустойчивость проявил я; разреши, ликвидируем принятые обязательства, так сказать, по товарообмену, а пока приберут — присаживайся ко мне!
Посмотрел секретарь — у Коваленко стол правильно оборудован, тут тебе и сосиски, и черная икра, и пива бутылка, и шампанское, все есть, богатый стол! Долго не задумывался.
Закусили как следует, выпили крепко, разговорились. Оказалось, секретарь и вчера здесь был, Нюрку заметил и очень она ему понравилась.
— Познакомь меня, Миша....
— Могу познакомить, моя она вроде баба, ну да для приятеля все можно! — Сейчас вернусь.
— Пошел за Нюркой, а выходя, чтобы подозрений никаких не было — 20 червонцев под тарелкой оставил. Вернулся с Нюркой через полчаса, по дороге объяснил в чем дело, девчонка поняла и, конечно, обрадовалась....
— Сам пойми, за 15 червонцев в месяц не разгуляешься, а у меня ведь и пацаненок есть, ему тоже питаться положено; в детдом отдавать неохота, без него уркачей в Союзе довольно, ты поедешь, с собой меня ведь не возьмешь?
— Правильно, товарищ Нюра, рассуждаешь, — подумал Коваленко и насчет знакомства с секретарем договорились.
Секретарь первым делом экзамен Нюрке насчет женской подготовки проводить начал, по половой грамоте испытание устроил, а Нюрка только смеется.
— У него спроси — и на Коваленко показывает, а потом еще: «Ты самое главное позабыл!» — и что-то ему долго на ухо говорить начала... Секретарь даже побледнел.
— Знаете, товарищи, я что-то усталость чувствую... Пойдем, товарищ Нюра...
Нюрка на Коваленко моргнула и секретарю:
— Успеете, товарищ, отдохнуть, надо гостя нам развлекать, первый раз в столице находится, часик посидим еще... И вообще надо сначала мой перевод в Госбанк обеспечить, учтите момент, поскольку я вас интересую, на своем производстве остаться мне невозможно, я прогулами заниматься не собираюсь...
— Ну это понятно, у нас как раз свободные штаты образовались, и у меня в кабинете обслуживание внутренней связи не обеспечено, за этим остановки не будет, а вот товарища развлечь надо — это ты права, хороший он парень!
Тут Нюрка поднялась и выходит:
— Я на минутку, товарищи, извините... — и пошла.
Тут то Коваленко к своему делу и приступил. Разъяснил все, как следует, конечно все больше насчет Красного Флота и солидарности рабочих масс говорил и о выполнении принятых обязательств как о священном долге по отношению к Родине вспомнил, в общем суть дела точно указал, Секретарь подумал, подумал и так ему говорит:
— Заходи сюда завтра, я здесь с директором буду; Нюрку, конечно, дома оставь — наш директор на этот счет тоже парень не дурак, а тебя я с ним познакомлю, сделаем это дело, у нас на днях актировка начинается — можно будет это провернуть!
Так и вышло, познакомились, поговорили, конечно, не сразу о деле, а так, вообще, о производственном подъеме в стране, о выступлении тов. Жданова, о зернозаготовке и о папанинцах разговор был... Умно поговорили! Узнал директор, что Коваленко с Украины приехал, и обрадовался.
— Жена моя украинка и очень украинский виноград любит, жаль, раньше не были знакомы...
Понял Коваленко в чем дело:
— Вот стечение обстоятельств! Я ж целую корзину «Красной зари» привез — лучшее достижение виноводов...
— Знаю, знаю! Ну что ж, может уступите килограмма два с половиной, я вам по ценам вольного рынка уплачу — нагнулся к Коваленко и на ухо ему шепнул.
— Да что вы, товарищ директор, какой здесь разговор может быть, разрешите, я завтра к вам забегу и жене доставлю, а о деньгах и не вспоминайте, не обижайте!
Посидели еще, грамм 400 добавочно выпили и разошлись. А на завтра побежал Коваленко в Фруктмагазин, в очереди совсем недолго стоять пришлось, купил 10 кило «Красной зари», упаковку, будто в далекую дорогу, потребовал произвести, такси взял и по адресу директора направился.
Приехал. Подъезд огромный, милиционеры стоят — наркомовское видно, общежитие; только вошел, тут его сразу оперативники в дежурную комнату взяли и допрос:
— К кому, что в корзине находится, откуда, почему в паспорте прописки московской нет, где судился последний раз, какой срок был и так дальше — ответил точно и пропустили его.
Позвонил, домработница дверь ему открыла — сразу вспомнил разговор с секретарем, и что он ему по этому делу разъяснил, видно в правду у директора к женскому вопросу подход правильный! Пальто сбросил и в квартиру двинулся. Роскошная квартира и питаются люди хорошо — до обеда куда далеко, а тут, слышно, не то котлеты, не то рыба жарится, приятный такой запах! Дожидался минут пять, вошла наконец директора жена, Вера Николаевна, ее звали.
— Приятно познакомиться, вы с Украины приехали, муж мне говорил — у меня там первый мой на Петровского заводе цеховым мастером работает...
— Как его звать?
Сказала.
— Вот случай! — и рассказал ей Коваленко все, что, мол, по его делу приехал, поскольку в дружбе состоят, что именно у него производственная неувязка получилась и, пожалуй, за бракоделие его потянут, если дела не исправит...
Загрустила Вера Николаевна. «Надо помочь, — говорит, — хороший хлопец был, только зарплатой не соответствовал, а погибать ему незачем!». «Посиди, — говорит, — минутку, я сейчас приду». Пошла в другую комнату и скоро возвратилась с мешочком каким-то:
— Это у меня на черный день припасено было, на — возьми, свези ему, скажи, чтобы плохо не вспоминал — крепко я его любила, только, вот, зарплатой не соответствовал...
Коваленко ушам и глазам не верит — и алмазный порошок в руках, и сто тысяч карман оттопыривают. «Вот, — думает, — счастье подкатило!» Поговорил, своего винограда, «украинского», ягодку скушал и распрощался.
Вернулся в номер, Нюрку в город взял, сумочку ей на память купил и чулок пару, кое-что наличными оставил, счастья пожелал, на вокзал его проводила, сел в поезд и обратно, в Днепропетровск, поехал.
Приехал без приключений и прямо с поезда к директору,
— Есть песочек!
Расцеловал его Максимов, в цех сразу позвонил, перед этим, правда, отсыпал из мешочка немного и в свой шкафчик спрятал — что осталось, немедленно на производство отдал!
В цеху, конечно, производственное совещание созвали с целью обсудить обеспечение досрочного выполнения шлифовки, и когда уже постановление выносили, сообразили, что, пожалуй, потише надо было дело устроить, да уж поздно было! Постановление вынесли и соревноваться все обещали, а тут парторг встает и к голосу записывается:
— Выполнение заказа и принятых обязательств — священный долг честного советского рабочего и инженера, это понятно, а вот вы, товарищ Коваленко, разъясните массе ваш метод по добыче алмазного порошка!
Тишина образовалась, ровно у Ильича в мавзолее, встал Коваленко и заявляет:
— Метод, товарищи, сложный, и потому я его в парткоме представлю, здесь не годится...
Масса неудовольствие проявлять начинает:
— Что за метод такой, который сознательному производственному коллективу представить нельзя?
Однако парторг успокоил и разошлись все.
Пошли две работы, можно сказать, параллельно: коленчатый вал с перевыполнением норм обрабатывают и областное НКВД кое-кого в обработку взяло...
Вернулся Коваленко с совещания домой и в партком собрался разъяснение писать — карандаша не успел послюнить, как слышит стучит к нему кто-то.
— Коваленко здесь проживает?
— Здесь!
— Разрешите, товарищ, квартирку осмотреть? А если сомнения есть, так вот вам ордер...
Какие тут сомнения! На ордер для порядка посмотрел и.... сел, задумался, а оперативники жилплощадь его, Коваленкину, изучать начали и все пишут: на колечко внимание обратили, портсигарчиком заинтересовались и даже, простите за выражение, резиновое изделие, что от Москвы осталось, в протокол обыска занесли. Понял Коваленко — дело дрянь! И главное с девочками не успел договориться насчет передач... Сели в машину, поехали. Дальше дело известное: да как, да почему, а главное с кем в компании — в общем человек сорок завербовали. Суд был, к высшей мере приговорили, но сразу, конечно, заявление о помиловании Верховному прокурору СССР сказали написать. Сначала не хотел, да в конце концов начальник НКВД убедил, написал.
Сто шестьдесят три дня в смертной просидел, все ответа дожидался — душно, говорит, по временам бывало, в особенности, так, часика в три ночи, когда ни с сего, ни с того, по коридору человека три идут и сапожищами стучат, а потом вопрос за дверью:
— В этой что ли камере?
Ну и оказывалось не в этой, а в соседней — за все время раз двадцать такое дело было! Наконец прислали ответ на кассацию:
«Ввиду того, что Красный Партизан и преступление, не нося признаков контрреволюционной деятельности, совершено во имя чести рабочего коллектива завода, дело рассмотреть вновь.
Вышинский, Верховный прокурор СССР».
Так и попал Коваленко в нашу камеру.
— Не жалею ничего, говорит, Нюрка хорошая девка была, опрятная, ну и эта самая «Московская особая» действительно «особая» была, и — лифт интересная машина! — жаль, не действовал, — а с Нюрой, махнул рукой, определенно повстречаемся — та житуха будет!