Яков Кротов

ПОСЛЕ АРИСТОПЛАТОНА И ТОЛСТОЕВСКОГО

Оп. Еженедельнй журнал, 25.6.2002 под названием "После Сократа".

В очень древней Греции были философы, которых звали немножко смешно, словно жуков: «досократики». Конечно, звали их так не при жизни (побили бы), а много позже, когда уже и Сократ умер. Досократики были, а послесократиков не было, потому что после Сократа были Платон и Аристотель, которые и сами по себе хороши. Правда, после Платона и Аристотеля была масса философов, тоже достаточно древнегреческих, а все-таки основательно забытых. А и помнят, что были софисты, стоики и эпикурейцы, то проку от этого мало, потому что путают содержание этих философий со страшной силой.

Мало кто догадывается, что эпикурейцы жили весьма стоически, а стоики были отнюдь не дураки насчет эпикурейства и закусить. И ничего криминального в таком невежестве нет, потому что всегда правы не только покупатели, но и читатели. Ну нет спроса на тех древнегреческих философов, которые после Платона и Аристотеля, причем нет, видимо, очень давно, потому что от Платона с Аристотелем осталась куча сочинений, а от всех прочих куча невнятных цитат, да и то, видимо, перевранных. Уж где только за последние две тысячи лет ни ночевала философия, а все как-то мимо Греции.

Россия в этом отношении вполне второй Пелопонесс. Достоевский с Толстым точь в точь как Платон с Аристотелем: один нервный и все больше про подростков, религию и эротику, а другой такой спокойный, и все больше про земное, но уж про земное так, что прямо заслушаешься. И весь цивилизованный мир к этой парочке с таким же почтением и интересом, как к древнегреческим друзьям. А вот к тем, кто их родил и после них жил, внимания почти никакого.

Обидно, как в анекдоте про тонущего в Москва-реке грузина, который от страха забыл, как по-русски «Помогите!» и кричит прохожему: «Последний раз плаваю, обидно, да?!» Конечно, дух дышет, где хочет, но почему же с такой жестокой последовательностью он меняет направление? Прямо какое-то подсечное земледелие: после Аристоплатона в Греции нет Философов, после Толстоевского в России нет Писателей, после Шекспира в Англии нет Драматургов, после Гитлера в Германии нет Фюрера… Впрочем, на последнее грех жаловаться. Может быть, здесь и отгадка: не так важно, после чего ты живешь, какой тут бушевал пожар мысли, страстей и чувств-с, как важно, до чего ты живешь – до Сократа, до Толстого или до Гитлера. Досократик ты или доходяга? Пытаешься пролезть в игольное ушко, в которое до тебя уже Сократ с Толстым пролезли, или ищешь какую-то новую иглу и новое бессмертие?

Плюсовой минус

Оп. Еженедельный журнал, 11.6.2002.

Из многочисленных советологических концепций лишь одна пережила 1990-е годы, а именно Алена Безансона. Этот знаменитый политолог считает, что большевистский тоталитаризм силен не потому, что он - тоталитаризм, а потому, что он - большевистский, то есть двуличный или, если угодно, двухфазный. Не палка, а змея - всего два изгиба, вправо и влево, но этого достаточно, чтобы ползти. Для обозначения этих двух изгибов, или фаз, Безансон взял названия исторически первые: нэп – виляние вправо и «военный коммунизм» – виляние влево. Нынче, когда молодежь аббревиатуру нэп вряд ли отличит от какого-нибудь рэпа, лучше использовать более устоявшиеся термины, хотя бы «плюс» для нэпа и «минус» для военного коммунизма. К тому же тут та правда, что в плюсовой фазе мужикам дозволяется обрастать жирком, идеями и чувством собственного достоинства, а во второй фазе все это аннулируется. Иногда аннулируется даже вместе с мужиком, но никогда не со всеми мужиками в целом, иначе с кем переходить к новой плюсовой фазе?

Безансон создал свою бессмертную модель в разгар третьего Минуса (считая первым собственно военный коммунизм, а вторым 1928-1953 годы). После него мы имели счастье понежиться в четвертом Плюсе (считая вторым «оттепель», а третьим – «перестройку»).

Главным доводом тех, кто утверждает, что и нынче мы не в Минусе, является свобода слова. Мол, раз в 44-ом, к примеру, нельзя было назвать геноцид чеченцев геноцидом, а нынче - пожалуйста, и при этом можно не бояться тюрьмы и расстрела, значит, мы в Плюсе. По времени появления этого аргумента примерно понятно, когда Минус начался - году примерно в 1994-м, хотя, может, и годом-другим раньше.

Когда власть, отбиваясь от обвинений, указывает на то, что могла бы и бритвой, а вот воздерживается же, значит, точно Минус. Тут уже не так важно, действительно есть свобода слова, пусть хотя бы куцая, как нынче, или только ее имитация а-ля Эренбург с Евтушенко. Важно, что власти с высокой колокольни плевать, как к ней относятся. Ведь четвертый Плюс - перестройка - он в основном и состоял в том, что власть бегала по улицам с распущенными власами и просила: «Поддержите меня!» Не генсек, конечно, бегал, а там Жванецкий призовет, там Рязанов, там Коротич…

Разумеется, и в Плюсе наша власть так же не нуждается в чьей-либо поддержке, как при взятии Зимнего. Но пока мужик набирает вес на вольном выгуле, она нервничает, ей кажется, что сейчас все поймут, насколько она не только не нужна, но и опасна. Вот и начинается жалобный скулеж: помогите самому тяжело больному в мире, а то концы отдам… Как же! Эта власть стоит на том, чтобы ничего и никому не отдавать, даже концы.

Впрочем, у нынешнего Минуса есть хотя бы тот плюс, что грамотный человек, который в плюсовой фазе нет-нет, а и задумается: не заняться ли политикой, теперь эту мысль отбросил. В нормальном, небольшевистском мире верна формула: «Если ты не займешься политикой, то политика займется тобой», в России же все наоборот: «Если политика занялась тобой, то ты не занимайся политикой». Политизированность – достоинство, помогающее уцелеть и человеку, и миру, - везде, но только не в Terra Sovetica.

*

3 декабря 1991:

ХРИСТИАНСТВО И БОЛЬШЕВИЗМ

(неопубликованное предисловие к статье О.Клемана о истории Русской Церкви при коммунизма)

Кажется странным и пародоксальным, что русской аудитории о русской истории рассказывает иностранец. Но это странность и пародоксальность не издательские, а исторические. Недарм "перестройка" начиналась с переиздания романов Валишевского, в свое время писавшихся для французов. Мы оказались иностранцами в собственной стране. И учителям и ученикам приходится осваивать азы.

В этой ситуации Учитель - не тот, кто больше знает, а тот, кто быстрее учится.

История РПЦ при большевизме - одна из мрачных страниц гулаговской эпопеи. Но это самая светлая из этих мрачных страниц. Не потому что христианам досталось меньше лиха нежели другим - скорее наоборот. Но только у христиан в годы гонений была внутренняя убежденность - и не в своей правоте, такая-то убежденность была и у палачей - а в правоте Христа, в любви Божие, прорывающейся через все гонения.

Многим хотелось бы разделить пр. цвь на две противоположные половины в зависимости от того, как ее члены реагировали на большевизм: проклинали или принимали, гибли от него или получали от него персональные машины. Такое разделение невозможно. Все оказались недостойными, никто из православных не стал героем, хотя героически погибли миллионы, и сотни тысяч - именно за веру свою. Но и выжившие, и умершие объединены имено единством Церкви, единством верыв, единством мира в Христе. Этот мир открыт для всех. Можно отделить церковь от государства и школу от церкви - но невозможно отделить церковь от Христа и Христа от тех, за кого Он распялся. Пусть же эти страницы помогут получить хотя бы самое первое представление о Том, Кто не покинул Россию в ее голгофские десятилетия.