Яков Кротов

Дневник литератора

К оглавлению "Дневника литератора"

К оглавлению за 1999 год

Книгу следует считать отчасти официонально одобренной уже потому, что отпечатана она в типографии Троице-Сергиевой лавры. Со вкусом сделан набор книги, но впечатление портит совершенно негармоничное сочетание шрифтов на титуле. Сочинение характеризует современную приходскую жизнь уже тем, что в нем не описано никакого прихода.

Священник абсолютно одинок, матушки у него нет, единственные постоянные члены общины – «бабки» («так по церковной терминологии именуют не всяких старух вообще, а лишь тех, которые занимаются в храмах уборкой и разной подсобной деятельностью», с. 14). Отзывается он о них нехорошо. Цитирует своего епископа: «Две беды у русской Церкви: бабки и архиереи. О последнем умолчу… Сколько служу, столько и страдаю от них! Выйду в соборе с проповедью, -- какая-нибудь дура в черном халате тут же приползает протирать подсвечники перед самым моим носом… Сколько я бранился на них! … Не выдерживают бабешки приближения к небесам…» (15). «С баб, наверное, и на Страшном Суде ничего не спросят. Ну что с них спрашивать? Чуда в перьях… Похоже, за все придется отвечать нам» (31). О «бабках» сказал:  – хотя воспитанный человек критиковать должен своих, а не чужих, и сильных, а не слабых. А так получается по пословице «против овец молодец»… Не питает ли скептическое отношение к архиереям культ патриарха (как в католичестве – культ папы)?

Батюшка служит в Вологодской, видимо, епархии. Здесь в шестнадцатом веке убили одного из основателей монастырей за перевод крестьянских земель в монастырские, что автор истолковывает так: «не снесли, стало быть, укоризны, исходившей от его чрезмерной усердности» (49). При этом автор знает, что усердие было не в молитве, а в создании мельниц – но вопросом, зачем монаху мельницы, почему-то не задается.

«Явления, именуемые стихийными бедствиями, посылаются нам не иначе как для того, чтобы мы хотя бы иногда вспоминали, кто здесь Хозяин» (78). И поучает прихожанку: твой дед в церковь ходил ежевоскресено, «вот потому у него столько всего и было. А ты – так с одной козой и останешься» (97).

«В прежние времена, когда Отечество наше было православной державой, местный народ даже торговал пшеницей, потом, когда оно отступало отв еры, пшеница еще кое-как вызревала, но вот уж когда оно провозгласило себя страной воинствующих безбожников, пшеница удаваться перестала» (29). Что и при преподобных Средневековья регулярно бывал голод, он, видимо, не читал. Что сейчас выше всего урожаи не у самых православных, а у совсем других – видимо, не знает.

Остроумно рисует демократа (единственного на все повествование, видимо, очень типического): бывший пьяница «с медицинской помощью, пить перестал, но двинулся соображением ума: стал собирать митинги, требовать свободы слова и прав человека» (53). Он и голых девушек фотографирует, и за свободу совести ратует, подлец…

Впрочем, и с патриотами ему не по дороге: «Патриотически настроенные личности проходят обыкновенно два этапа развития: этап восторгов и этап разочарований. Сначала – святая Русь, золотые купола, великое предназначение ... потом – вся эта святость уже позади, в прошлом, а народ наш попросту мерзок» (57).

Описывает как крестит – походя, и детей, и взрослых, без всякой подготовки, словно крещение – как соборование, отказать нельзя. Крестит сразу всех учеников сельской школы, куда попал случайно и вновь попасть не рассчитывает (55). Хоть и подражает батюшка стилю Лескова, а лесковского неприятия формализма ему не хватает. Крестит, зная заведомо, что человек не будет ходить в церковь. Видимо, считает, что тем самым отдает народу жизнь (57). С восторгом цитирует друга-архимандрита: «Те, кто остался при Кресте на Голгофе, называются православными. Некоторые решили, что не обязательно находиться на самой горе, когда под нею богатый еврейский город: сустились вниз, в харчевню, и оттуда смотрят на Крест. Это – католики. Другие вобще пошли в услужение к иудейским торговцам и ростовщика. Это, стало быть, протестанты…» (69). Сокрушается: «у меня вся духовная деятельность свелась к непрестанным похоронам» (114). Впрочем, отмечает, что все-таки материально лучше жил не в начале служения, когда был один как перст, а «через год-другой, когда счет крещенных мною пошел на тысячи, а погребенных – на сотни» (101). Любопытно, что все-таки крестит больше, чем отпевает – хотя смерть выше рождаемости: не дать крестить ребенка меньше желающих, чем не дать отпеть покойника.

Едет в Москву к другу-священнику, тот еще более сокрушается – у тебя в деревне хоть мрет народ, а в Москве гибнет, там спиваются, а тут отстреливают и избивают до смерти (114).

Называет Хрущева «первым в череде безблагодатных правителей, не умевших вместить в себя ни географию России, ни ее историю» (6). Ленин и Сталин, стало быть…

Видимо, о Северодвинске, где делали крест для его храма: «Вообще-то в городе том раньше строили подводные лодки, но после того, как всякое полезное созидание прекратилось, подводных дел мастера были рады изготовить хоть что. … Конечно, лучше бы они лодки свои клепали – с крестом мы, пожалуй, и сами управились бы. Без секретных технологий… Но что говорить об этом, когда народ Отечества нашего выбрал себе в правители своих же наипервейших врагов?..» (84).

Не поминает «Илон, Крисов и Лайм … это некрещеные дети несмышленых родителей» (32). Батюшка не отрицает действительности крещений, совершавшихся в годы безбожия «бабками», которые давали имена типа «Новомир». А вот имянаречение его смущает: «Крестить, хоть и без священников, надобно было, но зачем же нечеловеческие имена?..» (33). Стоит напомнить, что автор сам носит абсолютно языческое имя «Ярослав» – то есть, то ли прославляющий бога Ярилу, то ли несущий на себе отблеск славы Ярилы.

Впрочем, и против «несчастного племени русских интеллигентов»: «Жертвы кропотливой селекционной работы, начатой еще в пятнадцатом веке старательным Схарией, сумевшим привить к православному русскому дерву ветвь иудейского богоборчества» (123).

Рукоположен в середине 1980-х годов достаточно неожиданно для себя – хлопотал об открытии церкви, вот епископ его и поставил ей в настоятели.