Яков Кротов

Дневник литератора

К оглавлению "Дневника литератора"

К оглавлению за 1999 год

И НЕ ВВЕДИ НАС В ЧЕЧНЮ...

Опубликовано в "Общей газете" с изменением заголовка на совершенно несообразный.

Повторение Чечни было неизбежно, как повторение всякого искушения. Искушение и заключается в том, чтобы поверить: я научился на ошибках, второй блин выйдет лучше, теперь все будет иначе, все удастся. Удастся переместить собственность от неэффективного собственника к эффективному и при этом не украсть. Удастся восстановить конституционный порядок и при этом не убить. Удастся хорошо отдохнуть с девочками и при этом не спрелюбодействовать.

Подлость искушения в том, что оно не обманывает. Самое меньшее, всегда можно переименовать свой грех так, что выйдет добродетель. Если долго повторять себе, что ты не воровал, а просто спасал плохо положенную вещь от уничтожения, то в конце концов начинаешь в это верить. Если долго твердить, что ты не давишь танками стремящийся к независимости народ, а спасаешь женщин, стариков и детей от бандитов в лице их мужей, сыновей и отцов, так и в это поверишь.

В грехе, как и в добродетели, главное — не сворачивать с намеченного пути. Тебе говорят, что ты поощрял казнокрадство, а ты удивляйся, почему тебя обвиняют в слишком медленных темпах приватизации. Тебе говорят, что ты империалист, а ты удивляйся, почему люди поощряют террористов. Тебе говорят, что ты лгал, а ты извиняйся, что слишком мало объяснял людям свои поступки.

Упорство в подлости и глупости не обязательно заканчивается крахом — во всяком случае, в обозримых для отдельного человека пределах. Большинство людей, возмущавшихся вводом войск в Чехословакию, не дожили до их оттуда вывода. Было бы наивным детерминизмом полагать, что нельзя усмирить Чечню, твердить, что "нельзя выиграть войну против целого народа" и так далее. Конечно, можно — во всяком случае, на какой-то весьма существенный срок. Большинство людей, возмущавшихся вводом войск в Прагу, не дожили до ее освобождения, кстати, как и одобрявших оккупацию.

Пугать властолюбцев неизбежностью краха империи — все равно, что пугать сластолюбца смертью. Лошадка подозревает, что сдохнет, но зато сколько перед этим травы сжует... Если бы добродетель торжествовала до отхода поезда, все бы попрыгали хотя б на заднюю подножку.

Ввод войск в Чечню в 1999 году похож на ввод войск в Чехословакию в 1968 не только тем, что чеченцев наши солдаты стали именовать "чехами" (видимо, по аналогии с "духами" из "душманов"). Против обоих войн категорически протестует ничтожное меньшинство. А что протестовать? Чечня — такое же внутреннее российское дело, как Чехия — внутреннее дело коммунистического блока. К тому же чеченцы так непохожи на культурных чехов. И не следует преувеличивать возмущение Запада вводом войск в Чехословакию. Ворон ворону глаз не выключет, и западная номенклатура по мере сил симпатизировала номенклатуре советской, и сейчас симпатизирует. Только у западной номенклатуры меньше сил, чем у нашей — на то она и демократия, на Западе-то.

Протесты против вторжения в Чечню у нас не слышны больше всего потому, что российское общество 1999 года больше похоже на советское общество 1968-го, чем на себя же четырехлетней давности. Полнокровнее и последовательнее стал цинизм. Кончились доллары, помогавшие полулибералам быть смелее, чем это возможно в стесненных обстоятельствах. Но долларовая одурь отравила психику. Многие люди, которые были смелы и честны десять лет, смелы в нищете и отчаянии, теперь уже, лизнув сладкого, бесповоротно озверели.

При коммунистах искушения были куда меньше, чем после них, и многие тогда любили свободу. Пришли искушения и скушали наше свободолюбие, наше благородство, нашу честность. Кнут действительно не так эффективен, как пряник, а эффективнее всего тоска по прянику, который был, да пропал. Кто бы мог подумать, что у каждого очередного чекиста, поставленного на премьерский пост, найдется столько апологетов именно из бывших демократов? Их угодливость уступает лишь высокомерию, с которым они глядят на бывших единомышленников.

Падение демократов хуже падения коммунизма уже потому, что совершается куда чаще. Коммунизм пал раз и вроде бы навсегда, а демократы умудряется предавать демократию как минимум ежегодно. Первый раз уже через неделю после путча 1991-го года хотелось выть волком и кричать: что ж вы делаете, друзья, как можно строить власть на прежних номенклатурных подлостях, как можно перенимать коммунистический новояз, как не совестно имитировать свободу. Так и выли — безо всякого толку и даже с обратным эффектом, потому что воющий человек, будь он трижды демократ, все-таки менее симпатичен, чем человек элегантный, будь он трижды подонок.

К счастью, выбор не обязательно совершается между праведным гневом и неправедной кротостью. Искушение все бросить и заняться только протестом против войны в Чечне, против казнокрадства, против фальсификации выборов — тоже хорошо знакомое искушение, искушение диссидентства. Лишь единицы могут поддаться этому искушению и остаться вменяемыми людьми, причем именно эти единицы как раз не бросали все, а до последнего старались оставаться и порядочными людьми, и поэтами, физиками, священниками. Иногда это даже удавалось, и тогда диссидентство оказывалось действительно плодотворно, не превращаясь в выцветший плакат.

Любовь к свободе и творчеству, любовь к силе и родине, не говоря уже о любви к ближнему или к ближней хороши в книгах, а в жизни быстро превращаются в страшные извращения, от сексуальных до политических. Норма есть на небе, но как добиться нормы на земле? Сегодня в России ответ обычно сводится к лозунгу Чингиз-хана: "Один Бог на небе, один каган на земле". Последствия хорошо известны тем, кто не одурманен страхом. Хорошо известен и настоящий ответ: на небе — один Бог, но на земле никто не должен мнить себя богом для ближнего или ближним для Бога. Увидеть Чингиз-хана в чеченце, увидеть Чингиз-хана в себе — и поспешить заключить мир, чтобы мир не опустошить.