Богочеловеческая комедия.
XV век: любовь и капитализм или Ромео и Джульетта 1476 года
См. женщины.
У вопроса «почему современный Запад так хорош» есть один очень неприятный подвопрос: «Неужели это благодаря злу?» Своего рода теодицея цивилизации, вопрос об оправдании «бога», каковым является Запад для многих, люто его ненавидящих.
Под «злом» имеются в виду прежде всего злодеяния Средневековья: еврейские погромы, охота на ведьм, крестовые походы, инквизиция. Конечно, в современной истории Запада тоже полно всяческого насилия, но оно носит более рациональный характер. К тому же средневековые злодеяния совершались во имя благих целей, даже вытекали из высоких идеалов (из почитания Креста – крестовые походы), а истребление индейцев, торговля рабами, эксплуатация колоний, мировые войны – злодеяния, совершавшиеся вопреки идеалам, осуждавшиеся европейцами прямо в момент их совершения.
Объяснение лежит на поверхности. На переходном этапе всегда лихорадит. Когда ребёнок начинает ходить, его он идёт медленнее, чем ползал. Свой путь к толерантности, конкуренции, демократии Европа начала с ксенофобии, монополизации и абсолютизма. Свободы в «высокое» Средневековье стало меньше, чем в «тёмные» века. Путь к новому сопровождался взрывом всяческих неврозов. Все эти неврозы принимали религиозный характер, но к религии имели такое же отношение как талибы к исламу или директор ЦРУ к борьбе за права женщин. То есть, некоторое отношение имели, очень маленькое.
Устоявшиеся выражение («крестовые походы», «охота на ведьм») легко привести к одному знаменителю, и это именно ксенофобия, боязнь чужого. Архаичные механизмы, поддерживавшие статус чужаков в архаичном обществе, оказались сломаны, а новые механизмы пришлось вырабатывать целое тысячелетие. Причина невроза, конечно, нисколько не материальная, а чисто психологическая. Боязнь не справиться. Непонимание позитивной функции «чужого» и того, что «чужой» – это всего лишь оскорбительная кличка для «другого», а другой это всякий человек, включая самого себя.
Вот для памяти краткий перечень «чужаков», которые в одночасье (по историческим меркам) превратились в объекты травли.
Люди иной религии – всевозможные «еретики», изредка настоящие инаковерующие, а часто совершенно невинные жертвы инквизиционного невроза.
Люди иной нации – прежде всего, евреи и арабы. Впрочем, поскольку нация отождествлялась с религией, отличить этот невроз от религиозного часто невозможно.
Люди иного пола – женщины. Это не только охота на ведьм: современность началась с резкого ухудшения статуса женщин в сравнении с патриархальными временами.
Конечно, и на Западе есть изуверы, которые по сей день пытаются отмыть добела крестоносцев и инквизиторов. Однако, только в России есть люди, которые пытаются отбелить сам принцип «цель оправдывает средства». Они истово веруют, что всё в мире растёт из насилия, кровь, грабёж и ложь – лучшее удобрение счастью. Этот пассионарный цинизм – сухой остаток от немецкого марксизма, русского самодержавия и российского большевизма. Позолота вся стёрлась, свинство и цинизм остались.
О крестовых походах, погромах и инквизиции знает каждый, равно как и про костры, на которых сжигали ведьм. Только надо подчеркнуть: эти костры разгорелись в XV-XVII веках, так что они будут вписаны в книгу грехов не Средневековья, а Модерна. XV век вообще в этом смысле стартовый для дискриминации женщин, как XI век – стартовый для дискриминации евреев. Одновременно с дискриминацией женщин зародилось и женское сопротивление. Феминизм – лишь ответ на женский вопрос, как сионизм – ответ на вопрос еврейский, а гей-парады – на дискриминацию геев.
Развивающийся капитализм развивался за счёт унижения женщины, запирания её в семье. Подмастерья, которые тоже подвергались угнетению и были лишены возможности обзаводиться семьей (по бедности), наполнили новым звучанием понятие «мужественности». «Холостяк» перестало быть оскорблением. В крестьянской семье женщина – такая же ломовая лошадь, как и мужчина. Она не «домработница», она полноправный работник. В семье горожанина – буржуа, ремесленника – мужчина считает, что работает по-настоящему только, а он женщина… Умонастроение это по сей день живо, можно не детализировать. Но стоит процитировать отрывок из женофобского сборника «Пятнадцать радостей брака» (самое начало XV века):
«Беременность и роды, что и говорить, великий труд, но разве мыслимо сравнить его с теми заботами, да тяготами, да глубокими раздумьями, в которые ввергает мужчину любое важное дело. … Так уж природа устроила — что для женщины, что для курицы, а поглядите-ка на эту последнюю: она знай себе только жиреет, неся яйца каждый Божий день; это ведь глупому петуху забота — с утра до ночи искать для курицы корм да совать ей в клюв, а той и делать больше нечего, кроме как есть, да кудахтать, да довольною быть. Таково же поступают и все добрые почтенные женатые люди, и за то они похвалы достойны. А кончается это тем, что бедолага наш худеет да хиреет, задавленный трудами, заботами и неотвязными мыслями; и теперь он для супружеского дела вовсе не годен или же так мало годен, что жене неугоден; не под силу ему обходиться с нею так, как хотелось бы, и от этого приходит он в полное расстройство. Чего не скажешь о его половине: она-то еще и теперь в самом соку, как и была вначале».
Начиная с XII века растёт размер приданого – и одновременно женщину лишают права этим приданым распоряжаться, если она овдовеет. Причём, чем выше по социальной лестнице была семья, тем жёстче в ней ограничивались права женщин – крестьянки были почти равноправны с мужьями, они же работали наравне с ними.
Развитие техники требовало специализации и профессионализации работников: профессии надо учиться, сложным инструментом надо овладевать дольше, чем простым. Первым, кого отстранили от конкуренции, и стали женщины. Им попросту официально запрещали заниматься «мужскими» профессиями, оставляя изготовление шляпок, булавок, кружев, белья, да розничную торговлю. Вот как описывает ситуацию XV века Лорина Репина:
«Сначала было лимитировано время, в течение которого вдовы могли управлять мастерской, и им запретили нанимать подмастерьев. Затем настал черед отстранения служанок от выполнения каких-либо производственных задач, а также ограничено число дочерей мастера, на помощь которых в своем деле он мог рассчитывать. В некоторых крайних случаях, как, например, в производстве часов в Женеве, мастерам категорически запрещалось раскрывать дочерям и даже женам секреты своего ремесла. Хронология этих ограничений в разных цехах, городах, странах сильно варьируется. Например, в Скандинавии они начались только в XVI в., а в Англии еще и в XVIII в. девушки проходили стадию ученичества и потом работали в целом ряде ремесел. Но независимо от этих временных расхождений, везде и всегда женщины были отстранены от участия в цеховом управлении, а их статус не был гарантирован цеховыми уставами, и именно потому они были не в состоянии защитить свое право на труд. … отношение к работе было четко дифференцировано по гендерному признаку: для мужчины это было право, для женщины — замена милостыни».
Конечно, в реальности запреты обходились, женщины работали, только было это нелегально, и платили им много меньше, чем мужчинам. Женщина оказалась эмигранткой у себя на родине, и в России это продолжается, между прочим.
Дискриминации способствовало отстранение женщин от грамотности. Паоло да Чертальдо (XIV век) считал, что женщин в принципе нельзя учить грамоте. Реально, конечно, учили и учились, и многие купеческие вдовы продолжали вести бизнес мужей, что без грамотности было невозможно, но в целом заря информационной эпохи была зарёй для мужчин.
Реформация умудрилась сделать христианство более мужской религией. Почитание Девы Марии устранили, Папу Римского преодолели, но на место римского папы встали миллионы отцов семейств, истовых протестантов, которые объявили, что женщина не имеет даже тех скудных прав, которые были в Средние века. Женщина отвечает за грех Евы, мужчина не отвечает за грех Адама, он для женщины – Христос. Католические борцы с протестантизмом противопоставляли унижению женщины – унижение женщины, только другого типа. Они восхваляли безбрачие, объявляли сексуальную жизнь – хоть в браке, хоть вне брака – проявлением похоти.
Революционеры, свергавшие политическое самодержавие, не собирались отказываться от самодержавия мужа в семье. В политике приобрели более широкие права не «люди», а именно мужчины, так что «быть мужчиной» стало означать «быть гражданином». В то же время «быть женщиной» по-прежнему ограничивалось «быть матерью», «быть христианкой». XVIII век стал веком «братства» – не «сестричества». Женщина не получила ничего из прав «мужчины и гражданина» (во французском тоже «человек» есть исключительно «мужчина»).
В принципе, изучая положение женщины в модерной Европе, хочется либо повеситься, либо перевешать всех мужчин. Есть, однако, важное утешение: любви никакой капитализм отменить не мог. Любовь не Шекспир сочинил. Сюжет впервые – если не считать античности – встречается в новелле Томмазо (Мазуччо) Гуардати, из книги 1476 года. Только действие происходит не в Вероне, а в Сиене. Читаешь юридические документы и проповеди и ужасаешься: всё решали расчёты родителей и поучения попов. Смотришь реальные истории реальных мужей и жён – нет, по любви женились, и чаще всего окружающие не возражали. На бумаге было омерзительно, в жизни много лучше, бывает и такое. Говоря сухим академическим языком, «теплота и эмоциональность внутрисемейных связей выражалась явственно и открыто на всех перевалах жизненного пути и запечатлелась в дневниках, переписке между супругами и с детьми (в том числе с дочерьми), завещательных распоряжениях» (Репина, 2002, 69).
Любовь – как вера. Вроде бы производное от материальных обстоятельств, дым, игра гормонов. А потом глядишь… Как там у Мазуччо заканчивается новелла о Джульетте-Джанноцце и Ромео-Марьотто:
«Джанноцца, не сообщая о себе никому, кроме настоятельницы, никаких сведений, стала жить в монастыре, погружённая в душевную скорбь и обливаясь кровавыми слезами, не вкушая почти никакой пищи, без сна, отчего совершенно лишилась сил. И так, беспрестанно призывая своего Марьотто, она вскоре окончила свою жалкую жизнь».
