Иисус не пугает концом света, Иисус пугает Собой.
(Это наиболее выразительное признание Им своей Божественности, заметим для озабоченных чистотой монотеизма. Выбить из людей эту озабоченность — одна из целей Иисуса и его пужалок.)
Иисус пугает Собой, но боится-то человек всё равно природы.
Человек боится природы, потому что человек изначально уверен в природе. Это и животный опыт, и религиозный опыт. Природа потому и называется природой, что человек переносит на природу черты матери, которая его родила. Это такой же антропоморфизм как переносить на Бога черты отца. Естественный антропоморфизм. Природа доброжелательна, добра, внимательна, помогает... Такое отношение к природе абсолютно нормально. Другое дело, что оно неверно, как и любой антропоморфизм. Это Бог доброжелателен, добр, внимателен, помогает.
Природа, для начала, не существует. Это выдуманная человеком конструкция, теоретическая модель, объясняющая бытие. Небольшое усилие — усилие по преодолению антропоморфизма, усилие учёного и философа — и человек понимает, что никакой отдельной от него природы не существует, что ему комфортно в природе лишь потому, что человек продукт конкретной среды. Была бы среда другая, человеку было бы комфортно в ней, просто потому, что в любой среде возникает и удерживается то, что этой среде соответствует.
Конечно, бывают срывы. Пандемии, землетрясения, наводнения. Ими Иисус не пугает, между прочим. Все про них помнят, но не рассматривают как угрозу, потому что события такие редки — достаточно редки, чтобы попадание в них было маловероятно. А нам только этого и надо. Родная мать тоже может сойти с ума и убить сковородкой, но это статистически настолько маловероятное событие, что сковородку можно с плиты не убирать.
Конечно, люди иногда любят изобразить из себя Иова и пожаловаться Богу на выигрыш в чёрной лотерее. Ой, меня землетрясануло! Ой, Шеф, усё пропало! Как Ты допустил!
Это чистая риторика и почёсывание нервов, не более. Реально человек сердится только на смерть. На свою личную смерть, которая совершенно неслучайна.
Только Бога стесняются упрекать за смерть. Потому что, во-первых, смерть — ожидает всех, и как-то странно желать выделиться из общего потока в таком важном моменте, во-вторых как раз смерть ощущается не как ошибка природы, а как ошибка человека. Заслужили-с!
Конечно, заслуженность смерть — это религиозное откровение, а не факт этики, истории, биологии. Но это откровение, кажется, даже у нерелигиозных людей имеется. Оформляют они это знание как-то иначе, но на природу в любом случае из-за смерти не сердятся.
Впрочем, религиозные люди тут не лучше религиозных: умеют вытеснить из сознания себя, своё поведение как причину смерти. Мол, смерть — это просто такое свойство природы, естественное, без неё не было бы эволюции и всех бы вытеснили китайцы.
Действительно, умирают ведь и те, кто никаких действий не производит — например, новорожденные.
Ну да, и в автомобильных авариях погибают и дети тоже, но это не означает, что автоводители никогда не виноваты в авариях.
В Евангелии — впрочем, и у древних пророков — природные катастрофы только звоночек, предупреждающий не о начале спектакля, а о конце спекталя. Театр закрывается, начинается просто жизнь. Жизнь с Богом по полной. Вечная.
Почему же страшно? Природа вроде преобразится, станет ещё лучше. Отчего же при размышлении об апокалипсисе получается мороз по коже и триллер в з...це.
Страшит не своя смерть — тем более, апокалипсис не про смерть, а про суд. Страшит одновременность. Это и без религии так. Астероид бух — и все сразу. Вот в этом «сразу» какой-то безмерный ужас. И я, и внучка...
Одновременность гибели всех страшит, потому что уничтожает базовую языческую веру человека в то, что в потомстве он каким-то образом продолжает жизнь. Эта базовая вера, конечно, всего лишь базовое суеверие.
Во-первых, абсолютное большинство людей не дают потомства более, чем на 5-6 поколений. Мы все потомки не всех, кто жил на земле 50 тысяч лет назад, а только десятка особей той эпохи. Это особенно на горожанах видно, города как мясорубка перемалывают генофонд. Город стоит, но нет в нём прямых потомков горожан тысячелетней давности. Держимся за счёт притока извне. А когда всю планету охватит одной большой город, что будет?!
Во-вторых, хотя бы и родные дети — ну не продолжаемся мы в них абсолютно! Если всё нормально, ребёнок вырастет и будет помнить, но не более того. Если ребёнок, став взрослым, зацикливается на памяти о предках — либо это приносит ему выгоду (ну, предок, допустим, царь), либо у него что-то в личной жизни переклинило.
Так что нормально быть в отношении такого бессмертия, в потомстве, немного стоиком, немного циником. Оно и невозможно, скажет циник, и ненужно, скажет стоик.
Так что мороз по коже должен быть не при мысли о всеобщей гибели всех разом в космической катастрофе, а при любой мысли. Как Екклесиаст — на что ни посмотрит, у него мороз по коже. Всё суета сует!
А вот не надо смотреть на «что». Выше голову, ваше величество (поверим, что Екклесиаст был царь, хотя эссе слишком хорошо написано). Ещё выше! Нет, пониже, смотрите не на небесный трон, а на вон тот пригорок. Видите, где автобусная станция? Да-да, Лоб-гора, правильно, Голгофа, она самая. Как вы думаете, вот кто на ней помирал две тысячи лет назад, Он что о природе и смерти думал? Ах, не могу знать, ваше величество? А вы у него спросите. Он всё тот же монотеистический Бог, только обогатившийся новым опытом. Спрашивайте, не стесняйтесь, чтобы быть готовым хоть немножко к моменту, когда спрашивать начнёт Он.
