«Иаков родил Иосифа, мужа Марии, от Которой родился Иисус, называемый Христос» (Мф 1: 16 )
Анатоль Франс ехидно заметил, что нехорошо со стороны автора сперва объявлять, что он перечислит предков Иисуса, измотать читателя длинным списком имён, а потом сообщить, что все это — предки вовсе не Иисуса, а отчима Иисуса. Потому что именно это сообщает оборот «муж Марии, от Которой родился Иисус».
За православным богослужением этот текст читается в воскресенье перед Рождеством. Предисловием ему служит текст апостола Павла о том, что верующие веками совершали странные, рискованные поступки в расчёте на события, дожить до которых они абсолютно не надеялись. Как Иосиф Прекрасный верил, что его потомки вернутся в Святую Землю. Это как если бы Барак Обама надеялся, что его внуки вернутся в Кению.
Смешно не то, что Иосиф — всего лишь отчим, смешно считать, что Мария, поскольку мать, ближе к Иисусу, чем Иосиф. Вообще смешно думать, что у человека может быть род и родословная. Вот уж где дарвинизм в самом вздорном смысле слова — вера в то, что человек есть итог сложения и вычитания каких-то предшествующих человеков. И окружающей среды в придачу.
Можно найти недостающее звено между обезьяной и человеком, нельзя найти недостающее звено между одним человеком и другим. Есть разрыв между родителями и ребёнком, и в этом разрыве человечность или, увы, бесчеловечность.
Этот разрыв подобен разрыву между верой человека и тем, во что или в кого он верит. Надежда твёрдо знает, на что надеется, может предъявить чертёж со спецификацией, трёхмерную модель и подробную инструкцию. Любви просто безразлично, кого она любит. Не до того. Вера же устремляется к неизвестности. Конечно, это не мешает верующему любить, не мешает и надеяться на то, что то, во что веруем или в кого веруем, похож на какие-то наши самые лучшие чаяния, но всё же сама суть веры — в принятии неизвестности, непознаваемости, и в принятии радостном.
Вот почему «пророчества о Христе» — жанр вполне понятный, но всё же не имеющий к вере отношения. Как и предки Иисуса, все пророчества в конечном счёте останавливаются перед тайной непознаваемого, становящегося живым и оказывающимся совсем-совсем другим.
Речь ведь не о прошлом, речь о настоящем. Не о том, каким был Иисус, а о том, каков Христос сейчас. Он ведь и сегодня — да, Тот, о Ком свидетельствовала Церковь в течение двух тысяч лет, свидетельствовала достаточно адекватно, как ни удивительно. Но в то же время вся история христианства имеет к Иисусу такое же косвенное отношение, как результат расшифровки генома — к любому носителю этого генома. Как предки — к потомку, как отец и мать — к сыну или дочери. То есть, родословие оно родословие и есть — слово о роде, а не слово обо мне. Это так по отношению к «обычному человеку» (дикое словосочетание, безумное — «обычный человек»), тем более это так по отношению к Иисусу.
Вот почему каждый верующий открывает Иисуса заново, как это сделал и Иосиф, как это сделала и Мария. Мало ведь родить ребёнка, надо потом его открыть — не как банку консервную, взрезав открывашкой, а открыть, как открываешь для себя классическую музыку, после всех мотаний по дискотекам.
Если принимать Иисуса таким, каким Его рисует «родословие» — библейские пророки, Апокалипсис, средневековое богословие — то это как приводить в квартиру слона. Или английскую королеву, причём во всём параде, в короне с бриллиантами и в атласном платье, не пролезающем в дверь. Ну, многим нравится, что греха таить... «Посади тигра в свой бензобак», — был такой рекламный лозунг у одной королевы бензоколонок. Но всё-таки это открытие — что Иисус тигр в бензобаке — пора бы уже закрыть. Всё-таки Он прежде всего плачущий от холода и страха ребёнок. И родословная у Него, если вглядеться, вся состоит из таких же дрожащих тварей — кто-то из них умел при этом держать фасон, кто-то не умел, но именно твари дрожащие, не имеющие никаких прав, кроме быть избитыми, депортированными, обрезанными. Вот из этой дрожи и рождается Рождество — и только тот перестанет дрожать, кто поможет другому согреться и успокоиться, как помогает нам Бог.