"Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю» (Мф. 5, 5).
В русском «кроткие» отчетливо слышится «укрощенные», так ведь и у Ксенофонта «праэйс» именно «укрощённый». Понятно, что речь не идёт о врождённом качестве, речь идёт о чём-то выработанном, причём выработанном вопреки обстоятельствам. Обстоятельства ломают, а человек не ломается. Один потому что вырабатывает слёзы, другой - потому что вырабатывает кротость. Врожденной кротости не бывает. Мы рождаемся нахрапистыми, посягающими на других людей, мы рождаемся животными — и всю жизнь обуздываемся. Кротким Господь обещает землю — а не диким.
Кроткие — укрощенные. Это не обязательно те, кто изгнан во имя Христа, это те, кто изгнан и обуздан просто так, по житейским обстоятельствам. Проблема в том, как отличать настоящее поражение от фальшивого. Лукавство ответило на призыв к кротости, — лукавой кротостью. Сколько христиан твердят, что их гонят, что они терпят поражение — твердят даже тогда, когда их вводят во дворцы и помазывают нефтью, так что это черное маслянистое миро стекает по их власам, бороде и хватает дотечь до самых брючных манжет. Нам нужно чувствовать себя гонимыми, несчастненькими, чтобы гордиться собою как истинными учениками Христа, имея при этом оправдание своей агрессии — ведь им кажется, что они защищают оскорбляемую, втаптываемую в грязь святыню. Мы лжём, выдавая богатство за простое возмещение убытка, выдавая инквизицию за невинное отстаивание своих прав, выдавая ненависть к людям за попечение о заблудших.
«Господь обещал успех тем, кто имеет приветливое лицо, сердечный и радушный характер и чьё ясное и убедительное слово направляет и формирует человека, не нанося ему никаких ран» (Канальс С. Размышления об аскетике. Царское Село: 2006. С. 59).
Много веков понадобилось, чтобы ханжество убедило себя, что именно это означают «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю».
Кротость превращается в «какность», в стиль, которым следует управлять людьми. Унижать людей, манипулировать людьми, делать им больно, следует кротко. Так в христианство просачивается банальная римская мудрость: «Твёрже по делу, мягче по существу». На что жители Третьего Рима ответили адекватно: «Мягко стелет, да жёстко спать». «Исправления и упрёки, сделанные без христианской кротости, закрывают сердце человека, к которому они были обращены» (56).
Между тем, «блаженны кроткие» — это не о том, что блаженны умеющие делать выговор сладким голосом. Это о блаженстве тех, кто на земле лишён всякой собственности, всякой власти (в том числе, лишён власти делать выговор), кто на земле не повелевает землёю, даже пядью, тем более, не повелевает человеком, даже ребёнком. Таких Бог сделает своими сопрестольниками в Царстве Небесном. Не для того, конечно, чтобы бывшие кроткие с высоты престолов поплёвывали и оттягивались за прошлые унижения, помыкая людьми, а для того, чтобы поесть и выпить, попировать. В Царстве Небесном троны стоят вокруг стола Агнца, а не в судейской зале.
Ханжа воспринимает других людей либо как начальство, либо как подчинённого, либо как равного себе. Начальству, естественно, замечаний делать нельзя. Это «несмиренно». Это «гордыня». Начальство дано, чтобы унижать, топтать и тем самым способствовать духовному росту. (Морковка не вырастет, если её топтать, кольми паче человек!) А всем остальным можно и нужно делать поучения — кротким голосом. Поэтому тезис о кротости иллюстрируется тремя примерами: «мать-христианка» и её дети, «священник» — и «руководимые им и его сотрудниками души», «директор учреждения или завода, если он задумывается над спокойствием своих служащих и подчинённых».
Между тем, кротость — не черта характера руководителя. Кротость — состояние ребёнка, не имеющего возможности командовать, кротость — состояние прихожанина, попавшего в такой дурной приход, где попы считают себя вправе кем-то «руководить» (как будто пастух «руководит» овцами»). А директор завода, который бы попытался кротко руководить душами своих служащих, в течение нескольких часов был бы отправлен в сумасшедший дом.
Бог спросит с нас, почему свою свободу, победу и силу мы использовали во вред людям, пытаясь укрощать их. Спросит Бог и с тех, кто не в силах вынести поражения — настоящего поражения, не мнимого, — и защищается от горькой правды о себе ложью, бегством в иллюзии. В мире иллюзий встречаются и гордецы, потерпевшие поражение, и гордецы, одержавшие победу. Так же в Царстве Божием встречаются и победители — если они отвечают на успех не гордостью и насилием, а благодарностью и кротостью, и проигравшие — если они используют поражение, чтобы выслушать правду о себе. Душевно это возможно: именно в момент неудачи человек, если он еще не совсем изолгался, способен выслушать горькую правду и усвоить ее, а не оборониться от нее шуточкой или ложью.
Высшая кротость есть отказ от насилия, смерть для насилия. Как писал Вочман Ни (НЖХ, 47), Господь освобождает людей тем, что делает их не сильнее, а слабее — слабее для греха. Так выскользнуть из оков можно, если похудеть. Правда, необъезженная лошадь, неукрощенная (а кротость — это иное слово для укрощённости) вряд ли считает, что она насильничает, когда сбрасывает всадника. Так ведь то лошадь! Если бы Бога выдумывали лошади, сказал Ксенофан Колофонский, они бы изобразили Бога лошадью. Так ведь не наездником! Между тем, люди часто видят Бога именно насильником — самым главным, самым могучим, царем царей.
Что же, люди гнуснее лошадей, как полагал покойный настоятель собора в Дублине Дж.Свифт? Мазохисты? Не понимают, что созданы для свободы? Человек все прекрасно понимает, только он понимает, что Бог требует кротости не для того, чтобы на нас ездить. Он требует кротости, чтобы на нас ездили подобные нам люди.
С одной стороны, что за чудачество? Стал бы человек требовать от лошадей, чтобы они возили друг друга? С другой стороны, не это ли чудачество больше всего говорит нам о том, чем человек отличается от лошади?
Элиас Канетти, более оптимистичный, чем Свифт, хотя и был современником гитлеризма и большевизма, будучи евреем, заметил: «Пока есть на земле хоть сколько-нибудь людей, не обладающих вовсе никакой властью, рано ещё отчаиваться окончательно» (Канетти Э. Человек нашего столетия. М.: Прогресс, 1990. С. 284). Радоваться безумно тоже не резон: кроток не всякий, не имеющий власти (большинство таковых составляют то болото, которое порождает душегубство). Нет, именно вот так: «не отчаиваться». Безвластие — питательный бульон и для ресентимента, и для кротости, в зависимости от того, принимают люди Духа или нет. Кротость потому так и важна, что она — единственное противоядие ресентименту — озлобленности слабых, проигравших — этому духу, смертельно опасному тем, что он вынуждает человека, в попытке убежать от лицемерия, потерять лицо.
Эмиль Герман писал под псевдонимом «Кроткий» и, в частности, написал: «Люди хуже, чем они хотят казаться, и лучше, чем они кажутся». Пример истинной кротости, пропущенной через интеллигентность и ум. «Кроткий» - не укрощённый всадником, а свободный — свободный от всадника, не обманывающийся на чужой счёт, не млеющий под всяким Александром Македонским, но кроткий и свободен от агрессивности, не брыкается, чувствует, что люди не гнусные двуногие и бесхвостные yahoo (йэху русского перевода), а вполне образ Божий.