Муж Марины Журинской Яков Георгиевич Тестелец написал в 2013 году мне в блог:
«Никак не могу понять, зачем Вы продолжаете поддерживать о. Александра Меня, в то время как он заявлял, что защищать свою страну с оружием в руках бывает необходимо, — т.е. был по-Вашему, злейшим милитаристом. К тому же он отговаривал Вас от священства, предупреждая, что попытки в этом направлении кончатся для Вас плачевно, — какая слепота! какая жестокость! и непонимание того, что Вам абсолютно необходимо быть священником.
И Журинская, которую Вы упорно продолжаете именовать Джуринской, никуда от него не уходила и была в приходе до сентября 1990. Вообще вокруг о. Александра всегда было множество людей, Вам крайне, крайне неприятных. Неужели одного этого не достаточно?»
Приношу свои глубокие извинения за неверное написание фамилии Марины (в крещении Анна) Андреевны — да, верно, как-то с первого знакомства я неверно услыхал и вот — поставил «Дж».
Яков Георгиевич свидетельствует, что они с Мариной вовсе не уходили из прихода Меня, а просто по состоянию здоровья ездили реже. Ещё раз прошу меня извинить — значит, просто «не совпадали по фазе». Но есть в письме и кое-что обо мне, что уже я хотел бы опровергнуть.
Во-первых, я не поддерживаю о.Александра Меня. Готов заявить, что я с ним не был знаком, не встречался, не разговаривал — и с Трауберг тоже, и с Гинзбургом. Кроме Господа Иисуса Христа я с ни с кем из выдающихся людей не знаком. А Тот — ну что в Нём выдающегося... Ну, повесили на крест — да, выдаётся из толпы, конечно, но ведь там их трое было таких, так что тоже не слишком оригинально.
Кто я, кто Мень! Я стараюсь не тратить силы попусту — поддерживать Меня, углублять Марианскую впадину, топить Сахару...
Разумеется, я не считаю о.А.Меня злейшим милитаристом. Забавно, что самый первый наш разговор, на журфиксе у него дома году в 73-м, был именно на эту тему — вопрос о насилии задала Зоя Афанасьевна Масленикова, моя будущая крестная мать (которая меня и привела), и ответ был самый банальный, как вот Яков Георгиевич и сформулировал. Мол, нельзя, но если надо, что ж делать. Это типично для о.Александра. Я не впечатлился ничуть, как просто пропускал мимо себя, когда в последние пару лет жизни о.Александра вокруг него стали окормляться «афганские ветераны» — т.е., люди, убивавшие афганцев, выполнявшие преступные приказы, те, кто, собственно, уничтожил в Афганистане нормальный крестьянский быт, так что крестьяне начали выращивать наркотики. Что ж, они тоже люди! Судить их — не наше дело. Надо помочь, чтобы больше никого не убивали...
А вот что меня впечатлило уже тогда — немного — это интонации. Интонации голоса отца Александра — это нечто, теперь я уже ответственно скажу как человек с опытом радио. Энергичные, весёлые и одновременно спокойные, чуть-чуть лукавые.
Впрочем, даже если бы отец Александр был злейшим милитаристом, — какая разница? Отношения строятся не по взглядам. Почему моя жена, собственно — моя жена. Мои взгляды на цветную капусту и уборку мусора радикально противоположным её взглядам. Помню одну из наших немногих ссор — на заре — мы были в гостях у Елены Семёновны, матери о.Александра, на Серпуховке, кажется, даже женаты ещё не были, и вдруг разгорелся какой-то глупейший спор о том, должен ли мужчина ждать, когда его попросят выносить мусор, или сам следить. Ну, я возглашал, что неужто трудно попросить, а женщины заняли противоположную позицию, которую я и по сей день считаю антиканонической и даже еретической. Господи, как было хорошо! Так вот... Бывают люди с передовыми взглядами и сердцем в з...це, бывают и наоборот. Так общаются-то не со взглядами, а с сердцем!
Я, признаться, почти никогда не слушал отца Александра, потому что почти никогда не просил советов, а он не давал. Случай с рукоположением — почти уникальный. Это было году в 1978-м, предлагали рукополагаться по той же схеме, по которой рукополагали о.Владимира Никифорова, и отец Александр привел единственный довод: посадят через полгода. «Кончится плачевно». Речь не шла, разумеется, о том, чем я кончил в реальности — стал безработным, который зачем-то по воскресеньям напяливает безо всякого на то права церковное облачение и машет кадилом, а по четвергам забегает на радио «Свобода» поклеветать на православные святыни. Впрочем, отец Александр — о чём я до сих пор не рассказывал — и в других нескольких ситуациях меня отговаривал — поступать в семинарию, к примеру. И аргументация всегда была очень простая: там ужасно, там гибель души, это самоубийство. Имелась в виду не семинария, а работа приходским священником в МП. Говорилось, полагаю, совершенно искренне. Когда отец Александр году в 68-м решил, что воля Божия в том, чтобы он не эмигрировал, это было, конечно, «погубит человек жизнь свою». Он тогда погиб, а не 9 сентября. Так это было ещё при жизни отца Григория, чудного настоятеля из эмигрантов, а что было потом... Ну, об этом много написано.
Что до того, многие ли люди в окружении о.Александра были мне неприятны, то скажу прямо: любой человек, который был знаком с отцом Александром, мне дорог и приятен, и я готов ему многое простить. Проблема в том, что не все из друзей и прихожан отца Александра Меня готовы прощать меня, поддерживать отношения со мной и т.п. Многие в лицо мне заявляли, что не одобряют моего рукоположения, что я раскольник, предатель и т.п. Со многими мы расстались на войне в Чечне — да-да, среди московских интеллигентных православных евреев я был одним из немногих противников войны в Чечне. Гуманизм и политкорректность тоже не у всех бывших прихожан Меня пользуются популярностью. Но это мелочи — главное, я человек неприятный одновременно и взглядами, и личностью. Озлобленный, хмурый, подозрительный, жёсткий, много требующий от других и мало — от себя. Не общаться со мною — святое дело! Ну, ежели кто общается, тот, как в старину писали на передаточных векселях, принимает на себя все убытки.
Человек, который ходит в приход, потому что там ему приятны люди — это ещё не христианин. Христианин ходит ко Христу. А неприятные, приятные, — это совершенно неважно. Главное, чтобы — верующие.
