ВИКТОР ШИПОВАЛЬНИКОВ

"Я с малолетства был при Церкви…"

К 60-й годовщине священнического служения протоиерея Виктора Шиповальникова

МИР БОЖИЙ №1(9) 2003

Если ехать на пригородной электричке с Казанского вокзала, возле станции Удельная можно увидеть деревянный Троицкий храм, увенчанный множеством куполов. Среди скучных и привычных картин дачных участков, пробегающих с обеих сторон поезда, неожиданно выплывает храм, разрушая монотонность серых построек и пленяя своей красотой и выразительностью. Хочется остановить бег поезда, сойти возле храма, постоять немного, ощутить мир и спокойствие, исходящие от этого намоленного места, заглянуть вовнутрь и погрузиться в благоухающую атмосферу богослужения в старом храме.

Вот и мы открываем двери этого храма. Откуда-то издалека доносится пение хора, слышны возгласы священника. В его интонации ощущаются северные нотки, и ты сразу представляешь себя на Русском севере, где-то в Архангельской губернии, среди вековых сосен и пронзительно синего неба. Робко подходишь к свечному ящику и тихонько, чтобы не нарушить установившуюся гармонию звуков, спрашиваешь у свещницы: "А кто сегодня служит"? Глаза свещницы вспыхивают удивлением: "Как кто? Это же наш батюшка, отец Виктор, настоятель!". Становится неловко за неудачный вопрос. Действительно, как же можно, придя в этот храм, не знать его настоятеля, о. Виктора Шиповальникова, — священника, вот уже шестьдесят лет предстоящего престолу Божиему, прошедшему множество испытаний, спасшему множество удивительных святынь, видевшему столько замечательных людей.

После службы о. Виктора плотным кольцом окружают прихожане, а он медленно продвигается к дому. Его внимательный взгляд останавливается на каждом подходящем под благословение. После долгой постовой службы ему трудно идти, ведь ему скоро уже будет девяносто, но поддерживаемый под руку, он продолжает благословлять подходящих к нему людей. Несмотря на свой возраст, о. Виктор неустанно совершает свой священнический подвиг.

Мы договариваемся с о. Виктором о встрече. Отец Виктор живет через несколько остановок. Его неприметный дом расположен в старом дачном поселке, ничем не выделяясь среди остальных подобных участков. Но все же есть в нем что-то необыкновенное. Вот сейчас нажмешь звонок, откроется дверь, и ты окажешься в мире добра и света, пронесенного через всю жизнь о. Виктором.

Нас тепло и заботливо встречают о. Виктор и его матушка Мария Борисовна. Видя перед собой удивительный пример взаимной любви и преданности этой семьи, мы начинаем наш неспешный разговор с вопроса: "Как Вы, о. Виктор, познакомились с Вашей матушкой"? Отец Виктор вздыхает и продолжительно смотрит на матушку Марию. Видимо, перед его внутреннем взором проходят давние события, определившие его дальнейший жизненный путь. Помолчав, он обращается к матушке: "Ну, что, матушка, расскажи". Матушка отвечает: "Ну, что ты, батюшка, ты главный, ты сам расскажи". И в этом диалоге отражается весь строй и гармония семейной жизни этих двух замечательных людей.

Отец Виктор, тихо вздохнув, начинает повествование:

"Получилось это так. Вы знаете, что я родом из Архангельска. В то время Архангельск превратился в сплошной ссыльный город. Сначала была устроена вольная ссылка. Прибывал поезд с ссыльными людьми, их выгружали, и они шли куда хотели, но никто их принять не имел права. А куда им деваться, где жить? У меня сестра работала в детском садике. Там ведь много лесопильных заводов, и на одном заводе она заведовала детским садом. Там было одно большое помещение, и она приняла туда нескольких этих бездомных людей. Сколько она потом за это вытерпела! Отец у меня был моряк, он работал механиком на судах, которые перевозили разные лесопильные материалы на продажу за границей. Он видел, как там жизнь идет и как у нас идет. Он мне сказал: "Уезжай отсюда из Архангельска, уезжай". В это время в Питере у мужа моей сестры жили родители. Я приехал к ним жить и поступил в кораблестроительный институт.

В Питере я часто ходил в церкви, потому что в Архангельске я с малолетства был при церкви. Там был храм Мартина Исповедника в Соломбале с приделами апостола Иакова Алфеева и святителя Николая. Это был кладбищенский храм. Вообще в Архангельске сохранилось только три храма: в Соломбале, где я родился, в Кузнечихе на кладбище и в самом городе, тоже кладбищенская церковь пророка Илии. Эта церковь была у нас как кафедральный собор, потому что больше-то храмов у нас и не было. Там служили архиереи.

В Соломбале была деревянная церковь, очень похожая на ту, в которой я сейчас служу в Удельной, почти такой же формы. Она была названа в честь Иоанна Рыльского, потому что строил ее батюшка о. Иоанн Кронштадский, который родился недалеко от Архангельска в местечке Суре. В Архангельске, как известно, он закончил семинарию. Когда он приезжал в Архангельск, его там все люди знали. Он скончался в 1908 г., а я родился в 1915 г., но моя мама его видела живым и брала у него благословение.

Папин отец был из дворян, его должность называлась губернский секретарь. А мамины родственники были простые мещане. У моих родителей была столярная мастерская, где они делали разные деревянные вещи.

Храм Мартина Исповедника, кладбищенский, захватили силой обновленцы. Появился такой Введенский Александр, изрядный обновленец. Храм Иоанна Рыльского стоял на берегу Двины, деревянный небольшой храм. И там были удивительные службы, — то, что мне запомнилось с детства. Находились люди, которые ссыльное духовенство все-таки принимали, несмотря на грозившую им опасность. Среди таких были и близкие мне люди — о. Феодор и Елизавета Максимовна. Отец Феодор служил у Иоанна Рыльского. Они тоже к себе принимали. У нас в ссылке были такие знаменитые иерархи, как Лука (Войно-Ясенецкий), Серафим (Чичагов), Иларион (Троицкий) и много еще, но этих я особенно запомнил, потому что я у них с посохом стоял. Они имели право служить, но не все, а остальные с ограничениями. Часто бывала такая вот картина: идет служба в храме Иоанна Рыльского, служит священник с диаконом, а в алтарь войдешь, по всему алтарю по стенам стоят архиереи в облачениях. Они служить не могут, но стоят в облачении и потом все причащаются. Это зрелище необычное, когда видишь в алтаре такое духовенство в облачении. Разрешали служить не всем. Все время служил владыка Серафим (Чичагов). Епископ Иларион (Троицкий) был очень общительный человек и любил рыбу ловить. Один раз я даже с ним ездил на лодке рыбу ловить.

Старшая сестра рано овдовела. Она ходила в церковь и брала меня с собой. Потом один батюшка мне говорит: "Что это ты тут стоишь, иди в алтарь кадило подавать". Стал я помогать в алтаре. С семи лет я был алтарником, потом попозже я стал чтецом на клиросе. Младшая сестра пела в хоре, и мама была очень верующим человеком. Все это не могло не создавать определенные трудности.

Когда сложилось такое положение, я уехал в Ленинград и поступил там учиться. Еще по Архангельску я знал митрополита Николая (Ярушевича). Он был тогда викарием Петергофским и служил в Введенской церкви, которая была на площади Московского вокзала. Сейчас этой церкви нет, ее сломали. Я ходил в эту церковь. В ней были большие колонны, я войду в церковь, стану за колонну и молюсь. Уже потом меня стали приглашать в алтарь. Я учился, но при этом никогда ни пионером, ни комсомольцем не состоял. У меня могли возникнуть неприятности из-за того, что я посещаю церковь. Уже в Архангельске у меня были неприятности, когда мы в Соломбале на Крещение пошли Крестным ходом на Двину освящать воду. Я шел в стихаре на виду у всех. Об этом узнали в школе, и мне сильно досталось. Но, слава Богу, в школе было еще много старых учителей, и меня защитили. Меня не выгнали, но стыдили и говорили: "Какой позор!". В Питере, в конце концов, тоже узнали. Меня вызвали и сказали, что это недопустимо: "Сейчас люди строят социализм, а Вы что?". Но все-таки я проучился там сколько-то времени. В 1939 г. меня взяли в армию. Институт давал отсрочку от армии, но меня из-за того, что я хожу в церковь, сдали в солдаты. В армии меня отправили в Саранск в мастерскую оптики. Мы должны были чинить оптику прицелов на артиллерийских орудиях. Некоторое время я там проучился, а затем меня перевели в Кишинев. Мы только что протянули Кишиневу "братскую руку", а они, как тогда говорили, "протянули ноги". До этого Бессарабия находилась под румынами.

В Кишиневе меня застала война. Там был красивый кафедральный собор, сейчас его уже нет, его взорвали. Я говорю политруку: "Разрешите мне быть почтарем. По воскресеньям утром ходить на почту за письмами для солдат". Он отвечает: "Пожалуйста". Я рано утром иду на почту, а на обратном пути захожу в собор. Там был староста грек, они меня стали прятать, потому что я был в форме. Таким образом я мог бывать в храме и заодно приносить почту. Однажды я был в церкви, ко мне подходит батюшка и говорит: "Витя, война началась". Война ведь началась в воскресный день 22 июня.

Вместе с немцами выступили и румыны. Я находился в дивизионной артиллерийской мастерской, сокращенно "ДАРМ". Мы должны были на ходу чинить артиллерийскую оптику. Мы имели при себе оружие и в любой момент должны были быть готовы отбивать атаку противника. Был подобный случай, на нас шли танки. Я все время молился святителю Николаю: "Святитель Николай, помоги". Мне командир говорит: "Какого ты Николая поминаешь? Надо кричать: "Вперед, за Сталина!". Мы отступали до Одессы. Особенно страшная была переправа через Днестр. Мы переправлялись на плотах, а немцы в это время бомбили с воздуха. Несколько плотов погибло. Как мы спаслись, не знаю. Так нас догнали до Одессы.

Нас все время гнали и под Одессой догнали до моря. Большинство офицеров эвакуировалось на кораблях, а солдаты остались на берегу. Я был сержантом и тоже остался. Они нам кричали: "Товарищи, не сдавайтесь, стойте за Родину, мы еще вернемся". Оставшихся солдат было около двадцати тысяч. Нас, пленных, повели в лагеря. В Одессе в это время осталась одна действующая церковь — кладбищенская. Когда я служил, я туда тоже тихонько ходил, и меня монашки там прятали. Когда нас погнали, мы проходили рядом с этой кладбищенской церковью, и я, не долго думая, перекрестясь, в канаву и нырнул. Думал, все равно умирать тут или там, все равно ведут всех убивать. Как-то Господь помог. Солдаты меня не заметили, я потом выполз и дошел до церкви. Монахини, жившие при церкви, меня спрятали и потом переодели. Я стал там жить.

В Одессе хозяевами стали румыны. Они стали открывать церкви, какие можно открыть. Духовенства нет. Через некоторое время они организовали двухгодичную семинарию, и я в нее поступил. В семинарии я встретил священника, который был в ссылке в Архангельске и которого я знал. Это был о. Павел Ковалевский, он дал мне рекомендацию, благодаря которой я смог поступить в семинарию. Это было в 1941 году.

В семинарии преподавали в основном местные профессора. Часть преподавателей были из духовенства, в том числе о. Феодор Флоря. Также были и румынские преподаватели. Учеников было много. У нас в классе, например, училось сорок семинаристов.

До 1943 г. я учился в семинарии, и в этом же году, после окончания, я рукоположился во священника. В этом году будет шестьдесят лет моей хиротонии. Рукоположил меня владыка Николай (Амасийский). Он был митрополитом в Ростове-на-Дону, но во время оккупации попал в Одессу. В это время церковной жизнью в Одессе управляли румыны. Во главе стоял митрополит Виссарион (Пуйю), он в свое время кончал Киевскую духовную академию. В начале, когда я учился в семинарии, я был иподьяконом у владыки Виссариона.

Он сказал мне так: "Раз ты русский человек, лучше, чтобы тебя рукополагал русский архиерей". Поэтому меня рукополагал митрополит Николай, много лет проведший в ссылке.

У меня сохранилась ставленая грамота, в которой написано: "Божией милостию, мужа сего диакона Виктора Георгиевича Шиповальникова, всяким первым и опасным истязанием прилежно испытавши… и о нем уверившися, посвятили мы в иереи ко храму святых: мученика Виктора и преподобного Виссариона Маврокордата, что на Французском бульваре в г. Одессе.

Сия грамота рукою нашей подписана и печатию утвержденная во богоспасаемом граде Одессе лета мироздания 7451, воплощения же Слова-Бога 1943 месяца октября в 19 день церковного стиля.

Примечание: означенный в сей ставленой грамоте иерей Виктор Шиповальников мною же был рукоположен в сан диакона того 1943 года, месяца сентября 13/26 дня.

Смиренный Николай, митрополит Ростовский и Северокавказский". До этого мы познакомились с матушкой Марией Борисовной. В Одессе было открыто музыкальное училище, где она училась на дирижерско-хоровом отделении и пела в хоре известного церковного дирижера профессора Пигрова, выпускника Придворной певческой капеллы. Нас венчал замечательный священник о. Феодор Флоря.

Служил я в Студзовской церкви. Студза* был грек и еще в старые времена основал больницу. При этой больнице была церковь, разрушенная в советское время. Главный врач больницы — Александра Андреевна — была за то, чтобы восстановить эту церковь. Церковь освободили, устроили иконостас, и я стал там служить".

В наш разговор вступает матушка Мария Борисовна: "Мне хотелось рассказать про владыку митрополита Николая (Амасийского). Это был удивительный человек. Он был уже совсем старенький, и последний, кого он рукоположил, был о. Виктор. После этого он вскоре умер. Владыка Николай служил в Ростове. Его арестовали приблизительно в 1938 г. и, обвинив в антисоветской деятельности, приговорили к расстрелу. Его расстреляли, но был кто-то, кто видел, что он расстрелян не до смерти, не убит. После расстрела его зарыли, но затем люди его вытащили, спасли и выходили. У него, после этого, было воспаление тройничного нерва, он страшно страдал от головных болей. Я считаю, что он новомученик Российский, только что его Господь помиловал, что он выжил. Владыка Виссарион не дерзнул рукополагать отца Виктора, считая, что он русский и рукополагать его должен русский архиерей. Он предложил владыке Николаю (Амасийскому) его рукоположить. Вскоре после рукоположения о. Виктора в 1943 г. он уехал в Кишинев, где и умер. Похоронен где-то в Румынии. Владыка Николай (Амасийский) крестил нашу старшую дочь — Лизу. Хотелось, чтобы о нем помнили. Об этом не знает никто, а это очень поучительно".

Отец Виктор одобрительно кивает головой и неспешно перечисляет своих детей. "Да, владыка Николай крестил старшую Лизу. Лешу крестил будущий Патриарх Пимен, Магдалину крестил архиепископ Николай (Чуфаровский), а последнего, Васю, крестил владыка Борис (Скворцов), епископ Рязанский. Когда владыка Пимен крестил Лешу, он был игуменом, вот его подарок — икона Спаса Нерукотворного. Вообще, я первый раз встретился с будущим Патриархом Пименом в Ростове, затем в Муроме.

Еще помню, у нас в Одессе была Ильинская церковь — Ильинское Афонское подворье, Пантелеимоновское подворье и Андреевское подворье. И вот Ильинское подворье как раз было открыто, и в нем была служба. Помню, была какая-то служба, что все выходили Крестным ходом на площадь и крестили неимоверное количество народа, тысячами крестили. Было тогда очень много желающих креститься. Русские люди все-таки сохраняли веру, а тут вдруг православная вера стала как бы официальной. Румыны, пока управляли, открывали церкви и школы.

Была еще одна церковь свт. Николая на берегу, и там служил знаменитый о. Иона (Атаманский), он причислен к лику святых. Когда кто-либо из Одессы обращался к о. Иоанну Крондштадскому, он отвечал: "У вас есть о. Иона Атаманский, вы к нему обращайтесь". О. Иона в 1924 г. умер, и церковь, где он служил, тут же снесли, но сейчас ее опять построили.

В Одессе в порту была известная Потемкинская лестница, и на ней тоже, помню, было торжественное шествие. Румыны вообще устраивали крестные ходы, разные торжественные шествия. Потом, когда пришли наши, я уже служил в Кишиневе в церкви Феодора Тирона. Нам дали тесную квартиру, где мы жили с матушкой. Там служил замечательный священник о. Феодор Флоря. Он был очень образованный человек, окончил Духовную академию".

Матушка Мария Борисовна делает ценные добавления к рассказу о. Виктора: "Отец Феодор Флоря был преподавателем Закона Божия. Он нас венчал. Он произвел такое сильное впечатление на моего отца, что он его сохранил на всю жизнь. У него бессарабская фамилия. Он на нашей свадьбе был посаженым отцом. У него два сына. Один — очень известный астроном Борис Федорович Флоря. Другой, Николай, погиб в войну. А матушка, когда его в предпоследний раз сажали, не выдержала и говорит: "Ну, что вам от него надо? Ведь вы шестнадцатый раз его сажаете"! Потом он похоронил матушку, у которой был рак печени из-за этих переживаний".

Отец Виктор продолжает: "Мы были у него на именинах 2-го марта 1945 г. Война еще не кончилась. (Потом, когда 9 мая праздновали победу, я был уже в тюрьме). Когда мы уходили с именин, вот тут меня и арестовали. Посадили меня в тюрьму еще Екатерининских времен. В одиночную камеру тогда помещали двадцать пять человек. Там один человек мог расположиться, а тут двадцать пять. Там не только лечь, там и сесть было негде. Очень было сложно, тогда у меня все очень болело. Потом следователь очень долго пытался навязать мне разные обвинения, что я связан с английской разведкой. Я никогда в Англии не бывал, языка не знаю, никаким разведчиком не был. Следователь говорил: "Как ты не понимаешь, если ты не подпишешь, меня за это накажут. Ты должен подписать". Я отвечаю: "Я не могу это подписать". Тогда они без суда, решением тройки, дали срок ссылки пять лет, как “социально опасному человеку”. Они говорили: "Сталин строит социализм, а ты в попы пошел". Следователь при допросах бил меня кочергой. У него в комнате стояла буржуйка, и он вставал из-за стола и подкладывал дрова, шевелил в ней кочергой. Когда я ничего не говорил, он бил меня по спине. У меня с той поры воспаление седалищного нерва, и теперь иногда прихватывает. В наших одиночных камерах давали очень мало еды: одну ложку каши. Посадили меня в камеру с бандитами, а я в духовной одежде. Я удивлялся, что эти бандиты меня не обижали. Правда, украли шубу, а больше у меня брать было нечего. Ряса у меня была не зимняя и скуфейка. Меня направили на этап в Воркуту, на Печору".

Матушка добавляет: "Отец Феодор Флоря был в другом заключении. Его сажали пятнадцать раз. В последний раз, когда его посадили вместе с о. Виктором, он десять лет отсидел".

Отец Виктор продолжает: "Очень трудный был путь в Воркуту. В вагонах была теснота, и занимали их в основном уголовники. Там таким как я, оставалось место только под нарами на полу или где-нибудь около параши. Все битком набито было. Нас везли из Кишинева до какого-то места, потом сообщили, что далее пути неисправны и остаток пути в сорок пять километров надо идти пешком. А мороз 45 градусов. Меня арестовали в марте, и просидел я до осени. Шли мы по снегу, а ряса у меня вся снизу намокла и оледенела. (Она и сейчас где-то у меня сохраняется, вся спина протерта, потому что стены были неровные, вся штукатурка осыпалась, а к стене плотно сидя прижимаешься, места нет, и спина вся истерта. Помнишь коричневый подрясничек, — обращается о. Виктор к матушке. Помню, я отставал, а там собаки. Охранники прикладом били, чтобы не отставал, а я не мог, просто сил у меня не было. Вот и довели, а там определили в лагерь. Там тоже сидели по камерам. (Как раз в ту пору было дело врачей. Группу врачей обвиняли в попытке убийства Сталина). Нас несколько человек посадили в яму. В яму я попал в виде наказания из-за духовной одежды и потому, что отказался передавать охране, что говорят между собой заключенные, отказался доносить. Бывший с нами врач сказал, что ему для работы нужен помощник — "лекпом". Вот меня и вызвали из этой ямы. Меня послали на курсы лекарских помощников. Я там немного поучился и потом работал в санчасти. Все-таки это было полегче, но все равно лагерь есть лагерь.

В тот лагерь, где я был поначалу, было сослано много православных с Западной Украины, духовенства, женщин. Им я предложил: «Давайте на Пасху службу устроим», — там было такое помещение, барак, где стирали, сушили, гладили белье для заключенных. Мне говорят: «Давайте, батюшка». Сшили мне епитрахиль, подрясник. Крест у меня был деревянный из монастыря, я с ним не рассставался, прятал, до сих пор он у меня есть. Два хора у нас собралось. Я на память тропари Пасхальные записал. Заутреню отслужили, пели, да так хорошо все было, выходим, а солдаты говорят: «Мы бы раньше вас взяли, да больно пели хорошо, дали вам дослужить». И меня сразу в карцер. Зато послужил хорошо.

Потом меня отправили на лесоповал. Там мне определили должность — "кострожог". Там рубили лес и обрубали ветки, их надо было собирать в кучу и поджигать. Это было намного легче, чем пилить лес. Ведь вручную пилили, а кормили мало, плохо, так что сил не было.

Я вернулся в 1947-м году. Получилось так, что Сталин пригласил к себе сохранившихся митрополитов Сергия (Страгородского), Алексия (Симанского) и Николая (Ярушевича) и сказал: "Открывайте храмы". Они говорят: "Храмы-то да, но кто в них служить будет? Духовенства нет". — "А где духовенство?" — "В ссылках, в тюрьмах". — "Давайте списки". Вот митрополит Николай включил и меня, поэтому меня освободили раньше. Я срок не досидел, мне надо было еще, но меня освободили. Я с митрополитом Николаем был знаком еще по Питеру. У нас была группа молодых людей, которые были близки к нему как духовному отцу, когда он еще был епископом Петергофским. Мы ходили к нему за советом, бывали дома, на его службах. Он говорил очень хорошие проповеди. Помню некоторые фамилии: Тоня Лисицкая, Леночка Короленко, Муся Зверева.

После освобождения меня определили на место рождения, в город Архангельск. В Архангельске еще жива у меня была сестра. Она жила в родительском доме, где мы жили всей семьей. Моя матушка со старшей дочерью Лизой переехали ко мне в Архангельск. Я вернулся. Помню, меня встречал Миша Веселков. Меня там прописали, и я пошел служить в церковь. Тогда там служил владыка Леонтий. Он посмотрел на меня и говорит: "Зэк? Я зэков беру". А он семнадцать лет провел в заключении. Он меня взял и сразу назначил настоятелем собора. Его надо было восстанавливать. У нас было так, служили почти что на паперти, потом пространство увеличили. Так я стал служить с ним в Архангельске. Там недалеко в епархиальном училище был институт, потом воинские части близко были. На Крещение народу ходило в церковь много, потому что уже война закончилась, и люди в церковь стали идти. Я и говорю владыке: "Владыка, давайте воду не в храме освящать, в храме всегда такая давка, а на Двине". А он: "Да, конечно! Это не разрешено, но и не запрещено". И на Двине мы совершали освящение воды на Богоявление. Была масса народу. Когда об этом узнали, мне сказали: "Вам лучше уехать".

Потом я стал служить в Ростове, в церкви царицы Александры. Деревянная церковь, очень похожая на церковь в Удельной. Эта третья такая церковь у меня. Первая в Архангельске на берегу, вторая — в Ростове и третья здесь, в Удельной. Церковь в Ростове — в честь царицы Александры, а придел — в честь Веры, Надежды, Любови и матери их Софии. Мы жили там у хороших людей — Ивана Гавриловича и Клавдии Михайловны. Там тоже надо было церковь приводить в порядок. Она была некоторое время закрыта, потом ее открыли. Народу в этот храм ходило много. Из Почаевской Лавры я привез икону Почаевской Божией Матери. Мы с матушкой ездили в Почаев, и там на меня очень большое впечатление произвело то, что икона спускается сверху. Тогда я спросил, можно ли приобрести список, и мне сказали, что у них есть мастер, который делал раньше иконы. Когда к нему обратились, он сказал: "У меня еще одна осталась". У меня и денег не было, но я оставил свой адрес и потом деньги ему послал. Так у меня оказалась эта икона. Когда мы ее везли, какой-то человек вошел и стал кричать: "Что там такое, — она на меня упадет!". А она была упакована и положена на верхнюю полку. Он прямо как почувствовал святыню и устроил целый скандал: "Она у вас упадет на меня". Он не знал, что там такое, она была завернута в одеяла, а он прямо из себя выходил. Привез я ее в Ростов, в маленькую церковь и, как в Почаеве, поставили ее наверху. Была там еще икона "Скоропослушница" афонского письма, перед которой мы читали акафисты на улице. Народу было много, и летом во дворе храма я стал устраивать акафисты. Торжественно выносили икону с хором и пели акафист с народом нараспев. И это тоже уполномоченному не понравилось, и мне было предложено из Ростова уезжать. До этого в Ростове я служил еще в Рождествобогородичной церкви за железной дорогой на заводе. Там стоял большой завод, а внутри церковь была. Там и Крестного хода нельзя было сделать.

В то время владыка Пимен был ключарем кафедрального Ростовского собора Рождества Богородицы. Позже он был уже наместником Псково-Печерского монастыря. Меня владыка Пимен и устроил в собор во Пскове. Собор только открылся, мы служили внизу, верх был неустроен. Тут надо было все устраивать, делать, а я по молодости был такой горячий. Там находились мощи Довмонта-Тимофея и Всеволода-Гавриила. Матушка мне там очень помогала. Мы жили на колокольне, и там были такие подоконники, что наш сын Алеша ляжет на подоконник и смотрит в окно. Ширина стены — полтора метра. Жить было негде, а в колокольне был какой-то склад, вот нам там и дали комнатку. Подниматься было тяжело, один раз даже Лиза упала. Через некоторое время владыку Пимена в Одессе рукоположили во епископа Балтского. По его приглашению я ездил на его хиротонию. Еще в Ростове, когда владыка Пимен был иеромонахом или игуменом, мы с ним близко подружились. Он бывал у нас дома, мы пили чай, пели стихиры, разговаривали. Раньше ведь владыка Пимен хором управлял здесь в Москве, в Пименовской церкви.

Когда владыка Пимен уехал, мы оставались во Пскове. Через некоторое время владыка Рязанский Николай (Чуфаровский) говорит: "Что вы там, на колокольне, ютитесь, переезжайте ко мне". А епископ Николай, когда меня выгоняли из Ростова, был там владыкой, он и сам много претерпел, служа там. После Ростова он стал Рязанским владыкой. Владыка Николай был замечательный. Он окончил Варшавский университет, был очень эрудированный человек, любил повторять, говоря о себе: "С горя да с печали голова срослась с плечами". Дело в том, что после тюрьмы и ссылки, где питался он очень скудно, попал на Украину, где его стали хорошо кормить, и он очень пополнел, чему сам был не рад. Ну вот, по его приглашению мы приехали в Рязань. Я сначала служил в Летове, потом в Сасове, и уже после этого попал в собор и прослужил в соборе двадцать лет. К этому времени владыка Пимен стал уже митрополитом Крутицким и Коломенским.

Уполномоченный по делам религии в Рязани Гошкин говорит мне: "Вам надо уезжать отсюда, потому что для вас пребывание здесь кончится плохо". Он поставил ультиматум, чтобы после Нового года в 1970 г. нас в Рязани не было. Мы там открывали Борисоглебский собор, все расписывали, все делали. Я ездил в Палех, договаривался с художниками-палешанами. Тогда еще не владыка, а настоятель о. Борис Скворцов, оставался единственным священником на всю Рязанскую епархию. Он узнал, что в каком-то месте есть закрытая церковь, и что в ней сохранился фарфоровый иконостас. Это был роскошный фарфоровый иконостас, голубой с позолотой. Нам удалось перевезти этот иконостас в собор в Рязань, и сейчас он стоит в приделе Василия Рязанского. Внизу в соборе была просфорная, и там жили служительницы церкви — матушка Минодора и Анна Ивановна.

Когда ситуация для меня в Рязани обострилась, владыка Пимен, будучи митрополитом Крутицким и Коломенским, взял меня служить в Московскую епархию. Я прослужил полтора-два года здесь, в Удельной. Здесь восстанавливали, все делали. Потом владыка Серафим мне сказал, что здесь неспокойно и перевел меня в Заозерье. До Заозерья ехать очень далеко. Одной электричкой до Перова, от Перова переходить на электричку до Чухлинки, и от Чухлинки ехать до Павлова Посада, от Павлова Посада ехать на автобусе до Заозерья. Это в общем три часа в один конец. Например, если мне утром надо ехать к службе, то я шел на первую электричку, которая отправлялась в 5.15 утра. Тогда к восьми часам я попадал туда. Конечно, на праздники я там оставался, первую седмицу Великого поста жил там. Потом там домик построили. Церковь в Заозерье хоть и не закрывалась, но в ней не служили одно время совсем, поэтому приходилось там все чинить, чистить. Когда там не служили, там много разворовали. Так я там служил. Потом случайно мне владыка Алексий (Ридигер) говорит: "Что это вы будете ездить в такую даль, надо вас перевести". Мне, действительно, было уже трудно, и они с владыкой Ювеналием меня перевели. В храме в Удельной я служу с 1992 года. Там я пристроил придел в честь преподобного Серафима Саровского.

Так я во всех местах, где служил, что-то строил, перестраивал. Все такой был неугомонный, но теперь уже угомонился, потому что старый стал. Теперь уже наутро насилу, насилу встану, а все-таки служу, ничего. А так, колени болят и поясница, кочерга сказывается".

Промыслом Божиим батюшке выпало сохранить до наших дней не одну церковную святыню. Главная из них — икона "Умиление", перед которой скончался преподобный Серафим Саровский, была передана Святейшему Патриарху. "Чудотворную икону, — говорит о. Виктор, — я отдал Святейшему. Он написал мне благодарственную грамоту:

"Ваше высокопреподобие, дорогой о. Виктор. Воздавая благодарение Господу Богу и Преблагословенней Божией Матери за чудесное спасение святыни Свято-Дивеевской обители — чудотворной иконы Богоматери и других ее святынь, приношу вам и матушке Марии Борисовне сердечную благодарность за ваши труды по сохранению великого сокровища нашей Святой Церкви.

Вечная память сестрам святой обители, которые в трудные годы уберегли чудотворный образ Богоматери.

Божие вам благословение. С любовию, Святейший Патриарх Алексий".

5 декабря 2001 г. в Свято-Троицком храме (станция Удельная), который является подворьем Богоявленского Старо-Голутвина монастыря, по благословению Митрополита Крутицкого и Коломенского Ювеналия состоялось малое освящение новопостроенного придела во имя преподобного Серафима Саровского. Протоиерей Виктор Шиповальников, хранитель дивеевских святынь, пожертвовал в придел три иконы, писанные в дивеевских дореволюционных иконописных мастерских: образ Пресвятой Богородицы "Умиление", моление прп. Серафима на камне и поясной образ прп. Серафима с частицей его мантии.

Отец Виктор имеет духовную дружбу и общение со многими выдающимися священнослужителями. Он с любовью всех воспоминает.

"Мы дружим с о. Иоанном (Крестьянкиным) с 1948 г. Он очень близкий наш друг. Я ему помог устроиться служить в Рязанскую епархию. Когда он вернулся из ссылки, его никуда не брали. Его сажали после войны. Я его познакомил с владыкой, и он служил в Летове.

Однажды владыка Ювеналий на собрании духовенства говорит:"Вот сколько нас здесь собралось, и мы все брали благословение у о. Виктора".

Вот видите, какая у меня длинная жизнь".

Действительно, жизнь о. Виктора — удивительная, наполненная высоким служением Богу, мужественной стойкостью в испытаниях и встречами с замечательными людьми, многие из которых ныне прославляет наша Святая Церковь в лике святых. Жизнь о. Виктора является ярким примером беззаветного служения Богу и Церкви. И, как сказал один священник, обращаясь к о. Виктору: "Ваша длинная жизнь есть дар для всех нас".

Поздравляя о. Виктора и его матушку Марию Борисовну с шестидесятилетним юбилеем священнического служения и венчания, желаем им многих лет жизни на благо нашей Русской Церкви и в назидание новым поколениям, недавно пришедшим в Церковь.

23 августа 2003 года в трапезной храма в Удельной митрополит Ювеналий торжественно поздравил о.Виктора в выдающимся юбилеем и вручил ему орден преп. Сергия II-й степени с другими подарками.

В беседе участвовали: протоиерей Александр Салтыков, Дмитрий Клыков, Анна Лазарева, Владимир Савочкин.

Материал подготовлен Дмитрием Клыковым.