Владимир Сергеевич Муравьев

р. 1932, ок. МГУ в 1960 г. - один курс с Бор. Успенским и Вен. Ерофеевым; работал в ВГБИЛ; кроме сына Алексея еще дочь Анна: ум. 10.6.2001.

Владимир Муравьев: "Нет хороших и плохих переводчиков, есть удачные и неудачные переводы"

Удачные переводы получаются только у хороших переводчиков

Дата публикации: 4 Июня 2001

http://old.russ.ru/krug/20010604_mur.html

Я видела Владимира Сергеевича Муравьева всего три раза: первый раз - брала интервью, второй - приносила текст на сверку, третий (8 июня) - отнесла уже напечатанное интервью и его фотографию. Но и трех раз было достаточно, чтобы понять: это очень тонкий, ранимый, внимательный, требовательный к себе и другим человек. 10 июня его не стало.

Владимир Сергеевич Муравьев - переводчик с английского, литературовед (книги "Джонатан Свифт", "Путешествие с Гулливером"), историк литературы (преимущественно английской). Перевел - Вашингтона Ирвинга, О.Генри, Ф.Скотта Фицджеральда, Уильяма Фолкнера, Мюриэл Спарк, Ивлина Во, Колина Тиле, Джона Рональда Руэла Толкиена...

Премия Инолит за лучший перевод 1987 года (роман Тома Шарпа "Дальний умысел").

Владимир Муравьев: Всякая настоящая литература - это приглашение к игре, вызов. Если вы что-то поняли в литературе, то стали соучастником игры, отчасти восторженным, отчасти изумленным... Если, прочитав 4-ю часть "Путешествия Гулливера" Джонатана Свифта, вам не захотелось спрятаться под стол - таким омерзением к человечеству проникнута вся 4-я часть - значит, вы что-то в произведении упустили.

Хочется, чтобы шедевры английской прозы стали шедеврами русской литературы, на уровне Чехова или Бунина. Как правило, предлагаемые нам переводы - неудачны. Даже среди переводов романов Диккенса только один хороший перевод.

Елена Калашникова: Чей перевод?

В.М.: Иринарха Введенского, хотя к его работе тоже масса замечаний.

Переводили Диккенса такие талантливые переводчики, как Ланн и Кривцова, но из их внимательного и старательного перевода ничего хорошего не получилось!..

Е.К.: А по каким их работам Вы судите о них как о хороших переводчиках?.

В.М.: Они считались очень хорошими переводчиками. У Ланна есть прекрасный роман "Старая Англия", свидетельствующий о его понимании английской культуры и английского духа.

Или вот еще пример старательного перевода - попробуйте понять хотя бы один абзац, переведенной на русский замечательной книги Честертона о Диккенсе.

Одно из двух - либо по-русски книга получится на уровне шедевров русской литературы, либо вообще не надо браться за ее перевод. Для кого переводить? Для просвещения, скажем, господина Петрова? Петрову эта книга не нужна.

Е.К.: На Ваш взгляд, в России много плохо переведенных книг?

В.М.: Мало хорошо переведенных книг. Не буду говорить о массе переведенной чепухи. Например, переводы фантастики - это цитаты из неизвестного языка, которые порождают такие странные явления как, например, проза Александра Грина. Грин читал плохие переводы с английского и стал писать на этом языке, творчество Грина к русской литературе никакого отношения не имеет.

Е.К.: Почему, по-вашему, мало хороших переводов? Переводчики плохие?

В.М.: А где взять хороших? Кстати, хороших переводов русской литературы на английский тоже почти нет.

Переводчик и то, что он может делать по-русски, должно быть конгениально тому, что написано по-английски. Например, Лозинский, замечательный переводчик и хороший поэт, но он чудовищно перевел "Божественную комедию". Он перевел ее на язык русской поэзии конца XIX века, на язык Алексея Жемчужникова.

Недавно профессор филфака МГУ перевел "Божественную комедию" заново, переложил ее на язык Кантемира и Симеона Полоцкого - тоже получилось безобразие. "Божественная комедия" не почва для экспериментов.

Самый лучший перевод Данте - на самом деле никакой не перевод, это стихи Пушкина "И дале мы пошли, и страх объял меня...". Пушкин не знал итальянского, как и других языков, кроме французского, и, кстати, Байрона читал в плохих французских переводах.

Е.К.: Как Вы считаете, какие зарубежные произведения на русский переведены хорошо?

В.М.: Немецкую литературу трогать не буду. Я считаю, что Соломон Апт наверняка хорошо перевел произведения Томаса Манна. Просто Томаса Манна я читать не могу - мне противна его философская жеманность, немецкое тугодумие, дурацкая эротика. Две страницы русского перевода, которые я смог прочесть, подтверждают мысль о той самой конгениальности произведения и переводчика.

Из французской литературы назову два случая конгениальности - это прекрасные, совершенно разные переводы эпопеи Пруста, сделанные Федоровым и Любимовым. Оба переводчика, видимо, нашли некоторую адекватную художественную данность в русском языке - психологический роман конца XIX века.

Что касается произведений английской литературы, то, если говорить о собственных опусах, считаю одной из своих лучших работ - перевод "Альгамбры" Ирвинга. Полгода я искал для него адекватный русский словесно-художественный фон.

Есть хорошие переводы Мура, сделанные в XIX веке Михайловым, хотя Мур не Бог весть какой поэт. В XХ веке замечательно перевел Фроста Андрей Сергеев.

Е.К.: Вам нравится Томас Элиот в переводах Сергеева?

В.М.: В общем нет, хотя в "Четырех квартетах" есть замечательно переведенные фрагменты, Сергееву также удался цикл про Суини, "Гиппопотамы". Просто Андрей не "сошелся" с этим автором. Перевод должен быть не правильным, а адекватным.

Я без всяких колебаний заменю в переводе слово "стол" на "стул", если того потребует адекватность. Я ведь не сообщаю о том, что написано в тексте, а пытаюсь воспроизвести сам текст.

Е.К.: А как Вы оцениваете переводы на русский произведений Шекспира?

В.М.: Шекспир ужасно переведен. Некоторая конгениальность есть в переводе "Гамлета" Михаила Лозинского, а вот пастернаковский перевод "Гамлета" - преступление, он перевел его полуинтеллигентской, полублатной скороговоркой 30-40-х годов; Гамлет несмешно острит, бормочет в сторону, как сам Пастернак...

Замечательные поэты часто плохие переводчики, как, например, Мандельштам.

Е.К.: А Ахматова?

В.М.: Она вообще не переводила. Ей составляли подстрочники из Леопарди, а она говорила: "Собственно, их надо только зарифмовать..."

Е.К.: Кто Вам наиболее близок из переведенных Вами авторов или произведений?

В.М.: Много души и сил я отдал переводу Ирвинга. Последняя большая работа, Готорн, мне тоже нравится. Близок О.Генри, если будет время, я еще вернусь к этому автору.

Е.К.: Если бы Вы составляли библиотеку мировой литературы в лучших отечественных переводах, какие бы книги в нее включили?

В.М.: Безусловно, "Приключения бравого солдата Швейка" в переводе Богатырева; повесть Майю Лассилы "За спичками", переведенную Зощенко с подстрочника (в первом издании перевод назывался "литературной обработкой"), у Зощенко получилась удивительная проза; эпопею Марселя Пруста в двух переводах - Федорова и Любимова; безусловно, переводы Хемингуэя (хотя не люблю этого автора), сделанные школой Кашкина; "42-ю параллель" и "1919" Дос Пасcоса в переводе Стенича; "Последнего магната" Скотта-Фицджеральда в переводе Сороки; сказки Астрид Линдгрен; норвежскую сказку "Люди и разбойники из Кардамона" Турбьерн Эгнер в переводе Т.Величко; шведские сказки "Муми-тролль и комета", "Шляпу волшебника" в переводе В.Смирнова...

Е.К.: Как Вы считаете, есть произведения, которые нельзя перевести?

В.М.: В принципе, все произведения непереводимы. Если кому-то кажется, что он знает английский - или другие языки - и может переводить, то это ерунда. Для того, чтобы получился удачный перевод, должны быть мистические совпадения.

Например, любопытен пример гениального перевода Ритой Райт-Ковалевой произведений Сэлинджера. Но почему на русском роман называется "Над пропастью во ржи"? Откуда в названии появилось слово "пропасть"?! По-английски роман называется "The Catcher in the Rye" - "Ловец во ржи". То есть переводчица вводит образ пропасти, имеющий огромное русское семантическое поле.

До сих пор у русского читателя нет никакого представления о Вальтере Скотте. Перевод "Айвенго" Е.Г.Бекетовой, тетушкой Блока, местами смешон, но читать его можно, а вот перевод А.С.Бобовича "Пуритан" читать нельзя.

Плохо обстоит дело с переводами моего любимого Свифта или Ивлина Во. Перевод романа "Мерзкая плоть", сделанный М.Ф.Лорие, не получился таким же издевательским, блистательным, хулиганским, как в оригинале. К тому же она неверно перевела название: "Vile Bodies" - это, скажем, "Гнилые трупы", образ, от которого читатель сразу вздрагивает.

"Улисс" Джойса - гениальная англоязычная проза, но этого совсем не видно в переводе С.С.Хоружего.

Еще один пример необязательного перевода - "Гаргантюа и Пантагрюэль" Любимова. Это никакой не Рабле, при чтении не возникает ощущения русской прозы, зато возникает впечатление филологических кунстштюков.

Е.К.: Как Вы считаете, способного человека можно научить профессиональным навыкам перевода?

В.М.: Разумеется, можно, таким людям нужно прочитать книгу Норы Галь "Слово живое и мертвое".

Е.К.: А книгу Чуковского "Высокое искусство"?

В.М.: Конечно. Хотя сам Чуковский прекрасно понимал, что, во-первых, учебник ничему не научит и, во-вторых, что хуже переводчика, чем его сын Николай, найти невозможно. Перевод Николаем Чуковским замечательной книги "Остров сокровищ" - загубленное произведение!..

Я занимался в семинаре, который в начале 70-х вели М.Ф.Лорие и Е.А.Калашникова. Многим семинаристам занятия были интересны и полезны. При обсуждении, например, перевода рассказов писательницы Фленнери О'Коннор были разные претензии. Первые дурацкие, типа: "А зачем так переведено - это неточно. Надо переводить точно". А были другие: "В тексте ритмический перепад, а в переводе он не отражен".

На семинаре мы учились быть внимательными к английскому тексту. Если ты невнимательно прочитал текст, перед тобой порой встает непосильная задача. Например, в романах Фолкнера есть поразительные перебросы смысла из одной фразы в другую. В третьей фразе автор вдруг вспоминает, что у какого-то слова в другом его произведении, которого, возможно, читатель не знает, было иное значение. С этими особенностями прозы Фолкнера я столкнулся, когда переводил два его рассказа: "Дядя Вилли" и особенно "Вот будет здорово!"

Если у человека глубоко-личное отношение к литературе, то ему обидно, когда произведений любимых авторов нет по-русски. Так, когда мне было 22, я стал переводить роман Мюриэл Спарк "The Ballad of Peckham Rye" (в моем переводе - "Баллада о предместье"), который привел меня в эйфорическое состояние. После него я перевел еще несколько произведений Спарк, которые тоже стали для меня событиями - "Абатисса Круская", "Memento Mori"...

Е.К.: Вы считаете, русская литература плохо переведена на иностранные языки?

В.М.: Да. Есть по-моему только один замечательный перевод нашей классики - это "Пиковая дама" в переводе Мериме.

Если вы хотите понять Бальзака, возьмите близкий ему по духу перевод "Эжени Гранде" Достоевского. Если хотите понять Констана, прочитайте поразительный перевод "Адольфо" Вяземского. Александр Сергеевич сделал гениальный перевод Данте, передал в своем стихотворении оттенок дьяволического плутовства.

Есть несколько переводов "Евгения Онегина". Например, перевод Набокова - гениальный подстрочник. Вы можете себе представить, скажем, адекватный перевод Зощенко?

Е.К.: Ну, наверное, он так же непереводим как Платонов.

В.М.: Платонова можно перевести, по-английски неуклюжая заумь в духе Платонова более или менее существует, мне он по духу напоминает Блейка.

Я знаком с переводами поэмы "Москва-Петушки" моего друга Венедикта Ерофеева на другие языки. По-польски поэма получилась удачно, мне было смешно ее читать; от английского перевода осталось тяжелое недоумение; неплох итальянский и французский переводы, видимо, поэма вписывается в традицию; по-немецки получилось плохо, хотя могло получиться намного лучше.

Прочитав первую фразу поэмы восприимчивый к литературе читатель смеется: "Все говорят: Кремль, Кремль. Ото всех я слышал про него, а сам ни разу не видел." Ерофеев, как любой писатель, валяет дурака. Еще Толстой говорил: "Вот, говорят: Иван Иваныч вошел и сел на стул. Не входил он никуда, не садился на стул. Все это вранье". Ерофеев пишет как бы про себя, образ автор двоится, возникает речевая реальность. В переводе должна возникнуть речевая реальность.

Е.К.: Кого бы Вы назвали лучшими русскими переводчиками?

В.М.: Что значит "лучшими"?

Е.К.: Ну, например, видя в книге фамилию Кистяковского, Вы знаете, что перевод должен быть адекватным.

В.М.: Мой бывший соавтор, Андрей Кистяковский, был гениальным переводчиком, хотя мне было сложно с ним работать над переводом эпопеи Д.Р.Р.Толкиена. Вообще он не переводил, а перелагал. Он создавал небывалую прозу - "Путешествие в Город Мертвых" Тутуолы, лучше его перевести просто невозможно, "Поправку 22" Хеллера, один из замечательнейших романов американской литературы. Когда я прочитал книгу Хеллера по-английски, у меня глаза на лоб полезли.

Но у каждого хорошего переводчика есть взлеты и провалы.

Е.К.: Значит, Вы считаете, что нельзя говорить о хороших переводчиках, только об удачных и неудачных переводах?

В.М.: Совершенно верно. Если у человека несколько удачных переводов, значит, у него есть спектр литературного восприятия.

Андрей Сергеев замечательный переводчик, но Голсуорси ему не надо было переводить. Голсуорси вообще не надо переводить - не очень понятно, что это за литература, что это, Леонид Леонов (пример полностью никчемного писателя, которого вообще не должно быть)?

Среди переводчиков я ценю Ларису Беспалову, Марию Кан, Виктора Голышева.

Е.К.: На Вас влияла атмосфера переводимого Вами произведения?

В.М.: Конечно, когда я, например, переводил Ирвинга, я долгое время говорил не свойственными мне фразами и оборотами. Это было скорее речевое влияние.

Чуть ли самые кардинальные перемены в моей жизни произошли из-за того, что я перевел роман Шона О'Фаолейна "И вновь?".