Ко входуЯков Кротов. Богочеловвеческая историяПомощь
 

Умберто Эко, кардинал Мартини

ДИАЛОГ О ВЕРЕ И НЕВЕРИИ

К оглавлению

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ПРЕДИСЛОВИЕ К РУССКОМУ ИЗДАНИЮ

     Диалог о вере и неверии — тема для России не новая. Можно сказать, вся русская история в ХХ веке проходила под этим знаком. Разве не была сама русская революция своего рода аргументом в споре о вере? Да и сам жанр диалога между верующим и неверующим русскому читателю хорошо знаком. У нас, можно сказать, есть своя традиция. Достаточно вспомнить знаменитые диспуты в Политехническом музее в Москве, проходившие в 20-е гг. между большевистским лидером Анатолием Луначарским и обновленческим митрополитом Александром Введенским. Или прецедент более близкий к нам по времени — переписка православного священника Сергия Желудкова и философа-диссидента Кронида Любарского, которая велась в конце 70-х – начале 80-х гг. прошлого века (опубликована в журнале «Страна и мир», Мюнхен). Однако обычно в России такие диалоги велись исключительно в идеологической плоскости. Диалог же, который предлагается читателю на страницах этой книги несколько иной. Этот разговор происходит в посттоталитарную эпоху, когда ни атеистическая, ни христианская позиция не могут уже более претендовать на тотальное овладение массами. И это одна из особенностей культуры постмодернизма, которая так специфически окрашивает наше время. Но разговор о вере и неверии не теряет своего смысла и в постмодернистской культуре, ибо люди все чаще и глубже осознают, что мир, в котором мы живем, один, и он не такой уж большой и к тому же довольно хрупкий. И жизнь, данная человеку, имеет ценность, что осознают, хотя и по-разному, верующие и неверующие.

     Собственно диалог, представленный в книге об этом, — о современном мире и человеке в этом мире. Участники диалога — фигуры знаковые. Умберто Эко — всемирно известный писатель, один из основоположников литературы постмодернизма, ученый-медиевист, прекрасно разбирающийся в богословской проблематике. Кардинал Карло Мария Мартини — так же человек с мировым именем, он не только один из иерархов Католической церкви, вероятный претендент на папский престол, но и ведущий богослов, имеющий большой
опыт диалога с миром, инициатор знаменитых миланских встреч «Чтения для неверующих». И, надо признать, оба они — достойные собеседники, умеющие выдержать высокий интеллектуальный уровень, сохранять неизменно уважение к точке зрения собеседника и при этом держать в напряжении мысль читателя. Цель свою ученый-писатель и кардинал видят совсем не в том, чтобы доказать собеседнику несостоятельность его позиции и утвердить силу своей собственной, но прежде всего в том, чтобы обозначить те проблемы, которые одинаково волнуют верующих и неверующих, обнаружить ту жизненную основу, на которой возможен и интересен разговор. Собеседники не боятся трудных тем и не обходят острые углы, но и свое несогласие друг с другом выражают в исключительно вежливой, я бы сказала, галантной форме. Так что не только содержание диалога, но и его форма оказывается весьма увлекательной и полезной для российского читателя: ведь в России искусство ведения диалога находится еще далеко не на таком уровне. Что греха таить, спокойный и продуктивный диалог даже с людьми, гораздо более близкими по взглядам, чем агностик Эко к католику Мартини, дается нам с трудом. Но, как справедливо замечено в предисловии к американскому изданию, «те, кто сумеет увлечься этой книгой, будут вознаграждены вдвойне — не только испытают истинное интеллектуальное наслаждение, но и удостоверятся: даже при несогласии по самым основным вопросам еще возможно уважать друг друга».

      Итак, достоинства книги «Диалог о вере и неверии» очевидны и не требуют особых доказательств. Эта небольшая по объему книга переведена уже на многие языки мира. Во многих странах она стала бестселлером. Не случайно предисловие к американскому изданию писал Харви Кокс — один из интереснейших современных американских богословов, автор знаменитой книги «Секулярный город», в которой он также пытается нащупать почву для диалога между верующим человеком и неверующим миром. И невозможно не присоединиться к его мнению, что диалог между Мартини и Эко высоко интеллектуален, требует большого напряжения мысли, но щедро вознаграждает вдумчивого читателя.

     И, действительно, остается только жалеть, что этот диалог столь краток.

Ирина Языкова

 

 

 

Предисловие

к американскому изданию

Когда итальянская газета La Correra de

la Serra пригласила ученого романи-

ста Умберто Эко и ученого кардина-

ла Карло Мария Мартини обменяться мне-

ниями на своих страницах, редакторы, оче-

видно, чувствовали новизну и свежесть этой

идеи. Однако едва ли они могли предвидеть,

к каким блестящим результатам приведет

их замысел на практике. Переписка Эко и

Мартини поднимает саму возможность ин-

теллектуальной беседы о религии на новый

уровень. Она показывает, что партнеры в

подобной дискуссии могут испытывать друг

друга, бросать друг другу вызов — и при этом

не только сохранять взаимное уважение, но

и мыслить в одной плоскости. Сейчас эти

письма переводятся на множество языков и

вскорости распространятся по всему миру. И

это прекрасно. Но, думаю, американским чи-

тателям полезно было бы побольше узнать

об участниках диспута.

В романе-лабиринте Эко «Маятник Фуко»

один персонаж говорит другому:

12 Предисловие к американскому изданию

— Я родился в Милане, но семья моя про-

исходит из Вальд’Аоста.

— Ерунда! — отвечает другой. — Истинного

пьемонтца всегда узнаешь по скептицизму.

— Но я скептик, — говорит первый.

— Нет, — отвечает его собеседник, — вы

просто недоверчивый, сомневающийся, а

это другое.

Читателю придется прождать несколько

страниц, прежде чем Эко разовьет эту слож-

ную мысль. Но он обязательно это сделает. И

то, что он говорит в книге, может послужить

своеобразным предисловием к этой необыч-

ной переписке:

Нельзя сказать, что неверующий ни во что не

верит. Он просто не верит во все подряд. Или

верит только во что-то одно в каждый момент

времени. И готов поверить во что-то другое,

только если оно исходит из первого. Он узколоб

и методичен, избегает широких горизонтов.

Если вы верите в две вещи, никак, по-видимому,

между собой не связанные, поскольку полагаете,

что какая-то скрытая связь между ними все-таки

должна быть, — это и есть способность к вере.

Умберто Эко родился в 1932 году в Алессан-

дрии, в Пьемонте. Прежде чем получить из-

вестность на ниве семиотики (раздела науки,

изучающего u1079 знаки и символы), он изучал

эстетические теории Cредневековья. В Ту-

ринском университете он защитил диссерта-

цию по эстетике Фомы Аквинского. Сейчас

Предисловие к американскому изданию 13

он — профессор семиотики в университете

Болоньи. По собственному признанию, Эко

был воцерковленным католиком до двадца-

ти двух лет. Однако, отойдя от католичест-

ва, он не превратился в воинствующего ан-

тихристианина. Порой он вспоминает об

утраченной вере с явной ноткой сожаления

и предполагает, что непоколебимое мораль-

ное чувство, которым пронизана его жизнь

и произведения, может исходить из католи-

ческого воспитания. Католический бэкгра-

унд в произведениях Эко очевиден, можно

даже сказать, неистребим. В романе «Маят-

ник Фуко» мы встречаем развернутые ссыл-

ки на средневековых тамплиеров и Corpus

Hermeticum. А можно ли забыть латинские

цитаты, с которых, словно с разукрашен-

ных буквиц в заглавиях старых рукописных

Библий, начинается каждая глава в «Имени

розы»? В исполнении какого-нибудь другого

писателя этот прием мог бы показаться на-

рочитым. Но у Эко все выглядит естествен-

но. Быть может, оттого, что дух романа в це-

лом и очевидное знание истории религии,

проявляемое автором, доказывают нам: он

знает, о чем говорит. С одинаковой легко-

стью он может писать о философии и эсте-

тике, Фоме Аквинском и Джеймсе Джойсе,

компьютерах и альбигойцах. Это и позволя-

ет ему занять в дискуссии позицию, вызыва-

ющую восхищение и даже, — с точки зрения

14 Предисловие к американскому изданию

американца, — зависть. Ах, если бы в нашей

стране встречались умы, подобные Умберто

Эко, — мыслители, которые, не соглашаясь

с богословами, хорошо понимают, о чем го-

ворят, неверующие, но не принципиальные

скептики! Если бы нам довелось иметь дело

с собеседниками, которые, по словам Умбер-

то Эко, хоть сами и не верят в Бога, хорошо

понимают, какой надменностью надо обла-

дать, чтобы заявлять, что Его не существу-

ет! Эко — один из тех зрелых умов, которые

стремятся не «бороться с религиозным дур-

маном», а освещать истинные проблемы и

находить общую почву.

В первом своем письме к Мартини Эко

предлагает «целиться повыше». Так оба со-

беседника и делают. Они не наносят друг

другу булавочных уколов, не играют в ри-

торику. Разбирая такие всем известные

проблемы, как аборты или рукоположение

женщин в священный сан, они не топчутся

на почве обыденности, но смело ныряют в

глубь культурных парадигм и исторических

процессов, породивших эти проблемы в их

нынешнем обличии. Выражаясь его собс-

твенными словами, Эко — человек, отмечен-

ный беспокойным неверием, но не узколо-

бым скептицизмом.

Карло Мария Мартини стремится обли-

чать неверующих не более, чем Эко — пос-

рамлять христиан. Он также без устали ищет

Предисловие к американскому изданию 15

общую почву. Однажды я слышал, как он ска-

зал перед большой аудиторией, что, говоря

о «верующих» и «неверующих», не имеет в

виду две разные группы людей. Скорее, про-

должал он, в каждом из нас есть что-то от

верующего и что-то от неверующего. «Это

справедливо, — добавил он, — и для епис-

копа, стоящего сейчас перед вами». Редко

можно встретить интеллектуала-агностика,

подобного Эко, — столь открытого для глубо-

чайших вопросов веры. Но так же необычен

и князь Церкви, столь открытый для серьез-

ного разговора с мыслящим агностиком.

Мартини родился в Турине в 1927 году и,

как и его собеседник, изучал философию и

богословие. Но далее он двинулся в ином на-

правлении. В 1952 году Мартини был посвя-

щен в сан и вступил в Общество Иисуса. С

1978 года занимает должность Rettore Magnifico,

ректора Римского Григорианского универ-

ситета, самого престижного католического

университета в мире. Последние двадцать

лет является архиепископом Миланским. В

декабре 1979 года папа Иоанн Павел I сде-

лал его кардиналом. Ученый с обширными

и глубокими познаниями в области гумани-

тарных наук, Мартини пользуется извест-

ностью как исследователь Нового Завета.

Его имя значится в списке редакторов одно-

го из наиболее широко распространенных

16 Предисловие к американскому изданию

критических изданий Нового Завета на

греческом языке. Помимо научной деятель-

ности, Мартини пишет духовные книги для

мирян. Кроме того, он — один из ведущих

деятелей европейского экуменизма. Особен-

но интересует его проблема христианско-иу-

дейских отношений. Хотя сам он не призна-

ет такой возможности, в последнее время

о Мартини много говорят как о вероятном

следующем папе.

Несколько лет назад я лично убедился в

том, как велик интерес Мартини к откровен-

ному, ничем не стесненному диалогу. Милан,

кафедральный город Мартини, наполнен

воспоминаниями о святом Амвросии (кото-

рый был здесь епископом) и святом Августи-

не (здесь крестившемся). Известен он также

как диоцез кардинала Джованни Монтини,

впоследствии ставшего папой под именем

Павла VI. В этом-то историческом месте, в

огромном лекционном зале, расположен-

ном в центре города, Мартини каждый год

проводит серию открытых бесед. Называют-

ся они Cattedra dei Non Credenti — чтения для

неверующих. Мартини приглашает туда как

верующих, так и неверующих, призывая их

обмениваться мнениями по актуальным воп-

росам современности. «Чтения» приобрели

необычайную популярность: в иные вечера в

лекционном зале, покинув застекленные не-

боскребы и сверкающие неоновыми огнями

Предисловие к американскому изданию 17

ночные клубы, собирается несколько десят-

ков тысяч человек! Вход бесплатный, однако

билеты следует заказывать заранее, — и на

них всегда большой спрос. В год, когда я был

в Милане, священники и миряне, монахини и

фотомодели, ученые, банкиры, политики, — в

том числе мэры четырех крупнейших италь-

янских городов, — собрались, чтобы обсудить

тему: «Город — благословение или прокля-

тие?». Сам Мартини в кардинальском одеянии

председательствовал на собраниях и коммен-

тировал происходящее. Милан — шумный и

многолюдный город, столица итальянского

бизнеса и моды. Энергичный миланец мно-

го работает и любит развлечься. Однако, не-

смотря на все кинопремьеры, театральные

представления, концерты, многочисленные

выставки, проходившие в то же время, ясно

было, что именно собрания Мартини при-

влекают всеобщее внимание. Более двух ты-

сяч человек собирались в огромной аудито-

рии, чтобы услышать дискуссию. Это была

«открытая церковь» в лучшем своем прояв-

лении, демонстрация не только того, какой

должна быть Церковь, но и того, какой она

уже и сейчас иногда бывает. Единственный

недостаток этих собраний — они проходят

лишь в одном-единственном городе и в од-

ной-единственной стране. Но, быть может,

миланский опыт стоит перенять? Возможно,

«чтения» кардинала Мартини — прообраз

18 Предисловие к американскому изданию

будущего пути Церкви? Сработает ли тот же

прием, например, в Америке?

Такие вопросы я часто задавал себе пос-

ле возвращения из Милана. Однако так и

не нашел на них ответа. С одной стороны,

социологи утверждают, что в плане религи-

озности, — если измерять ее стандартными

критериями, — Соединенные Штаты гораз-

до более благочестивы, чем какая-либо из

европейских стран (за исключением, может

быть, Ирландии и Польши). Наблюдения по-

казывают, что американцы чаще посещают

церковь, а при опросах больше людей дают

на вопросы типа «верите ли вы в Бога?» и

«должна ли религия играть в жизни важную

роль?» положительные ответы. Но что, если

религиозность американцев подобна извест-

ному озеру в тысячу миль шириной и в дюйм

глубиной? Готовы ли жители американских

городов вместо похода в театр (или даже

сидения перед голубым экраном) идти слу-

шать, как верующие и неверующие, ученые и

писатели обмениваются мнениями по пово-

ду различных актуальных тем? Найдутся ли в

Америке слушатели для таких бесед?

Возможно, мы сумеем хотя бы отчасти от-

ветить на этот вопрос — с помощью книги, ко-

торую читатель держит в руках. Диалог меж-

ду Мартини и Эко высокоинтеллектуален,

он требует большого напряжения мысли, но

щедро вознаграждает вдумчивого читателя.

Предисловие к американскому изданию 19

При первом чтении он порой напоминал

мне фильм Луи Малля «Ужин с Андре», вы-

шедший на экраны в конце 80-х гг. Сюжет это-

го необычного фильма — беседа двух старых

друзей за прекрасным ужином. Почти два

часа двое на экране говорят на самые разно-

образные темы. Вот и все. Ни перестрелок,

ни погонь, ни сексуальных сцен. Говорят,

продюсеры сомневались, что у фильма най-

дется хоть один зритель. Однако люди шли

в кинотеатры, и «Ужин с Андре» имел значи-

тельный успех. Он увлекал, завораживал, бу-

дил мысль. Зрители расходились по домам,

вновь уверовав в мощь человеческой мысли

и человеческого слова. Подобное впечатле-

ние производит и переписка Эко с Мартини.

Она предполагает — и, в сущности, требует —

читателя, не способного удовлетвориться

плоским и поверхностным словесным фехто-

ванием «говорящих голов» в телепередачах,

что преподносятся нам как «интеллектуаль-

ные дискуссии». Но те, кто сумеет увлечься

этой книгой, будут награждены вдвойне — не

только испытают истинное интеллектуаль-

ное наслаждение, но и удостоверятся: даже

при несогласии по самым основным вопро-

сам еще возможно уважать друг друга.

Но почему же нас еще приходится убеж-

дать, что эта классическая форма челове-

ческого общения не только привлекательна,

но и необходима? Как впали мы в эту много-

20 Предисловие к американскому изданию

шумную немоту? Почему религия вдруг ока-

залась такой неудобной темой для разгово-

ра, что вокруг нее надо ходить на цыпочках

либо срываться на визг? Я не верю, что вина

за это отвратительное положение дел цели-

ком лежит на СМИ. Проблема еще и в самой

природе американской религиозности. Как

ни парадоксально, коренится она в том же,

что придает религиозности американцев

такую силу, — а именно в ее разнообразии

и расплывчатости. Если мы примем разде-

ление между скептиком и неверующим, сде-

ланное Эко в «Маятнике Фуко», то, скорее

всего, ни в одной из множества американс-

ких религиозных деноминаций не найдется

места для полного скептицизма. Однако для

неверующих места хватит. Если мормонизм,

«христианская наука», любавичский хаси-

дизм и различные течения протестантско-

го фундаментализма требуют от верующего

признавать определенный список догматов,

то либеральный конгрегационализм, рефор-

мированный иудаизм, «этическая культура»

и, наконец, унитарианизм предоставляют са-

мые широкие возможности для неверия. Да-

лее, в отличие от Европы, где религия в со-

циальных конфликтах почти всегда стоит на

стороне традиции, в Америке она зачастую

играет прогрессивную роль. Именно в на-

шей стране баптисты и конгрегационалисты

помогли зажечь огни Американской револю-

Предисловие к американскому изданию 21

ции, проповедники шли на баррикады про-

тив рабства, служители Церкви протестова-

ли против сегрегации и войны во Вьетнаме.

Поэтому в Америке никогда не существовало

политического антиклерикализма, подобно-

го европейскому, и по эту сторону Атлантики

критикам нелегко было изображать религию

в виде тормоза на пути прогресса.

В результате критикам религии в Амери-

ке никогда не предоставлялось возможности

отточить копья. Взять хотя бы для примера

неисчислимое множество религиозных воз-

можностей. Они превращают религию в ус-

кользающую мишень. Куда бы ни устремился

скептик с копьем наперевес, вместо удара о

вражеский щит или столкновения с вражес-

ким клинком сталь его тонет в пористой губ-

ке туманных рассуждений. Вместо ответных

аргументов ему предлагают членство в клубе

или чашечку кофе. Возможно, это улучшает

психологический климат, но никак не повы-

шает интеллектуальный уровень споров меж-

ду верующими и неверующими. Не много

дают такие приемы и тем, кто, подобно Мар-

тини и многим из нас, чувствуют себя где-то

посредине: отчасти верующими, отчасти

неверующими. Время от времени кто-ни-

будь удивляется, куда же подевались дерзкие

голоса американских атеистов, последова-

телей Томаса Пейна и Роберта Ингерсолла.

Лучшее, что мы видели за последние годы, —

22 Предисловие к американскому изданию

покойная Мэделин Мюррей О’Хейр, реши-

тельная женщина, начавшая первую успеш-

ную судебную кампанию против школьной

молитвы. Однако О’Хейр едва ли подходит на

роль представительницы неверующих. Ее ко-

роткая и бурная политическая карьера проде-

монстрировала прежде всего, что в подобных

вопросах решительность ума не заменяет.

Слабость религиозной критики в Амери-

ке естественно привела к тому, что защит-

ники религии обленились и утратили чутье.

Наши богословы куда чаще и с куда большим

удовольствием разбираются в запутанных

отношениях между разными религиозными

группами, чем исследуют вопросы веры как

таковой. Миссис О’Хейр, собственно гово-

ря, против религии не выступала. Она хоте-

ла лишь, чтобы правительство не заставляло

ее детей молиться в школе, и, как ни стран-

но это прозвучит, многие верующие были с

ней согласны. Наши газеты с бoльшим инте-

ресом обсуждают попытки баптистов обра-

тить иудеев, чем вопрос о том, какая рели-

гия, — христианство или иудаизм, — больше

говорит уму современного постмодерниста.

Не пора ли нам возродить старинное искус-

ство полемики и апологетики? Я полагаю,

пора, — и надеюсь и молюсь о том, чтобы в

переписке Эко и Мартини читатели увидели

элегантный, информативный, поистине вы-

сококачественный образец того и другого.

Предисловие к американскому изданию 23

Чтение этой книги заставляет желать

большего. Невольно жалеешь, что Марти-

ни и Эко ограничились лишь тремя темами.

Быть может, успех побудит их продолжить

дискуссию. По большей части профессор-

романист задает вопросы, а ученый епископ

старается их понять и ответить. Только в пос-

ледней части епископ предлагает писателю

свой вопрос, — и вопрос этот страшно важен.

С искренним интересом он спрашивает, как

людям, не верящим в Бога, не признающим

трансцендентного Источника ценностей и

смыслов, удается не впадать в релятивизм,

в наше время столь недалеко отстоящий от

нигилизма. Полагаю, Эко дает прекрасный

ответ, и все же мне хотелось бы знать, что

сказал бы на это Мартини. Вместо этого, —

возможно, намеренно, — диалог обрывается

на полуслове, и читатель остается наедине

со своими мыслями.

Однажды, сидя в саду, молодой Августин, —

тот самый, что потом крестится в Милане, го-

роде Мартини, а еще много лет спустя станет

святым, — услышал голос, говорящий: «Возь-

ми и читай». Читателя этой удивительной

книги я оставляю с таким же напутствием.

Харви Кокс

 

В ОЖИДАНИИ НОВОГО АПОКАЛИПСИСА

См. эсхатология.

 


Уважаемый Карло Мария Мартини!

Надеюсь, Вы не сочтете признаком неуважения то, что я обращаюсь к Вам по имени, безотносительно к Вашему кардинальскому одеянию. Считайте это актом почтения и благоразумия. Почтения — потому что я всегда восхищался тем, как французы, беседуя с писателем, художником, общественным деятелем, умеют избегать уничижительных указаний вроде «доктор», «ваше преосвященство» или «господин министр». Есть люди, чей интеллектуальный капитал заключен в самом имени, коим они подписывают свои мысли. Именно так французы обращаются к человеку, чье имя и есть его главный титул: просто «Жак Маритен» или «Клод Леви-Стросс». Называя собеседника по имени, они признают за ним авторитет, которым он обладал бы, и не будучи послом или членом Французской Академии. Если бы мне пришлось обращаться к блаженному Августину (и снова — не сочтите этот экстравагантный пример за признак непочтения), я не стал бы


                    29


 


называть его «господином епископом Иппонским»: Иппонских епископов было много и после блаженного Августина. Я бы называл его «Августином из Тагасты».

Я сказал также «акт благоразумия».В самом деле, нам предложена довольно щекотливая задача — обмен мнениями между мирянином и кардиналом. Может показаться, что мирянин смиренно испрашивает советов у кардинала как князя Церкви и пастыря душ. Это было бы несправедливо — как по отношению к говорящему, так и к его слушателю. Лучше нам вести этот диалог так, как и предполагалось в издании, которое свело нас вместе, - как обмен мыслями между двумя свободными людьми. Более того, обращаясь к Вам таким образом, я хочу отрешиться от того факта, что даже читатели, не исповедующие никакой религии или исповедующие не ту, о которой у нас пойдет речь, видят в Вас вождя интеллектуальной и моральной жизни.

Покончив с вопросами этикета, перейдем к вопросам этики. Полагаю, именно им в ходе нашего диалога стоит уделить первоочередное внимание: ведь мы стремимся найти между Католической церковью и светским миром точки соприкосновения (и, думаю, нереалистично было бы на этих страницах открывать дебаты о filioque). Но и при этом, поскольку меня попросили сделать первый (всегда самый опасный) шаг, не думаю, что


нам стоит сразу обращаться к злободневным вопросам, по которым позиции наши, скорее всего, немедленно разойдутся. Лучше целиться повыше и коснуться предметов, которые, хотя они и у всех на устах, корнями своими уходят глубоко в историю и служат предметом волнения, страха и надежды для всей человеческой семьи на протяжении уже двух тысячелетий.

Я произнес ключевое слово. Второе тысячелетие подходит к концу: надеюсь, в Европе еще не объявлен неполиткорректным календарь, основанный на событии, оказавшем, — с этим, думаю, согласится даже приверженец иной религии или человек безрелигиозный, — глубочайшее влияние на историю нашей планеты. Приближение этой пограничной даты невольно вызывает образ, господствовавший в мыслях людей на протяжении двадцати столетий, — образ Апокалипсиса.

Традиционная история учит, что последние годы первого тысячелетия были омрачены ожиданием конца света. Правда, историки уже объявили легендой пресловутые «ужасы 1000-го года», рассказы о воющих толпах, с ужасом ожидающих нового рассвета, — которого, возможно, и не будет. Но те же историки указывают, что ожидание конца началось за несколько столетий до рокового дня — и, что еще любопытнее, продолжилось и после.


30


Умберто Эко


В ОЖИДАНИИ НОВОГО АПОКАЛИПСИСА                      31


 


Отсюда многочисленные хилиастические учения второго тысячелетия, выраставшие не только из религиозных движений (ортодоксальных или еретических), но также, — поскольку многие политические и социальные движения мы теперь склонны трактовать как формы хилиазма, — из светских, даже атеистических движений, целью которых после ожидаемого конца света становилось не достижение Царства Божьего, но построение Царства Земного.

Откровение Иоанна Богослова — пугающая, противоречивая книга. Таковы же и связанные с ней апокрифические продолжения, — апокрифические по отношению к канону, но реальные по своему действию, страстям, ужасам и движениям, ими возбуждаемым. Откровение можно читать как обетование, но можно — как ожидание конца, и именно так переписывают его в ожидании 2000 года даже те, кто никогда его не читал. Нет больше ни семи труб, ни града, ни моря, обращенного в кровь, ни звезд, падающих с неба, ни всадников, в дымном облаке являющихся из глубочайшей бездны, ни армий Гога и Магога, ни Зверя, выходящего из моря. На их месте — неконтролируемое и неподдающееся контролю распространение ядерных отходов, кислотные дожди, исчезновение лесов Амазонки, озоновая дыра, бездомные обнищавшие толпы, стучащие (порой — с


насилием) в двери богачей, голод, охватывающий целые континенты, новая неизлечимая чума, эгоистичное истощение почв, глобальное потепление, тающие ледники, создание с помощью генной инженерии наших собственных клонов и, согласно мистическим принципам экологии, неизбежное самоубийство человечества, обреченного на смерть ради спасения того, что мы уже почти уничтожили, — Матери-Земли, изуродованной и задыхающейся.

Мы живем (хотя и сообразно с апатией, к которой приучили нас новые средства массовой информации) в страхе конца. Можно даже сказать, что мы изживаем свой страх в духе Bibamus, edamus, erasmoriemur[«Будем есть и пить, ибо завтра умрем»], в вихре безответственного потребления празднуя смерть идеологии и солидарности. Каждый из нас заигрывает с призраком Апокалипсиса, пытаясь его изгнать, и чем больше страшится, тем старательнее изгоняет, перенося его на экран в виде кровавого зрелища и надеясь, что от этого он утратит реальность. Но в нереальности призрака и заключена его сила. Я мог бы поручиться, что страх конца света в наше время более распространен в нашем мире, чем в христианском. Христианский мир размышляет о конце света, но ведет себя так, словно он произойдет где-то в ином измерении, не связанном с нашим календарем.


32   I                                           УмбертоЭко


В ОЖИДАНИИ НОВОГО АПОКАЛИПСИСА         I   33


 


Светский мир притворяется, что не подозревает о конце света, но, в сущности, одержим этой мыслью. Это не парадокс, а лишь повторение того, что совершалось в первое историческое тысячелетие.

Не стану углубляться в вопросы экзегезы, с которыми Вы знакомы лучше меня, но напомню читателям, что сама идея конца времени основана на одном из самых двусмысленных пассажей в Иоанновом Откровении — главе 20-й, предлагающей такой «сценарий»: после Воплощения и Искупления сатана заключен в темницу, но после тысячи лет он вернется: тогда-то и произойдет последняя битва между силами добра и зла, которая увенчается Вторым пришествием Христа и Страшным Судом. Иоанн ясно называет срок: тысяча лет. Однако отцы церкви уже объяснили, что для Бога тысяча лет как один день, а один день может длиться тысячу лет, словом, что это вычисление нельзя толковать буквально. Августин также интерпретирует этот пассаж в соответствии с «духовным» пониманием. Тысячелетие или обещание Царства Божьего — не исторические, а мистические события, и Армагеддон находится не на нашей земле. Это не отрицает того, что однажды история окончится и Христос придет судить живых и мертвых, но суть здесь не в конце времен, а в их прехо-дящести, в ожидании (не в результате конца


истории, а в некий установленный срок) Парусин, Второго пришествия Христова.

Такой подход, разделяемый не только Августином, но и Церковью в целом, представляет Историю в виде движения вперед, — представление, чуждое языческому миру. Даже Гегель и Маркс многим обязаны этой фундаментальной идее, сформулированной Пьером Тейяром де Шарденом. Христианство изобрело Историю, и течение, объявляющее Историю болезнью, есть, в сущности, современное воплощение Антихриста. Возможно, секулярный историцизм понял историю как бесконечное совершенствование, — завтра мы становимся лучше, чем сегодня, и так всегда, без всяких ограничений; и сам Бог в ходе этой же истории преобразуется и, так сказать, обогащается и улучшается. Однако светскому миру в целом чужда мысль, что через историю мы понимаем, как смотреть на деградацию и глупость самой истории. Когда на пути истории мы встречаем дорожный знак Надежды, — нет сомнений, это христианский взгляд. Простое знание о том, как судить историю и ее ужасы, будь то трагический оптимизм Эммануэля Мунье или пессимизм разума и оптимизм воли Грамши, принадлежит христианству.

Подозреваю, что отчаянный хилиазм развивается там, где конец света кажется неизбежным: надежда уступает место лихорадоч-


Диалоги


34                                               Умберто Эко


В ОЖИДАНИИ НОВОГО АПОКАЛИПСИСА         I   35


 


Ному предсмертному «веселью» илипопыткам вернуться в без-временную, архаическую Традицию, не способную обогатиться ни актом воли, ни размышлением (не скажу «рациональным», — скажу «разумным»). Отсюда рождается гностическая ересь (а также ее светские варианты), согласно которой, мир и история — плоды ошибки, и только разрушив то и другое, немногие избранные могут искупить самого Бога. Отсюда же происходят и различные «сверхчеловеческие» идеологии, в которых только представители привилегированной расы или секты способны совершить огненное всесожжение на жалкой сцене мира и его истории.

Только чувствуя траекторию истории, можно (даже если не веришь во Второе пришествие) любить земную реальность и верить — с любовью, — что в мире еще остается место Надежде.

Быть может, именно надежда (и еще ответственность за будущее) — та точка, где сходятся верующие и неверующие? На чем может основываться эта надежда в наше время? Верно ли, что она немыслима без идеи конца, — не той, что влечет за собой равнодушие к будущему, а той, что побуждает постоянно вглядываться в ошибки прошлого?

Если надежды нет, то нам осталось смириться с приближением конца, даже о нем не думая, устроиться поудобнее перед теле-


визором, под защитой наших электронных фортификаций, и ждать, пока кто-нибудь нас развлечет, — а жизнь пусть идет себе, как идет. И черт с тем, что будет дальше.

Умберто Эко


Надежда

кладет конец

«концу»


Уважаемый Умберто Эко!

Совершенно с Вами согласен. Вы обращаетесь ко мне по имени, данному при рождении, — я буду поступать так же. Евангелие вовсе не благосклонно к титулам («А вы не называйтесь учителями... И отцом себе не называйте никого на земле... И не называйтесь наставниками», Мф 23:8-10). Как Вы заметили, так яснее видно, что наш с Вами диалог — свободный обмен мыслями, не связанный с ролями и положениями. Чтобы быть плодотворным, наш разговор должен быть свободным: тогда мы сможем сосредоточиться на общих заботах, прояснить различия и нащупать то, что в действительности отделяет нас друг от друга.

Согласен я и с тем, что в первом обмене письмами лучше «целиться повыше».

Несомненно, для всех нас чрезвычайно важны этические проблемы. Однако злободневные вопросы, более всех волнующие общественное мнение (я говорю в особенности о вопросах биоэтики), следует рассмотреть с научной точки зрения прежде, чем торопиться с моральными суждениями,


40                                      Карло Мария Мартини


НАДЕЖДА КЛАДЕТ КОНЕЦ «КОНЦУ»                        I   41


 


в которых мы, скорее всего, друг с другом не согласимся. Прежде всего важно обратить внимание на широкие горизонты, в которых формируются наши суждения. Из этого станет ясно, почему в таком противопоставлении может быть заключена практическая ценность.

Вы заговорили о надежде и о перспективе человечества на исходе второго тысячелетия. Вы пишете об апокалиптических образах, которые, по Вашим словам, наводили ужас на бесчисленные толпы на исходе предыдущей тысячи лет. Если это и неправда, то очень правдоподобно, ибо людям свойственно страшиться будущего. Хилиастичес-кие учения существуют и воспроизводятся на протяжении столетий, и самым узким и примитивным их формам в той же мере, что и крупным утопическим движениям, свойственны глубоко одушевленные верования в грядущую катастрофу. И сегодня экологические угрозы, еще более пугающие оттого, что они подкреплены научными данными, возрождают призраки прошлых лет.

Какое же отношение ко всему этому имеет Откровение, последняя из новозаветных книг? Можно ли назвать эту книгу собранием ужасных образов, влекущих к трагическому и неизбежному концу? Несмотря на сходство между Откровением Иоанна Богослова и иными многочисленными апокалиптиче-


скими писаниями тех времен, ключ к его прочтению иной. Его следует читать в контексте Нового Завета, в который Откровение, хоть и не без колебаний, было включено.

Позвольте мне объясниться. Основная тема апокалиптических историй — это обычно полет из настоящего в мечты о будущем, где существующий мировой порядок переворачивается вверх дном, и воцаряется система ценностей, соответствующая надеждам и ожиданиям автора книги. За апокалиптической литературой всегда стоит группа людей, страдающих от религиозных, социальных или политических притеснений: не зная, как избавиться от своих бед в реальности, они мысленно переносятся во время, когда космические силы сойдут на землю и победят всех их врагов. В этом смысле следует сказать, что во всяком апокалипсисе заложен груз утопии, огромная надежда на будущее вкупе с горестной покорностью обстоятельствам в настоящем.

Разумеется, нечто схожее с этим можно найти и в текстах, ставших частью Откровения, как мы сегодня его знаем. Однако, читая его в христианской перспективе, в свете Евангелия, мы видим, что смысл и пафос этой книги иной. Это не проекция недовольства настоящим, а, скорее, продление опыта полноты, — иными словами, «спасения», как оно сознавалось в древней Церкви. Нет и не будет


42                                      Карло Мария Мартини


НАДЕЖДА КЛАДЕТ КОНЕЦ «КОНЦУ»                       I   43


 


силы, ни человеческой, ни сатанинской, которая поколебала бы надежду верующих.

В этом смысле я согласен с Вами, когда Вы пишете, что нынешняя боязнь конца света свойственна скорее светскому миру, чем христианскому.

Однако в одном вопросе христианский мир также не лишен апокалиптической тревоги, — и связано это с загадочными строками 20-й главы Откровения: «Он взял дракона, змея древнего, который есть дьявол и сатана, и сковал его на тысячу лет... И увидел я души обезглавленных... Они ожили и царствовали со Христом тысячу лет». В древнем предании существовало течение, толковавшее эти слова буквально, хотя откровенный хилиазм никогда не получал прав гражданства во всей Церкви. Преобладало стремление толковать этот текст символически. В приведенном пассаже, как и в других строках Откровения, мы видим проекцию в будущее победы тех первых христиан, которые сумели выжить в настоящем благодаря способности надеяться.

В истории мы всегда видели путь к тому, что больше и значительнее ее самой. Этот взгляд может быть выражен в трех положениях: 1) история — не груда пустых и бессмысленных фактов: у нее есть смысл, есть направление; 2) этот смысл не имманентен самой истории: он существует вне ее и являет-


ся предметом не расчета, а надежды; 3) этот взгляд на историю не ослабляет, а укрепляет этическое значение текущих событий, которым определяется метаисторическое будущее человека.

До этого места могло казаться, что оба мы, хоть и акцентируем внимание на разном и ссылаемся на разные источники, в сущности говорим об одном и том же. Я рад, что оба мы согласны в одном: история имеет «смысл», и (цитируя Ваши слова) «можно... любить земную реальность и верить — с любовью, — что в мире еще остается место Надежде».

Более трудный вопрос в том, в самом ли деле «концепция» надежды (и ответственности за будущее) объединяет верующих и неверующих. Конечно, нечто общее существует на практике: мы видим, что верующие и неверующие живут вместе, вступают друг с другом в отношения, делают одно и то же дело. Особенно очевидна эта общность, когда кто-либо, преследуя высшие цели, добровольно встает на пути зла, не надеясь получить за это награду. Вдумчивые и ответственные люди, — как верующие, так и неверующие, — вместе остаются верны истинному смыслу humus, человечества, хотя, возможно, и называют свою позицию по-разному. В драматических событиях нашего времени есть вещи поважнее названий, и, когда речь идет о защите или продвиже-


44


Карло Мария Мартини


НАДЕЖДА КЛАДЕТ КОНЕЦ «КОНЦУ»                   I   45


 


нии основных человеческих ценностей, не всегда стоит цепляться за questiodenomine., за семантику.

Однако для того, кто верит, в особенности для католика, очевидно, что названия вещей все же имеют значение. Название не случайно: оно рождается в акте понимания, а, разделенное с кем-то другим, приносит и признание, хотя бы теоретическое, чужих ценностей. Я верю, что перед нами открыта широкая дорога —дорога, взывающая к отваге ума и духа, необходимой, чтобы анализировать простое. Как часто говорит Иисус в Евангелии: «Имеющий уши да слышит... Еще ли не понимаете и не разумеете?» (Мк 8:17, 21 и далее). Он обращается не к философским теориям, не к диспутам различных школ мысли, а к пониманию, данному каждому из нас, чтобы ориентироваться в мире и понимать значение событий. Каждый крошечный шажок к пониманию великих простых истин — это шаг на пути к основаниям нашей надежды.

Восхищен также провокацией в конце Вашего письма: «Верно ли, что идея конца — не та, что влечет за собой равнодушие к будущему, а та, что побуждает постоянно вглядываться в ошибки прошлого, — служит орудием критической оценки настоящего?». Нет, не думаю, что идея конца сама по себе способна породить возможность оценки. Если


уж на то пошло, она порождает страх, ужас, самообвинение или уход в «альтернативное» будущее, — именно то, что мы находим в апокалиптической литературе.

Чтобы мысль о конце дала нам возможность сознавать будущее так же, как и прошедшее, чтобы мы могли в свете грядущего оценивать нашу настоящую жизнь, конец должен быть Концом — окончательным явлением ценностей, освещающим все наши поступки в настоящем и всем им придающим значение. Когда значение настоящего оценивается по понятной и достойной ценностной шкале, которой я могу следовать с помощью разума и ответственного выбора, это позволяет мне без горечи взирать на ошибки прошлого. Я знаю, что иду своим путем. Мне смутно виден пункт назначения — хотя бы в самых существенных его чертах. Я знаю, что только я сам могу исправить и улучшить самого себя. Опыт показывает, что человек, ни о чем не жалеющий, не испытывает желания стать лучше. Он не может распознать своих ошибок и их последствий, ибо не видит впереди ничего лучшего и не понимает, зачем становиться иным, чем он есть.

Все, что я написал здесь, — пожалуй, лишь вариации на слово «Надежда», которое я никогда не осмелился бы написать с большой буквы, не сделай Вы это первым. Нет, еще не


46                                      Карло Мария Мартини

настало время опьянять себя электронными образами в ожидании конца. Нам еще многое нужно сделать вместе.

Карло Мария Мартини

 
Ко входу в Библиотеку Якова Кротова