Неизвестные рецензии Булгакова
и Бердяева
в журнале "Книга" (1906-1907)
Приложения:
Николай Бердяев. Проф. Булгаков. Краткий
очерк политической экономии..
Николай Бердяев. В.Розанов. Легенда о Великом
Инквизиторе...
С.Булгаков. Л.Н.Толстой. О значении
русской революции...
Николай Бердяев: Оскар Уайльд. Душа человека
при социализме...
С.Булгаков. Николай Бердяев. Sub specie
aeternitatis...
Русская библиографическая
периодика рубежа XIX
и XX веков до сих пор способна
удивлять современного человека своей разветвленностью и разнообразием. Отражалось
в этом, правда, не столько чаемое здоровье национальной культуры книги и чтения,
сколько хорошо известная "литературоцентричность" старой русской жизни, в
условиях политической несвободы вменявшей литературе тяжкую обязанность удовлетворять
весь спектр политических инстинктов. Книжности было поручено "достраивать"
общество и руководить им. Библиографии же следовало договаривать то, что книгам,
при их цензурности, неизбежной узости и тематичности, договаривать не удавалось.
Так выросли и состоялись гигантские рецензионные отделы во всех русских толстых
и специальных журналах, до фактического рождения библиографии как науки -
появились солидные книгоиздательские летописи и бюллетени.
Революция 1905 года, радикально
повлиявшая на судьбу и историю русской печати, отразилась и на развитии библиографической
периодики. Возникли особые журнальные гибриды, формально посвященные текущему
рецензированию, фактически - отданные во власть более или менее узкой партийной
программы. "Форма "толстого" журнала по-видимому обречена на гибель. В эпоху
беспощадного гнета (...) легальная общественно-политическая пропаганда ютилась
в толстых журналах", - писал тогда Д.В.Философов. По его мысли, теперь "читатель
потянулся на газету, которая дает более своевременные отклики на происходящее",
и поэтому нужен новый тип "толстого" журнала.
Новым, оперативным, типом журнала стали малоформатные еженедельники: первым
из них, (копией с немецкого социал-демократического "Die Zukunft") стал журнал "Полярная
Звезда", далее последовали новый вид "Московского Еженедельника", "Накануне"
и др. В этом же ряду появились: эсеровский библиографический журнал "В мире
книг" и социал-демократический - "Книга" (внепартийное и более умеренное "Критическое
Обозрение" появилось позже и уже в ежемесячном режиме).
Внутренняя структура таких журналов отражала уже совершенно классическую схему:
тематический библиографический обзор (часто превращавшийся, конечно, в обычную
политическую, экономическую, культур-критическую и т.п. статью), блок многочисленных
рецензий, хроника и объявления. Точно так же был организован и журнал
"Книга". Первую, важнейшую его часть составляли обзоры: например, "Художественная
литература текущего года", "Предвыборная литература", "Заказная литература"
(имеются в виду печатные отчеты и справочники к съездам промышленников и предпринимателей),
"Обзор агитационной социал-демократической литературы", "Литература по женскому
вопросу", "Литература по еврейскому вопросу", "Литература по истории Франции
до конца XVIII ст.", "Литература по русской истории", "Периодическая украинская
пресса", "Лирика в 1906 г.", "Литература по вопросу о всеобщей стачке". Далее
следовали рецензии, содержательно и тематически систематизированные по отделам:
"Текущий момент", "История России", "История Европы", "Аграрный вопрос",
"Рабочий вопрос", "Национальный вопрос", "Философия", "Изящная литература",
"Освободительное движение", "Анархизм", "Школа", "Справочная издания", "Социализм"
"Религия", "Искусство", "История русской литературы", "Общественные науки".
Завершала номер разнообразная подверстка: "Книжное дело", "Хроника литературной
жизни", "Список запрещенных книг".
"Книга", "еженедельный
критико-библиографический журнал, издаваемый книжным складом "Земля"", вышел
в свет 2 ноября 1906 (№1) и просуществовал до 3 мая 1907 (№24/25). Его неизменным
редактором и одним из главных сотрудников стал известный историк литературного
процесса, в те годы составивший себе имя на введении в научный оборот архивных
материалов, М.К.Лемке. В дебютном объявлении издатели внешне дистанцировались
от узкой партийности: "Журнал ставит своей задачей дать возможность читателю
(...) ориентироваться в той массе литературы, которая в последнее время поступила
и поступает на рынок". Но социал-демократизм его бросался в глаза. Тем не
менее явственно марксистская ориентация журнала (то есть, в первую очередь,
его общественно-политический и экономический пафос) без заметных противоречий
соединялась с широким спектром обозреваемой им художественной и гуманитарной
литературы: "социальные науки, вопросы общественной жизни и народного образования,
философии, психологии, истории, истории литературы, беллетристики и искусства".
Все это выдавало в основной массе авторов именно тех марксистов, что в 1906-1907
гг. успешно совмещали подпольную революционную работу с профессиональными
культурными и научными интересами, которые выходили далеко за пределы марксоидной
ортодоксии и элементарной пропаганды. Один из авторов еженедельника объяснял
это так: "17 октября 1905 г. принесло начало новому общественному пониманию
художественной литературы. Если прежде она, по необходимости, являлась по
преимуществу выразительницей стремлений и чувств протестующе-освободительного
характера, то теперь она вступила в то переходное состояние, когда на очередь
может быть поставлен вопрос и об освобождении ее самой от черной работы политической
борьбы. Скоро наступит момент, когда жизнь отведет столь же почетное место
песням о весне и солнце, как жажде подвига и упоенью борьбы".
Видимо, эта, вполне наивная
надежда на культурное перерождение политической борьбы продиктовала издателям
"Книги" и редкую в те годы политическую терпимость в привлечении авторов.
В объявленный состав сотрудников (по таким спискам всегда ориентировались
и читатели, и рецензенты, когда хотели выяснить себе общественно-политическое
лицо издания), помимо известных марксистов Н.Валентинова, П.П.Маслова, Е.В.Тарле
и др., вошли такие менее определенно, но также социалистически ангажированные
авторы, как Иванов-Разумник, В.Л.Бурцев, М.И.Туган-Барановский, П.Е.Щеголев,
Н.П.Павлов-Сильванский, Н.А.Рубакин, Л.Я.Гуревич. Голос внепартийной (иногда
- опасно либеральной) науки должен был прозвучать в рецензиях С.А.Венгерова,
М.О.Гершензона, Д.Е.Жуковского, Ф.Ф.Зелинского, Н.И.Кареева, А.А.Кауфмана,
Н.О.Лосского, П.И.Новгородцева, М.И.Ростовцева, П.Б.Струве и др. Но главной
новостью для левой социал-демократии стало привлечение к полу-партийному проекту
таких "христианских социалистов" как С.А.Аскольдов, Н.А.Бердяев, С.Н.Булгаков
и Д.С.Мережковский. В отличие от "внепартийной науки", которая ограничила
свое участие в журнале красноречивым, но все же чисто демонстративным (за
исключением Н.О.Лосского) предоставлением имен в авторский "поминальник",
"христианские социалисты" (кроме Мережковского) на деле приняли заметное участие
в "Книге", на деле реализовали свои идеи в марксистском контексте. Кроме массы
рецензий самого Лемке, журнал заполнили заметки и обзоры марксистов П.П.Маслова,
Е.В.Тарле, Н.Валентинова, Н.И.Иорданского, В.А.Поссе, П.С.Юшкевича... - и
Аскольдова, Бердяева, Булгакова. О том, что тяга марксистской редакции "Книги"
к религиозной революционности не была только лишь следствием культурной широты,
свидетельствует содержание вполне политической "литературной хроники" еженедельника.
Только особый интерес мог наполнить эту хронику важнейшими сведениями из истории
христианско-социалистического движения: подробно освещена в "Книге" история
преследований о.Г.Петрова со стороны официальной церкви, уникальные данные
появляются и о "Христианском Братстве Борьбы". Журнал сообщал: "В Москве арестован
глава христианско-социалистического движения в России г.Свенцицкий. При обыске
полицией отобрана обширная переписка Свенцицкого с графом Л.Н.Толстым и Г.Гапоном.
Ближайшим поводом к аресту считают его реферат, прочитанный 4 декабря в философском
обществе в память Владимира Соловьева ["Террор и бессмертие"]".
Несмотря на то, что Струве
не принял в журнале практического участия, особую информированность продемонстрировала
"Книга" и в закулисной истории "Русской Мысли": сначала (14 декабря 1906)
"Книга" сообщила, что (после смерти В.А.Гольцева) руководство журналом перейдет
в руки "издательского комитета" в составе Н.В.Давыдова, А.И.Сумбатова и Каллаша
и "редакционного комитета" в лице А.А.Кизеветтера и Ю.И.Айхенвальда.
Затем (21 декабря 1906) поместила краткое: "во главе редакции "Русской Мысли"
становятся П.Б.Струве и А.А.Кизеветтер".
Неожиданная вовлеченность
"Книги" в христианские и либеральные дела получила немедленный отклик изнутри
социал-демократии. Тогдашний практический руководитель российский большевиков
(хотя философски тоже вполне самостоятельный) А.А.Богданов принялся резко
высмеивать "Книгу" за такую литературную широту. Богданов упрекает журнал
за "непреодолимое влечение к кадетам меньшевиков, учинивших на страницах "Книги"
настоящий литературный блок, в котором имена Маслова, Иорданского и пр. фигурируют
рядом с именами Бердяева, Булгакова и... и... и даже Струве!" Приводя эти
слова Богданова на страницах своего еженедельника, П.С.Юшкевич, один из ярчайших
марксистских философов и критиков начала 1900-х, однако, не стал искать внутреннего
смысла в странных связях "Книги", а лишь еще более радикально отстаивал свою
научную и библиографическую свободу. Чтобы высмеять фальшивое "пуританство"
большевиков, Юшкевичу достаточно было напомнить Богданову о том, как его партийный
коллега Ленин сотрудничал в 1905 году в "Новой Жизни" с Минским и Бальмонтом.
Острое вступление Юшкевича
во внутрипартийный спор выдавало огромный литературный заряд марксистской
энергии, для реализации которой культурная широта "Книги" была несущественна
и не страшна. Следует признать, что (более относящийся к общественным инстинктам,
нежели культуре) литературный пафос "христианских социалистов" и тем более
левых либералов заметно уступал пафосу социал-демократии. В мае 1907 журнал
"Книга", ведомый М.К.Лемке прекратился. На его основе Мих. Днепров (К.Л.Вейдемюллер)
вместе с редколлегией, в состав которой, в частности, вошли В.В.Базаров, Н.И.Иорданский,
П.С.Юшкевич, создал "критико-библиографический еженедельник" "Новая Книга"
(№№1-14, с 21 июня по 31 октября 1907).
И в нем уже не возникало философской двусмысленности: в предуведомлении "От
редакции" идейной основой нового журнала был назван "диалектический материализм",
с той лишь оговоркой, что редакторы "допускают свободу в понимании деталей
и внепартийны в политическом отношении".
После такой реформы религиозные и лево-либеральные интеллигенты из авторского
состава выбыли, и очень скоро в еженедельнике собрался весь цвет тогдашней
марксистской политической экономии, истории, философии и литературы, сосредоточивших
всю свою библиографическую работу на вопросах социализма, философии и текущей
политики в марксистском их освещении (Я.А.Берман, М.В.Бернацкий, Н.Валентинов,
Е.В.Тарле, П.С.Юшкевич, Л.И.Аксельрод (Ортодокс), П.А.Берлин, Н.И.Иорданский,
Мих.Оленов, Л.Н.Клейнборт, В.В.Базаров, С.А.Суворов, П.П.Маслов, В.Г.Громан,
П.П.Румянцев). В тени, среди авторов остался Лемке.
В Приложении впервые републикуются
рецензии, помещенные в "Книге" Бердяевым и Булгаковым и никогда не включавшиеся
ни их авторами, ни исследователями в сборники их сочинений. Тому причиной,
несомненно, был их сугубо библиографический характер, хотя большинство из
них принадлежит к вполне достойным образцам "малых форм" их критического наследия.
Все они относятся к концу 1906 года - богатому содержанием и мыслительной
динамикой переходному периоду в идейной эволюции Бердяева и Булгакова, когда,
в высоком темпе преодолев марксистские увлечения, укоренясь в утверждении
различных форм "христианского социализма", они словно остановились на месте,
позволяя вновь проявиться прежним, радикальным источникам и формулам их мысли,
обнаруживая глубокую языковую, психологическую и позитивную зависимость своих
идей от выпестовавшей и окружавшей их массовой интеллигентской революционности.
Здесь обнаруживается, что в биографии Бердяева и Булгакова между их ортодоксальным
или критическим марксизмом и их "христианским социализмом" гораздо больше
"континуума", нежели между их "христианским социализмом" и будущей православной
церковностью. В это время религиозные формулы в их сочинениях почти застывают,
банализируются - и сквозь их оболочку прорывается почти нетронутый, не потускневший
социализм, которому они отдали все прожитые к тому времени годы. Лишь затем
и вскоре, в 1907-1908 гг., в социально-философском творчестве Бердяева и Булгакова
множатся кардинальные перемены.
Есть и еще одно обстоятельство,
заставляющее внимательно отнестись к републикуемым текстам. В них мы обнаруживаем
единственный пример публичного, печатного обмена оценками творчества между
Бердяевым и Булгаковым. Хотя история их сотрудничества чрезвычайно богата
фактами, история их сближения, расхождений и отталкиваний чрезвычайно бедна.
Казалось, что они сознательно (и не вполне доброжелательно) воздерживались
от взаимных откликов: пока мы не столкнулись с их рецензиями в "Книге". Их,
конечно, явно недостаточно для исторического исследования сотрудничества и
полемики, но любой кропотливый исследователь не сможет пройти мимо этих уникальных
взаимных оценок.
Приложения:
Николай
Бердяев.
Проф.
Булгаков. Краткий очерк политической экономии.
Выпуск
I. Религ.-общест. библиотека. Серия I. 1907. 151 стр., ц. 60 к.
"Краткий очерк политической
экономии" С.Н.Булгакова представляет странное и необычное явление: очерк этот
входит в серию "религиозно-общественной библиотеки"; автор его хочет дать
"руководство, в котором бы нашли научное, а вместе и принципиально-религиозное
освещение основные факты современной социально-экономической действительности".
Непосредственное отношение к оригинальной цели, которую себе ставит автор,
имеет только введение "задачи политической экономии в их христианском понимании".
Тут С.Н.Булгаков пытается решить сложную и новую проблему об отношении религии
Христа к социально-экономической жизни. "Христианская политическая экономия,
говорит Булгаков, ищет осуществления царства Божия, свободы, правды и любви
в экономической жизни, в области социальной и экономической политики". Самой
большой трудностью для Булгакова является преодоление аскетического отношения
христианства к производственному экономическому процессу, христианского дуализма,
отрывавшего небо от земли. автор христианской политической экономии решительно
защищает ту мысль, что религия Христа стоит в отрицательном отношении только
к личному богатству, к рабству духа у материальных предметов, но освящают
народное богатство и экономический прогресс, которые необходимы как средство
осуществления царства Божия в мире. Без такой веры в религиозную миссию материальной
культуры Булгаков не мог бы писать христианскую политическую экономию. Вместе
с тем Булгаков полагает, что религия Христа дает нормы для справедливого социального
распределения, изобличает зло капитализма и обосновывает правду социализма.
Вполне сочувствуя задачам автора "Краткого очерка", мы должны только заметить,
что задачи эти выводят его из пределов исторического христианства и
вряд ли могут быть успешно разрешены на почве старо-христианского дуализма
и аскетизма. Первый выпуск посвящен характеристике современного капитализма
и во многих своих частях представляет популярное изложение экономической науки,
безотносительное к религиозной точки зрения, но составленное по собственному
плану Булгакова. Для него характерно отрицательное отношение к теоретической
политической экономии и к экономическим "законам", столь охотно испекаемым
другими экономистами. Политическая экономия для Булгакова скорее практическая
социальная этика, чем теоретическая дисциплина; в нем публицист и проповедник
берет верх над ученым и отвлеченным мыслителем и в книге его ощущается праведный
гнев против зла капитализма, против служения Молоху. Следующие выпуски будут
посвящены аграрным и рабочим вопросам и в них еще ярче должен сказаться религиозный
характер отношения Булгакова к экономической жизни, в выпусках этих должен
быть сосредоточен интерес всей работы Булгакова, так как будет религиозно
решаться социальный вопрос. Пока трудно сказать, в какой мере "Очерк" Булгакова
отличается полнотою и не слишком ли далеко заходит его презрение к социально-экономической
теории. Во всяком случае мы очень приветствуем появление этой книги талантливого
представителя религиозно-общественного течения и желаем ей широкого распространения,
так как считаем вопрос об отношении религии к общественности очень важным,
назревшим и больным вопросом. Чрезвычайно важно разрушить то предвзятое и
распространенное мнение, что религия вообще и религия Христа в частности -
враждебны социальному освобождению человечества.
Николай
Бердяев.
В.
Розанов. Легенда о Великом Инквизиторе
Ф.М.Достоевского.
Опыт критического комментария с приложением
двух этюдов о Гоголе. Издание 3-е, М.В.Пирожкова. СПб. 1906 г., 233 стр.,
ц. 1 р. 50 к.
Третьим изданием выходит
уже замечательная книга В.В.Розанова "Легенда о Великом Инквизиторе" и нельзя
не пожелать, чтобы и оно читалось и разошлось. Розанов - один из самых талантливых
и оригинальных у нас писателей. Книга его о Великом Инквизиторе Достоевского
принадлежит к первому периоду его литературной деятельности, написана до радикального
кризиса, который превратил его из ортодоксального верующего христианина в
страстного и беспощадного критика христианства. Она полна еще христианской
мистики и Розанов встает во весь свой рост. Как ни высоко мы ценим всю последующую
критику Розанова и его глубокую постановку проблемы пола, но должны все-таки
признать, что душа его начала постепенно опустошаться. Особенно печальную
роль сыграло в жизни этого большого писателя сотрудничество в "Новом Времени"...
Тема, данная Достоевским в гениальной легенде, которую Иван Карамазов рассказал
в трактире своему брату Алеше, - неисчерпаема, не исчерпал ее и Розанов. Книга
его по обыкновению написана с необыкновенной психологической тонкостью и красотою
литературной формы, но разбросанно, без концентрации мысли, она пронизана
ослепительными электрическими искрами, а наряду с этим в ней много балласта,
много ненужных мелочей. На анализе Достоевского Розанов показывает, что только
религиозно может быть утверждено безусловное значение человеческой личности,
и это самая сильная, самая несомненная сторона его книги. "Коренное зло истории
заключается в неправильном соотношении в ней между целью и средствами". "Человеческое
существо, до сих пор вечное средство, бросается уже не единицами, но массами,
целыми народами во имя какой-то общей, далекой цели... И где конец этому,
когда же появится человек, как тело, которому принесено столько жертв
- это остается никому неизвестным". Самая слабая часть книги, от которой Розанов
отрекся в предисловии ко 2 изданию, это попытка оправдать страдания детей
("слезинку ребеночка"). Тут он как бы изменяет центральной своей идее об иррациональности
мировой и человеческой природы (которая и ведет к религии). Розанов уделяет
много места анализу той мистической диалектики, которая раскрывается в разговоре
Ивана с Алешей, и недостаточно говорит о самой Легенде, некоторые мотивы ее
оставляет в стороне. Недостаточно он останавливается на том, что Великий Инквизитор
соблазняет людей принудительным счастьем, лишая их свободы. Розанов, кажется,
обращает слишком большое внимание на католическую внешность, которую придал
Достоевский своему Великому Инквизитору, и не видит всего бесконечного разнообразия
образов, под которыми является этот странный старик в истории. Очень тонкую
психологическую характеристику религиозных типов католичества, протестантизма
и православия можно найти в книге Розанова. Приложены также очень интересные
этюды о Гоголе. Вообще книга читается с захватывающим интересом и может быть
горячо рекомендована читателю. Издана она очень изящно.
С.Булгаков
Л.Н.Толстой.
О значении русской революции.
Изд.
"Посредника". М., 1906 г.
Небольшая брошюра, носящая
это заглавие, невольно приковывает к себе внимание. Как не прислушаться к
голосу нашего великого соотечественника, в котором мы привыкли чтить совесть
русской земли, а не только ее славу, когда он заговорил о величайшем всемирно-историческом
движении, нами переживаемом? Читателя этой брошюры ждет полное разочарование.
Не видя и не слыша живой революции, не чувствуя ее трепета, Толстой пользуется
ею как поводом, чтобы повторить несколько прописных своих положений, а именно
счетом три: 1) что все бедствия истории: всякие насилия, капитализм, так наз.
цивилизация (в частности "все те пустяки, глупости и гадости, которые производятся
под руководством людей, считающихся очень важными и полезными для всего человечества,
- как-то: пушки, крепости, синематографы, храмы, автомобили, разрывные бомбы,
фонографы, телеграфы, скоропечатные машины"), промышленность, происходят от
существования власти и правительства и естественным следствием устранения
их будет возвращение населения к земледелию; 2) "стоит только русским земледельческим
людям перестать повиноваться какому бы то ни было насильническому правительству
и перестать участвовать в нем, и тотчас уничтожились бы сами собой и подати,
солдатства, и все притеснения чиновников, и земельная собственность, и происходящие
от нее бедствия рабочего народа"; 3) в этом признании человеческой власти
выражается, по мнению Толстого, что "люди забыли Бога, т. е. забыли
про свое отношение к бесконечному началу жизни". "Сознательно возвратиться
от соблазнов человеческой власти и повиновения к одной высшей власти Бога
значит признать обязательность для себя всегда и везде вечного закона Бога,
одинакового во всех учениях: браминском, буддийском, конфуцианском, таосийском,
христианском, частью магометанском (бабизме), несовместимого с повиновением
человеческой власти". Относительно первого пункта естественно является вопрос,
если до сих пор "всегда были люди не добрые, любящие праздность и завистливые",
составлявшие из себя правительства, то где же гарантии, что их не будет и
впредь и, следовательно, что осуществится и получит устойчивость проповедуемый
Толстым анархический строй. Что касается утверждений Толстого относительно
превращения всего теперешнего населения при достигнутой степени его плотности
в земледельческое, то, вступая в область чисто экономических утверждений,
надлежит представлять и экономическую аргументацию, и политическую экономию
не может заставить молчать даже и повелительный голос Толстого. А она против
Толстого. Наконец, что касается чисто религиозного содержания брошюры, то
она прямо поражает своей скудостью. Религию Толстого иссыхает до одной моралистической
идеи - отрицания власти и одной политико-экономической - реставрации физиократизма.
Толстой впадает этим в материализм горший, чем экономические материалисты
и, право, только условная фразеология изредка заставляет вспоминать о "религии"
Толстого. В конце концов с разочарованием выпуская из рук брошюру, невольно
подумаешь: лучше бы она осталась ненаписанной. Религиозный дух Толстого борется
и протестует против безжизненного и нерелигиозного, даже антирелигиозного
рационализма, в тисках которого он находится, и как будто впадает в изнеможение
от непосильной борьбы. Разобьет ли он эти оковы и, сильный и свободный, раскроется
для подлинного религиозного откровения, или же так и останется в песчаной
пустыне рационалистического морализирования?
Николай
Бердяев
Оскар
Уайльд. Душа человека при социализме. Перевод М.А.Головниковой.
Книгоиздательство "Дилетант". Москва, 1907.
Большой интерес представляет
этюд Оскара Уайльда, в котором знаменитый индивидуалист высказывает свое отношение
к социализму. Уайльд очень тонко, тоньше многих социалистов, понял, что положительный
смысл социализма - в выявлении индивидуальности во всем ее внутреннем своеобразии.
"Истинное совершенство человека не в том, говорит Уайльд, что он имеет, а
в том, что он есть. Частная собственность мешала проявиться истинному индивидуализму
и создала ложный индивидуализм". "Человек думал, что главное - это иметь,
не подозревая того, что главное - это быть". И действительно, в капиталистическом
строе и во всяком строе, основанном на частной собственности на орудия производства
и землю, достоинство человеческой индивидуальности определяется не тем, что
она есть по внутренним своим качествам, а тем, что у нее есть, социальными
вещами, доставшимися ей не по заслугам. Очень хорошо у Оскара Уайльда подмечена
та социально-психологическая истина, что в мятеже, в борьбе, к которой сейчас
принуждает огромную часть человечества безобразный социальный строй, истощаются
индивидуальные силы, ослабляется творчество. Уайльда постоянно мучит вопрос
о Христе и он говорит о Нем: "Когда Иисус говорил о бедных, он просто разумел
людей, не развивших своей индивидуальности". Это очень глубокая мысль: богатые,
это [те,] индивидуальность которых определяется тем, что они имеют, внешними
вещами, а не теми, что они суть сами по себе, т. е. не имеющие индивидуальности.
"Чтобы быть подобным Христу, нужно быть совершенно и абсолютно самим собой",
т. е. не зависеть от социальных предметов, от богатства и бедности. По упованию
О.Уайльда, в социалистическом обществе "государство будет делать то, что полезно.
Индивидуум будет делать то, что прекрасно". Уайльд далеко стоял от социалистического
движения и социалистических теорий, многое понимал лучше самих социалистов,
но недостаточно видел двойственность социализма. В одной своей полосе социализм
служит выявлению и освобождению индивидуальности, утверждению подлинной иерархии
индивидуальных душ путем свержения ложной социальной иерархии, но есть в социализме
стихия, враждебная личности, и особенно она сильна в марксизме. Вторая половина
этюда Уайльда посвящена характеристике психологии художника в его отношении
к публике и защите индивидуализма в искусстве. Все это уже известно и в значительной
степени устарело. Оригинально и хорошо то, что в самом конце говорит О.Уайльд
против сентименталистов и в защиту радости. "Всякое сочувствие прекрасно,
но сочувствие страданию - его наименее прекрасная форма: сочувствие радости
увеличивает сумму радости в мире, сочувствие же горю не уменьшает суммы горя".
В будущем "человек будет испытывать радость при виде радостной жизни других".
Религия О.Уайльда есть эстетизм и "новый индивидуализм", "новый эллинизм",
для которых, по его мнению, работает социализм. Боюсь, что "новый" индивидуализм
и эллинизм в достаточной мере стар, и преодоление этого эллинического индивидуализма,
синтез индивидуализма и универсализма есть религиозная потребность эпохи.
Перевод заглавия этюда Уайльда "Душа человека при социализме" плохо
звучит, лучше было бы "Душа человека и социализм".
С.
Булгаков
Николай
Бердяев. Sub specie aeternitatis. Опыты философские, социальные и литературные
(1900-1906). Издание М.В.Пирожкова. СПб., 1907, ц. 2 р.
Под этим, может быть, слишком
ответственным заглавием Н.А.Бердяев собрал свои этюды последних семи лет,
и на мою долю выпадает приветствовать выход в свет этого сборника. Мне трудно
говорить объективно об этом сборнике своего ближайшего литературного собрата,
ибо его темы, борьба, искания суть, вместе с тем, и мои собственные, и, рука
об руку, еще не очень давно приходилось нам отстаивать в литературе самое
право на существование таких вопросов. Сущность той духовной эволюции, которую
пережил Бердяев, сводится к духовному освобождению от философии позитивизма
(в ее марксистской разновидности) и от религии социализма чрез философский
идеализм в религиозном христианском мировоззрении, к религиозной философии,
устанавливающей идеал христианской общественности. Идеал этот содержит пока
только смутные предчувствия будущего, впервые в такой форме вообще появляющиеся
в истории в наши дни, в поздний уже час истории. Напротив, то, что оставлено
Бердяевым позади, принадлежит вчерашнему и сегодняшнему дню, представляет
собой господствующее мировоззрение, мнение сплоченного большинства,
которому тем самым Бердяев бросает резкий вызов (ср. напр., послесловие и
др.). В этом, идейном, смысле книга Бердяева есть боевая книга, идущая
наперекор господствующим вкусам и предрассудкам. Тот, кто примется за чтение,
не должен надеяться получить какую-нибудь положительную, отстоявшуюся доктрину.
Автор гораздо больше спрашивает, чем отвечает, чаще борется с противниками
или самим собой, чем излагает свои мысли в повествовательной форме. Наконец,
его изложение слишком эскизно. Но вся книга проникнута благородным, аристократическим
в подлинном смысле слова духом идейной непримиримости, мятежности и постоянного
беспокойства; автор описывает то, чем
он в действительности живет в данную минуту и в этом смысле книгу можно назвать
философским дневником. Она есть ценный "человеческий документ" начала XX века. Этим определяется
общий ее характер и значение, достоинства и недостатки. К числу последних
я отнес бы некоторую литературную беззаботность и кажущуюся благодаря тому
чрезмерной легкость философской эволюции автора, производящую, может быть,
вследствие небрежной манеры письма, внешнее впечатление безболезненности этой
смены. Философской фантазии Бердяева легко достаются чисто суворовские переходы
мысли, но он недостаточно заботится о том, чтобы сделать их выполнимыми и
для своего читателя. Я сыздавна упрекал его также за то, что он, справедливо
не веруя в жизненные плоды школьной философии, владеющей теперь умами, все-таки
не отдает ей достаточного внимания в своих работах. Несколько зашнуроваться
в корсет школьной философии для широкой натуры автора, в интересах его читателей
и строгости его мысли, было бы полезно. - В заключение, от души приветствуя
сборник статей Н.А.Бердяева, я выражу еще раз пожелание, чтобы эта книга,
которая составила бы заметное явление и в западной литературе, возбудила к
себе заслуженный интерес, а чтобы самому автору удалость окончательно, со
всей возможной глубиной утвердиться на почве положительного христианского
мировоззрения и быть его ярким апологетом и философом. Обсуждать в подробности
идеи автора или вступать с ним в спор в рамках библиографической заметки невозможно.
В сборник входит 23 статей и заметок [sic] (с предисловием и послесловием).
Самыми значительными из религиозно-философских является статья "О новом религиозном
сознании", также этюд о русском идеализме, о Михайловском и Чичерине, о Леонтьеве,
о Виндельбанде, из публицистических на первое место следует поставить этюд
"Революция и культура", по своему содержанию и времени появления (прошлой
осенью) лучше всего свидетельствующий о духовной независимости автора.
