Яков Кротов. Путешественник по времени. Вспомогательные материалы.
Македоний Васильевич Федотовских
ГОРЬКАЯ МОЯ ДЕРЕВНЯ. ХРУСТАЛЬНАЯ МОЯ РОДИНА
Отрывки из брошюры, изданной в Перми в 2000 г.
Март, 1994 г.
ГОРЬКАЯ МОЯ ДЕРЕВНЯ
С Пантюшкиной горы гляну – вольно сердцу и радостно. Потому что предо мной самое зазывное место на земле. Справа уходят в даль не высокие, но местами крутые угоры, одетые хвойным да лиственным лесом. Под угорами речка Бым на камешках тину полощет, гольянов да пескарей таит. А слева от нее до горизонта поля пропаханы, кое-где перелесками размежеваны. Над всем этим облачное уральское небушко через голубые проталины светлоту льет...
Но скоро станет горестно на душе, потому что посредине зазывности этой, как посредине моего сердца, живет деревня Ерши. Стоит она на взгорках, возле упомянутой речки и тянется по тракту на целых два километра.
Как въезжаешь – первый справа махонькой, меньше бани, домишко осел в землю по самое оконце. Да еще наклонился: подайте милостыню... Дальше по улице – прогал, нету дома, отжил свое. Прибавилось в деревне прогалов. На иных домах крыши столь дряхлые, щелястые, скособененные, что, кажется, дунь ветер и они рассыплются.
Возле бывшего магазина который год навоз да бурьян. Давно пустует моя начальная школа, пугая выбитыми, кое-как заколоченными окнами. На речке Бым догнила мельница, где сорок лет назад под могучим водяным колесом в бучиле клевали стремглявые окуньки.
О, моя деревня!
Сколько раз я уезжал отсюда и сколько раз приезжал! Сколько раз глядел с Пантюшкиной горы на место моего детства, на родину родителей и сдерживал слезы! Не знал, вернусь ли, но слезы мужику выказывать стыдно. И гора-то вовсе не гора, просто подъем из долины на пути в дальние края, но видится с этого подъема далеко и памятно...
По военной службе и не только по военной, довелось мне побывать в Азербайджане, Молдове, Туркмении. В Подмосковье, Кировской, Вологодской, Новосибирской, Магаданской областях, в Туве, Якутии, на Алтае, на Камчатке, да кое-где еще. Приглядывался к аулам, кишлакам, станицам, чужим деревням. И, порой, укорно вспоминал Ерши. Видел, например, поселки немцев Поволжья в Сибири. Дома стоят – загляденье: ровно по линеечке, добротные, от фундамента до трубы ухоженные, подкрашенные. Размышлял: почему выселенный немец изладил перед своим домом цветочную клумбу, а мой земляк, постоянно здесь живущий, не только не изладил, но навалил навозу возле дома и живет так? Обходите, люди добрые! Другой земляк привез дров из леса, свалил перед домом и лежит груда поленьев все лето. Почему?
Старуха живет в хилом домишке одна. Крыша протекает, прясло в огороде завалилось, но никому дела нет, даже родственникам. Почему? С края деревни в навозной жиже киснут стены старого коровника. И никого не тошнит. Почему? Ведь у соседей в Быму совсем иная картина. А лет десять назад бымовские руководители оттяпали у ершовцев пахотные поля аж по самую околицу, и ершовцы ничего, живут. Будто так и было. Почему?
И по виду-то ершовцы кажутся беднее, да сутулее. Вот идет он, мой земляк, механизатор, в валенках с галошами, в грязной телогрейке, в шапке-ушанке, у которой завязки болтаются. Весна на дворе, но плечи опущены, лицо небритое, черное от ветра и копоти, в резких морщинах. Старик да и только, но ему чуть больше пятидесяти!
Женщины возле магазина в вечных своих старых кофтах, шалями закутаны, на ногах шерстяные носки с галошами. Одна еще в плисовой, довоенной покупки жакетке.
В авоське три буханки хлеба. Зачем столько?
– Дак, когды ишшо привезут-то? Вот и взяла поболе. Дак, засохнет, дак, скормлю, курисам...
О, горькая моя деревня! Посредине жалости моей вы, оседающие в холодную уральскую землю кособокие дома! Посредине жалости моей вы, изработанные, сквернословые, с водочной тоской в глазах сутулые мужики! Всю жизнь без выходных: ибо в выходные-то дни работа аль во дворе, аль в огороде.
Посредине жалости моей вы, малограмотные бабы и старухи, угрюмые и завистливые, безразличные и хворые. Всю жизнь в кухонных да дворовых заботах, вы забыли, когда пели, когда плясали. Помню больных и дебильных детей ваших. Знаю здоровых и умных сыновей-дочерей ваших, уехавших из горькой деревни в города...
Думал я давно, чем бы помочь Ершам. В 70-х годах стал бить тревогу. Жалобные письма писал в московские, областные и районные верха. В Кунгурский горком посылал три письма. Писал тогда, что в районе потребление водки (только водки!) увеличилось с 17 литров на человека в год до 29-ти! Что резко падает нравственность. Что не только мужики, но спиваются и женщины. Люди устают от работы без выходных, и от жизни без душевной радости. Приводил имена покончивших самоубийством. Что причина такой жизни – нет внимания человека к человеку. Нет между людьми духовной опоры, единения. Писал о растлении молодежи рок-музыкой. Предлагал вот что.
В южных краях укрепой нравственной жизни, духовным руководством в деревнях являются старики. Сидят в сакле, в юрте, аль в доме столетние почтенные деды, пьют неспеша чай и, поглаживая бороды, немногословно говорят: «Да, этой вдове надо помочь отремонтировать дом». Помолчат. «Да, этого подростка надо проучить. Пусть отец накажет ремнем и чтоб соседи слышали». Долго помолчат. (Не возразит ли кто?) «Да, мост через реку надо менять. Пусть председатель хлопочет в районе».
И как решила эта седая, истинно советская власть, так и будет. Есть ли на Урале подобные мудрые обычаи – не знаю. В Ершах старики есть, но столетних нет и не видел. И вопросы нравственности они не решают. А кто решает? Да никто! Полное попустительство. Вот я и предложил тогда ввести на деревне, на селе должность СТАРЕЙШИНЫ, НРАВСТВЕННОГО НАСТАВНИКА. Вроде духовного учителя. Выбранного или назначенного – не в этом суть. Лишь бы издерганный проблемами, семейными ссорами усталый человек мог высказаться, получить душевную поддержку и житейский совет.
Из верхних инстанций ответов на мои наивные письма не пришло. Лишь из Кунгура уважаемый первый секретарь горкома Партии сообщил, что письмо рассмотрено, что я сгущаю краски, что покончившие жизнь были судимы, злоупотребляли спиртным. Что в Ершах не так и плохо: построен клуб, идет кино, дано четыре концерта, прочитано три лекции. Задачи свои горком видит... Потом я был у него и на приеме.
Но что он мог, даже первый секретарь, изменить в судьбе деревни? Запретить водку продавать? Будут пить самогонку, брагу, одеколоны. И разве мало таких, а может и хуже, деревень в районе, на Урале?
К жизни такой страна пришла не сразу. С начала века хитрые лозунги типа «свобода совести», «материя первична, а сознание (дух), вторично» настойчиво внушали россиянам БЕЗБОЖИЕ. Отрицая Бога, отрицали тем самым и понятие ГРЕХА, совестливого запрета.
Постепенно люди, не осознающие грех, стали грешить, равно и преступать законы, при любой власти, на любой должности, с любым уровнем образования. БЕССОВЕСТНОСТЬ и БЕЗБОЖИЕ стало всеобщим наваждением. Это ведь безбожники затевали революции, несущие хаос, разруху, смерть. Безбожники рушили церкви, губили священников, расстреляли царскую семью в Екатеринбурге. Безбожники раскулачивали, расказачивали, доносили друг на друга, гноили людей в лагерях. Безбожники лгали и лгут в иных газетах на русский народ и ныне. Безбожники били из танков по «Белому дому», по народным избранникам, среди которых тоже немало безбожников. Так какое же гражданское согласие может быть среди противостоящих безбожников? Грабители, предатели, убийцы, насильники, рекетиры, алкаши, проститутки, мздоимцы, они переполнили ныне смрадом своих грехов суды и тюрьмы.
Отсюда древний, как мир, вывод: нельзя жить без высокого и добровольного САМОКОНТРОЛЯ, то есть, БЕЗ СОВЕСТИ, без духовной опоры. Без веры в Бога. Нельзя терять душу ради материи. Нельзя материю, то есть, тело, вещи, еду ставить выше души, выше веры, выше совести.
В городах и селах стали восстанавливать порушенные церкви. В соседнем Быму засеребрился купол храма св. князя Александра Невского. Но нечего восстанавливать в Ершах. Православный храм св. великомученицы Параскевы-Пятницы закрыт в 1936 году. Стоял он, обезглавленный, на взгорке, на краю откоса. С другой стороны в десяти метрах идет дорога, далее скучились дома. Не было у храма ни двора, ни подсобки. Устроили в нем клуб. С горечью вспоминаю сороковые годы, когда я, подростком, ходил туда на танцы, участвовал в самодеятельности. С горечью осознаю свой грех...
Когда работал в Министерстве культуры, то хлопотал о строительстве клуба в Ершах. Этот построенный клуб и имел ввиду первый секретарь. А бывший храм пустовал и гнил. В 80-х годах стены снесли совсем. Мало того, что снесли, когда дорогу асфальтировали, то на десять метров спрямили ее и провели по месту храма. Адовой смолой, несущей раковые заболевания, залили намоленное место. Скорбно смотрит с небес на содеянное святая великомученица Параскева-Пятница. Та красивая девушка-христианка, что отказалась поклоняться мертвым языческим богам. Ее били – не предала веры. Властный наместник принуждал стать наложницей. Ответила, что избрала себе Жениха на небесах – Спасителя Христа. Ее царапали специальными железными когтями – не покорилась. Ее жгли свечами – не предалась!
А деревня, русская уральская деревня Ерши предала свой храм, забыла веру. Не за покорство ли злу ныне идет пьянство, уныние, рождаются дебильные дети, ползут СПИДы и прочая зараза? Это ведь безбожники – внуки безбожников крадут в городах детей, чтобы сорвать выкуп. Это ведь безбожники-врачи определяют больных да не родившихся детей на запчасти. Какую надо иметь грешную стяжанием душу, чтобы свой образованный (!) медицинский ум направить не на лечение, а на разделывание человека для продажи его органов! Чтобы заиметь доллары, чтобы потом, не замечая, что они кровавые, склизкие, пропитанные болью, тратить их на жратву, на выпивку, на секс, то есть, на разврат, расписанный в бесстыжих газетах... О, горькая моя Россия!
В 1990 году, в Троицын день, поминая на Ершовском кладбище покойных отца и дедов, я предложил заново построить в Ершах церковь. Кому говорил – усмехались: «Тут крышу починить – денег нет, а он – церкву».
На другой год я разработал проект устава сельской благотворительной общины. В нем намечалась бескорыстная помощь друг другу, уважение к себе и к ближнему своему, к дому, к своей деревне. Намечалось строительство храма. То есть, постепенное духовное возрождение. Отдал читать землякам. До сих пор читают.
На строительство храма я получил благословение архиепископа Пермского и Соликамского Афанасия. Однако денег не обещано: мало поступает денег в Епархию, потому что подорожала жизнь. А расходы на восстановление порушенных церквей резко возросли. Не один десяток церквей будет восстанавливаться в области. Священники бедствуют от безденежья. Значит, надо искать средства на стройку из других источников. Но прежде, чем строить, нужно знать: сколько и какие прихожане будут посещать, какой площади нужен храм. Знать геоподоснову – крепкий ли грунт. Знать историческую справку: когда был построен храм и какой по стилю. Все это я решил изучить сам.
Чертежей не сохранилось, фотографий не нашел. В Пермском госархиве прочитал протокол общего собрания от 29 декабря 1935 года о закрытии церкви. Присутствовало 182 человека. Аккуратно переписаны все фамилии. Указаны выступавшие. Постановили: закрыть церковь, передать под культучреждение... Просить хорошего избача»...
Обратил внимание на карандашную приписку сбоку: «Команда НКВД № 5. Запарову». То есть, собрание шло под контролем НКВД. Под угрозой. Под страшной угрозой. Наверняка многие знали о расправах в Белогорском монастыре да Серафимовском скиту, что в десятке километров от Ершей. В 1919 году там было убито, расстреляно, зарублено шашками, утоплено около ста священников, дьяконов, монахов...
И сколько было на собрании жителей – тоже вопрос. Ибо на Урале 29 декабря провести собрание можно только в помещении. А в каком деревенском доме поместится 182 человека?
Чтобы узнать, когда была построена церковь, кто были священники, я в Московской исторической библиотеке просматривал «Пермские епархиальные ведомости». Просмотрел издания с 1902 по 1909 годы. Нету данных. Издание 1910 года было в переплетной мастерской.
В Государственной Российской библиотеке изучал архитектуру храмов. Уяснил, что каждый храм должен иметь свой, неповторимый благолепный облик. Что нет некрасивой церкви, как нет некрасивой молитвы, если человек молится искренне. После этого по-иному смотрю на каждую церковь, на каждую колоколенку.
Интересную справку получил из Кунгурского госархива.
«Церковь в с. Ерши во имя св. Параскевы построена в 1910 году на средства местного населения... Здание деревянное, с такою же колокольнею, покрыто железом. Престол один, утвари недостаточно... При церкви старостой состоял на 1920 год Максим Варламович Кожин, священник Филипп Семенович Симаков... Псаломщик-диакон Михаил Александрович Зобнин... Приход ершовской церкви составлял 298 домов, 698 мужчин и 791 женщина... С 1920 года и по день закрытия работал священником Густокашин Федор Кузьмич, 1888 года рождения... На основании постановления Свердловского облисполкома № 3876 от 29 марта 1936 года по ходатайству (?) Кунгурского райисполкома Ершовская церковь была закрыта».
Подпись директора госархива.
Помню, бабушка моя, Анна Ивановка Зобнина, говорила, что «вскорости батюшку забрали и увезли». Сын его, Аркадий, благообразный молодой человек, приходил к бабушке, толковал о жизни, замолкал, утирая слезы. «Где же мне искать отцову могилу?»
В войну Аркадия отправили на лесозаготовки. Приехал как-то курящий, выпивший, сквернословый. Потом и он сгинул...
Ныне в деревне Ерши менее ста домов, а жителей 245 человек. Так тает деревня, кормилица города.
В Москве и области я всматривался в разные храмы, раздумывал, каким по высоте, по площади, по виду должен быть храм в Ершах. Вглядывался в купола и колокольни, в своды стен, иконостасы и паникадила. Читал православную литературу. И снова ехал в Ерши.
В Ильин день 1993 года рано утром на Ершовский техстан пришли на работу механизаторы, и пришли старушки, чтобы поехать помолиться в Полыгарскую церковь. Это километров за 18. Автобуса не дали. Тут инициативная группа и провела собрание. Постановили: возродить приходскую общину, в дальнейшем построить церковь. Приняли типовой, разработанный Патриархией, гражданский Устав. Избрали приходской совет.
Поехал я с документами в Пермскую Епархию, зарегистрировал в Управлении юстиции. Еще хождения, еще десяток подписей и вот изготовлена круглая печать, открыт счет в банке. Еще хождения – выделен местной администрацией участок под храм, разрешено нарубить строительного лесу.
А дальше нужны деньги. В 1993 году один кирпич стоил 140 рублей, а ныне – 450. Кубометр леса стоил 30 тысяч, а ныне за 100. Перевозка на автомашине стоила 120 тысяч, а ныне... Тогда на строительство надо было миллионов 65, а ныне более 450. У нас пока собрано после обращений через газеты, несколько миллионов горьких, как слезы, рублей. Реально ли в наше разрушительное время построить заново храм, когда нет денег даже крышу починить? Всякий скажет: нереально.
Ну, что-ж, нереально, так нереально. Подождем. А чего подождем? Лучших времен? Каких? Чтобы выше горла накопилось на душах наших грязи и матершины, нищеты и воровства, пьянства и блядства, зависти и злобы? Каких же лучших времен ждать, коли ныне самое лучшее время – время прозрения? Очнись, горькая моя деревня!
Я прошу денег у молодых разбогатевших людей. И спрашиваю: чьи у вас деньги? Для чего? Чтобы удивить изработанных крестьян богатой дачей, шикарной машиной, дорогой шапкой? Чтобы в который раз шибко поддать и сыто нажраться? А дальше что? Дальше какой смысл вашей стяжательской жизни? Ждать новой злобной революции?
Я прошу помощи у высоких властей, у богатых организаций. Пока обошел 26 фирм, фондов, банков. Буду «доставать» кирпич, цемент, железо, транспорт. Это мне знакомо по последней, перед пенсией, работе. Надо будет – пойду рубить лес. Разумеется, работаю бесплатно.
Но прежде обращаюсь к вам, земляки. Вы смогли разрушить храм. Сможете ли возродить? Именно в эти трудные годы надо обратиться к Богу и начать строить. Но сначала надо построить храм в сердце своем и поверить в чудо. Я верю. И потому прошу соучастия. Пока соучастие под угрозой. Разговариваю в Ершах с молодым мужчиной. Вмешивается давно знакомая мне, злая от жизни женщина:
– Да напрасно все это! Ниче у вас не получится. А вот так, не получится и все...
И резко добавила: – Я сказала!...
Так бесовская сила бабским языком пытается мешать. Что-же, покоримся злой силе? Будем и дальше гибнуть? Обращаюсь ко всем верующим и не верующим: ПОМОГИТЕ. Словом, соучастием, стройматериалами, деньгами.
Будет храм – значит, будет место для общей молитвы, для согласия. А еще для крещения, венчания, покаяния, причастия. Будет по капельке созидаться приличие, любовь друг к другу, вечная память. Как струпья, спадут грехи с печальных душ наших, и, очищаясь, духовно воспрянут люди. Преобразится деревня, помолодеет, привечая вернувшихся своих сыновей, начнет новую страницу жизни.
...Гляну когда-то с Пантюшкиной горы и увижу белую стройную церковь. Сверкнет над ней символом победившего страдания вознесенный православный крест. И услышу над угорами зовущий колокольный звон. И от праздника на душе не сдержу тогда я трудные, трудные слезы свои...
Македоний ФЕДОТОВСКИХ
Ерши – Кунгур – Пермь – Москва.
1994 г.
Статья опубликована в газете «Искра» 16 июня 1994 г. К настоящему времени после публикации в деревне произошли некоторые изменения. Нет осевшего при въезде домишка, появились новые дома, регулярно привозят хлеб...
Октябрь, 1996 г.
КРАЕУГОЛЬНЫЙ КАМЕНЬ
За деревней, на взгорке, между хлебным полем и огородом в первом часу дня – молебен! Старухи и старики, немного молодежи стоят с зажженными свечами. Крутой дугой перед ними глубокая траншея. Рядом сгружен кирпич, металлические решетки, речной гравий. Поодаль урчит автомиксер, вращая грузную бочку с бетонным раствором.
Молебен служит благочинный 4-го Округа, настоятель Кунгурского Свято-Никольского храма протоиерей Олег. С ним на молебне иерей Евгений, иеромонах Антоний, поет группа певчих. Колеблются капельки огоньков, светятся на морщинистых лицах слезы...
Отец Олег в праздничной белой ризе освящает святой водой участок Земли. Убедительной речью напутствует прихожан на строительство. Торжественно поднимает привезенный кирпич. В нем, в крестообразной лунке, замурована частица святых мощей. Протоиерей опускается по лестнице в траншею и с благословительной молитвой закладывает в Землю первый – КРАЕУГОЛЬНЫЙ КАМЕНЬ. Затем показывает всем небольшую, отлитую ПАМЯТНУЮ ДОСКУ. На ней рельефный позолоченный текст:
«Во имя Отца и Сына и Святого Духа!
Основана сия церковь в честь и память святой великомученицы Параскевы-Пятницы при Патриархе Московском и Всея Руси Алексие II, при святительстве высокопреосвященнейшего Афанасия, архиепископа Пермского и Соликамского и положены мощи святого Иннокентия, епископа Иркутского, в лето от сотворения мира 7504, от рождества же по плоти 1996 года, месяца сентября, 6 дня».
Мне довелось Памятную Доску заранее заказать в Перми. Трижды пришлось переделывать дату – подходили сроки закладки, но не было или техники, или стройматериалов. А сейчас я, не помня себя от волнения, спустился в траншею, накрыл Доской Камень и держу так. Вот приблизился автомиксер и по слову священника пустил в траншею бетонный раствор. Серая масса медленно доходит до Камня, наплывает на Доску, погружая на века освященные летописные слова. Наступил радостный для верующих, исторический для деревни момент... И поставлен на месте будущего алтаря деревянный крест, излаженный Володей Кашеваровым. И посветлел осенний денек, милее показались рыжие ершовские поля, позолотели кое-где березовой листвой густолесые угоры. Помоги, Господи, построить храм в деревне. Ой, помоги, Господи!
Деревня Ерши – проездная. Тянется по тракту возле речки Бым на целых два километра. Основана, согласно преданию, в XVIII веке петровскими поселенцами-солдатами, да беглыми крестьянами. Климат холодный. Земля – суглинок, хлебушка родила мало. Да и добыть землю под посев надо было корчеванием леса. Обустраивались, приживались те, у кого лошадь дюжей, да жилы крепче. Однако в соседних Быму и Югу земля та же, но жизнь была несколько иной. Потому что медеплавильные заводы – в Югу – Осокинский, в Быму – Демидовский привносили порядок и общность. Ровнее тянулись улицы, не видно навоза, имелись торговые лавки, жители носили сапоги. «На грош, да с вилки!» – говорили о бымовлянах ершовцы с завистью. Разница культур жива и поныне.
И вера православная в Ершах не шибко прививалась. Лошадь понукали с матерком. К тому же было много угрюмых староверов. Если Юг Осокинский, Бым, Троельга в конце XIX века строили каменные православные храмы, то Ерши не спешили. «А че мы будем маяца? Где денег-то возьмем? Кому надо молитца – пускай в Бым идет. Всего три версты». (Попробуй, сходи в метель, аль в мороз за 30 градусов!)
Но в начале XX века на Белой горе стали строить видимый издалека большой православный собор. Поехали да пошли туда со всей губернии паломники. Даже были члены царской семьи. Решились тогда и ершовцы: построили в 1910 году деревянную церковку в честь святой великомученицы Параскевы-Пятницы. Утвари было мало. Свечи ставили скудно: редко какой мужик чтил заповедь «шесть дней работай, седьмой Господу Богу твоему». Зато выпить в любой праздник любили.
За маловерие, за беззаконие, за пьянство первое наказание деревня понесла в гражданскую войну. Пушки красных от Быма били шрапнелью через деревню по Пантюшкиной горе и ближе. Там были конные отряды колчаковцев. В Ершах сгорело несколько домов, угнано пять-шесть лошадей, съедено несколько коров. Брали белые и брали красные.
А потом был голод, коллективизация, раскулачивание. «Кулачил» с уполномоченными местный Яшка Роньжа, безлошадник, пьяница и грабитель. Одно время был даже председателем сельсовета. Говорили, что он убил старуху Деяновну и забрал деньги, убил в лесу за Пантюшкиной горой блиновского мужика, забрал пару коней и пропил. Сгинул под следствием где-то...
Храм закрыли в 1936-м, в период гонения на русскую Православную Церковь. Последний священник Федор Кузьмич Густокашин был арестован еще до закрытия, репрессирован и погиб. Вместе со всей Россией деревня несла кару за предание православия, за поругание святынь, за гибель царской семьи...
В военное время устроили в бывшем храме клуб и мне, грешному, полуголодному подростку, пришлось ходить туда, смотреть кино, танцевать на вечерках, обжимать девок...
Тяжкими были налоги Великой Отечественной. Хлеб сдавали полностью, порой, даже семенной запас. Вместо хлебушка мы, подростки, бобы ели, да лепешки из гороховины, да лебеды. И робили, робили взамен ушедших на фронт мужиков. Помню, как впряженные в соху, бабы пахали огород. Витька Фурин, мой одногодок, после пастьбы коров, поел лепешек, замешенных с добавкой репейных пучек, вздуло живот и – умер при мне.
В 70-х годах, когда резко возросло в районе потребление водки (с 17 литров до 29 на душу), покончили с собой в разное время Г. Переведенцев, В. Суворов, Б. Федотовских, Г. Петухов, В. Кирпичников. Четверых из них я помню. Они пили самогонку и брагу, и что попадет. Ничего не читали, не искали смысла жизни, не верили в Бога, хотя и были крещеные. Но ершовцы не задумались тогда над этими смертями. Не было ни схода, ни осуждения, ни сожаления.
А храм без хозяйского догляда гнил и разваливался. В 80-х годах стены снесли совсем. По его месту провели спрямленную дорогу.
От пьянства в Ершах больше, чем в соседних деревнях, рождались умственно отсталые и дебильные дети. Помню таких в восьми семьях. Они не умели ни читать, ни писать, ни работать. Ныне полна страданий жизнь Анны Ивановны Зайцевой. Она вот уже 44 года с ложечки кормит свою дочь, которая с рождения не ходит, не говорит, не может передвигаться. Велик будет подвиг матери, коли до конца донесет свой тяжкий крест.
А здоровая деревенская молодежь издавна покидает свою родину – красивейшие лесные угоры да издольные поля и оседает в каменных закоулках городов. Если в начале века в селе (!) было более 1400 жителей, то ныне в деревне 245 человек. Многие из них не верят ни во что и никому, никаким законам и властям. В мыслях – выпивка, на языке – срамословие, в душах – безбожие. Спиваются даже женщины. Так живет моя родина, родина моих родителей.
Наказание деревне продолжается. В июне 1996 года зарезался Субботин В. Н., мужик 42-х лет. Взял бутылку водки, нож, выпросил у знакомого стакан, пошел на кладбище и порешил душу свою. Жил без молитвы, без веры, без какого-либо чтения, как говорится, без Христа в голове. Так живут ныне многие.
В сентябре повесился пенсионер Тюрин А.И. Он спился. Жил в нищете – в гроб не в чем было класть. Из дома-развалюхи его вытесняли. Дома-то ныне ценятся дороже человеческой жизни... Еще в мае говорил, что повесится только трезвым. Осенним тихим утром, когда на золотых полях стрекотали комбайны, исполнил свое жуткое намерение...
Никто не отговорил двух мужиков от страшного конца, не развеял их душевный мрак. Некому. Нет очага духовного – церкви, нет священника, призванного беречь души, ободрять в тяжкий час, наставлять на путь спасения, совершать христианские обряды, причащать святых Тайн. Не знают ершовцы, что по православной вере грешная душа самоубийцы мучается на Земле, не принимается на небеса. Ибо предала свой жизненный путь, данный Богом, предала Ангела-хранителя.
О, горькая моя деревня! Когда же прозреешь ты и протрезвеешь? О, изработанные, чернорукие, смурные мужики! Безверие затмевает души ваши то суррогатной водкой, то вон, в курилке на техстане, – чифирем, горше водки. Кто-то из заключения занес в деревню и внедрил проклятую моду колымскую – чифирить. Всыпать целую пачку чая в чайник, напарить и глотать. Под густым, как чай, сигаретным дымом, среди постоянного, как будто нельзя иначе, срамословия. Лезут с такого пойла и дыма глаза на лоб, колотится на пределе сердце, временно отгоняя усталость. Но к вечеру тонус мышцы сердечной резко падает, сердце еле бьется, и гаснет от чифиря потенция – мужская сила.
О, мракота курилки! Кто развеет ее? Ни одной полезной беседы среди мата, ни одной светлой мечты! Предложи тут Саша Новокрещенных, читающий философские да лечебные книги, свои знания – засмеют. Предложи тут кто-либо потолковать – что же в России творится, куда мы идем – промолчат. Боятся, не верят никому, не понимают происходящее. И не хотят понимать!
Даю газосварщику православную газету. Молодой работяга удивился:
– А зачем она мне? Я ныне одну прочитал – мне на год хватит. Гы-гы!
– Такую, – говорю, не читал.
– Да все они – одно пишут. Гы-гы!..
Тяжко мне стало от горькой-прегорькой жалости к ершовским мужикам. Тяжко видеть их отравленные алкоголем души, их безразличие к самим себе, к своей деревне. Тяжко слышать о самоубийствах... И потому решился я, верующий, пенсионер, московский житель, года четыре назад, на это, кажется неисполнимое дело: организовать в деревне строительство храма.
Приход возрожден в 1993 году. Тогда же открыт счет в банке, выхлопотан участок. Через год заготовлен лес. Затем «Пермгражданпроект» изготовил эскиз, макет храма и некоторые чертежи. Первые деньги на будущий храм внесла моя мама. Затем сестра. И десятки верующих из разных мест. И братья. На письмо-просьбу откликнулся фонд «Милосердие» – выделил 10 миллионов рублей. Сбор позволил изготовить сруб для дома священника, выкупить часть чертежей...
Стучался в приемных фирмы «Альфацемент», кондитерской фабрики «Камская», пивзавода «Викинг», «Запад-Уралбанк», «Пермкомбанк», Пермский банк развития. Отказали. Отказали более, чем в 30 приемных Перми и Москвы. Время-то сами знаете, какое. Что же делать?
Кто просил, тот знает, как это унизительно и горько. Особенно, когда пред тобой в беломраморных с золотыми дверями норах на мягких, обволакивающих задницы креслах сидят грызуны и грызуньи, сидят прихватизаторы и не думают ни о душе своей, ни о родине, ни о деревне. Но что значит мое унижение по сравнению с вековым унижением деревни? Что значит моя горечь по сравнению с горечью самоубийцы? Мама моя молится днем и ночью о строительстве храма и я снова стучусь.
Ерши входят в крепкое агрохозяйство «Труд», центральная усадьба которого в селе Троельга. Крепкое потому, что руководит им опытный и властный директор Юрий Александрович Юшков. Аналитик и практик, со взвешенным чувством юмора и самолюбия, уважаемый не только в районе. Он, знающий, с «чем едят стройку, и как она ест деньги», с улыбкой любопытства слушал мои строительные планы. Потом с усмешкой превосходства смотрел на мои муравьиные хлопоты, на поездки туда-сюда с попутным транспортом.
Но вот «Пермэнерго» оказало первую существенную помощь: выделило за счет должников на 100 миллионов рублей стройматериалы. Привезены на место стройки вагон хрупкого кирпича, арматурный металл. Кунгурский завод ЖБИ отпустил 120 кубов гравия. Нефтегазодобывающее управление дало транспорт, чтобы вывезти гравий. Доставлен еще вагон цемента. А лето пролетело незаметно. Началась уборка зерновых. Как всегда напряженка с техникой. Люди все в поле, или в мастерских. Да еще на центральной усадьбе строят огромную школу, гараж и дюжину частных домов...
Но обратного хода нет! И вот на радиопланерке, где технику просят три деревни, звучит решающий голос директора: послать экскаватор на стройку Ершовской церкви! Радостное чувство благодарности к директору Юрию Александровичу я носил в сердце несколько дней.
Экскаваторы ломались, автомиксеры ломались. Ветренные дни сменялись дождливыми. Не за горами, а за ершовскими угорами брунели угрозно снежные облака. Мощная машина «Урал» с бочкой миксера после дождя не могла задом подъехать к траншее. А не подъедет – отвезет раствор на заливку дома. И только просьба, тихая просьба стонущим сердцем «Господи, помоги!» медленно, по сантиметрику приблизила буксующую машину...
Надо арматуру опустить, надо бетон равнять, а некому. Механизаторы на уборке, а старики да алкаши не будут часами стоять на дождливом ветру – ждать, когда привезут бетон. Попросил Николая Семеновича Самарина, верующего: приди, помоги. «Ладно-ладно, обязательно приду. Вот только в Троельгу съезжу и приду».
Два часа прошло – его нет. Три часа прошло – нет. И вдруг приходит ради любопытства не Самарин, а хилый, небольшого роста, мужичонка. «Ты, – говорю, – встань на арматуру, я за конец подниму, может, под твоим весом загнется».
И загнули ведь металл толщиной в палец и уложили в траншею, как надо. И бетон разровняли лопатой да доской!...
Слава Богу, сделана закладка, совершен молебен и залит прочный фундамент. И видны следующие шаги строительства: РСУ-4 обещает помочь сложить цоколь. Еще организация обещает дать стройматериалы на стены. ПОМОГИТЕ и ВЫ. Нужны деньги. Нужны каменщики, плотники, кровельщики.
...Стонут на Ершовском кладбище неотпетые грешные души. Им нужна спасительная молитва в храме. Срамословят, глотая чифирь в черной курилке, изработанные мужики. Многие из них носят кресты на шее, но не умеют ни креститься, ни молиться. Им нужна православная церковь. Без нее не возродится нравственность в деревне. Не поймется смысл жизни. Но по дьявольскому наущенью кое-кто злословят надо мной:
– Ездит тут четвертый год! И чего ездит?
– Да не построит он!– буркнул другой, добавив матершину.
– Дак, если построит – че толку? – домыслил третий. – Выручка-то – вставил матершину, – мала будет. Священник-то на че жить будет?
Вот так. Они не думают о спасении своих душ, не думают о погибших душах, о наказанной деревне. Они не думают помочь строить. Они думают, будет ли выручка у священника! Надо же какая «забота!» От лукавого это, ибо знают мужики, что храмы строят не ради сбора денег, не ради священников.
О, самая многострадальная, самая милосердная. Православная вера наша! Помоги им понять свет твой! Дай им после тяжелой работы, среди беды и горя искреннюю молитву в православном храме! Ибо только Православие – КРАЕУГОЛЬНЫЙ КАМЕНЬ народного единенья и спасенья, опора нравственного и духовного возрождения народа.
Мак. ФЕДОТОВСКИХ, добровольный организатор строительства.
Статья опубликована в газете «Русь Державная», Москва, № 2, 1997 г., в газете «Звезда», 11 февраля 1997 г., в «Исторической газете» № 5–6, 1997 г. Москва.
Предисловие к интернет-публикации
http://permkraeved.ru/forum/messages/forum2 9/topic45/message206/#message206
Около храма познакомился с местным жителем, Федотовских Леонидом Васильевичем, который опекает стройку. От него узнал, что основателем строительства храма был его брат Македоний Васильевич Федотовских, которого теперь нет в живых. Леонид Васильевич подарил мне брошюру «Горькая моя деревня. Хрустальная моя Родина», написанную его братом. Из брошюры можно узнать ценные сведения об истории строительства храма, о духовном подвиге человека, который совершил это дело.
Храм во имя святой великомученицы Параскевы-Пятницы в Ершах в настоящее время является действующим. Построен на новом месте. Отсюда виден Белогорский монастырь. Утренняя сизо-голубая дымка скрывает Белую гору и возникает ощущение, что монастырь стоит на Небе. Очень вдохновляющая картина, вызывает трепетные чувства. На месте старого храма (он был деревянным) стоит памятный крест и доска, это место показал нам Леонид Васильевич, оно находится у самой дороги. Увы, дорога проходит прямо по тому месту, где раньше стоял храм.
