Ко входуЯков Кротов. Богочеловвеческая историяПомощь
 

Уильям Миллер

МАРТИН ЛЮТЕР КИНГ

 

К оглавлению

Глава 7
БИРМИНГЕМ: ТРИУМФ И ТРАГЕДИЯ

На заседании правления КЮХР в мае 1962 года, проводившегося в Чаттануге, преподобный Фред Ли Шаттлсворт предложил общерегиональной организации соединить свои усилия с его Бирмингемской группой, чтобы провести в Бирмингеме массовую кампанию ненасильственного сопротивления. Шаттлсворт был красивым, стройным мужчиной. Он хорошо одевался и вполне мог бы сойти за светского льва. Мартин Лютер Кинг однажды назвал созданную Шаттлсвортом организацию Христианское движение Алабамы (ХДА) «самым сильным филиалом КЮХР», а самого Шаттлсворта «наиболее мужественным борцом за права человека на Юге». С момента создания ХДА в Бирмингеме прогремело более десятка взрывов. Взрывали негритянские церкви и дома активистов Движения, включая церковь и дом самого Шаттлсворта. Было зарегистрировано свыше пятидесяти сборищ куклуксклана, на которых сжигался крест. Многие местные негры оказались за решеткой. Несколько чернокожих женщин было изнасиловано полицейскими под дулами пистолетов. Куклуксклановцы схватили одного негра и кастрировали его. В ночь на 10 апреля 1959 года члены клана похитили преподобного Чарлза Биллапа, одного из создателей ХДА, и избили его автомобильными цепями.

На совещании КЮХР в Чаттануге Шаттлсворт выступил с отчетом о кампании, развернутой в Бирмингеме по инициативе учащихся колледжа Майлс. Был организован покупательский бойкот. Он приносил убытки белым коммерсантам. Некоторые из них согласились в качестве первого шага снять таблички «Для белых» и «Для цветных» с фонтанчиков для питья и с комнат отдыха. Однако под давлением, оказанным расистами из городского начальства, они вскоре дали обратный ход. Давление это исходило прежде всего от пресловутого «Быка» — Юджина Коннора. В ноябре 1961 года Коннор, отвечавший в правительстве города за общественную безопасность, четыре раза в течение двух недель арестовывал начальника автовокзала, который, подчиняясь приказу Международной торговой палаты, допускал совместное обслуживание посетителей в буфете. В Бирмингеме несладко приходилось не только неграм, но и тем белым, которые придерживались умеренных взглядов по расовым вопросам. «Бык» Коннор в течение двадцати пяти лет делал все от него зависящее, чтобы дела в городе обстояли именно так.

Правление КЮХР решило оказать поддержку группе Шаттлсворта. Собрание постановило, что следующая ежегодная конференция КЮХР состоится в сентябре 1962 года в Бирмингеме. Мартин Лютер Кинг собрал правление КЮХР на совещании в Дорчестере, где в течение трех дней обсуждался стратегический план действий. Необходимо было учесть опыт Олбани. Дискуссия продолжалась в течение многих часов и ее выводы совпали с оценками Говарда Зинна. Как сказал позднее сам Кинг: «Мы настолько увлеклись нападками на сегрегацию в общем и целом, что не сумели направить наш протест ни на одно из основных ее проявлений». Но и теперь у Кинга не было никакого плана действий. Это выяснилось в процессе обсуждения. Простое сочетание сидячих демонстраций, элементарного бойкота и «целого букета претензий», как это было в Олбани, уже не годилось.

В ходе дискуссий план действий был рожден. Он получил название «Проект К» (по первой букве в слове «конфронтация»). Согласно ему, всем лидерам были присвоены кодовые имена, все акции получили кодовые названия. Негритянское освободительное движения отчаянно нуждалось в таком улучшении организации дела.

В сентябре 1962 года некто Джеймс Мередит сделал важный шаг, добившись своего зачисления в Государственный университет штата Миссисипи. Кинг был настроен весьма критически к администрации президента Кеннеди за то, как она управлялась с беспорядками на Юге, считая расовую политику Белого дома в целом не соответствующей сложившейся ситуации. 16 октября он целый час провел с Кеннеди, стремясь добиться от него ответа на апелляцию КЮХР от 17 мая. Президент был любезен, но отвечал уклончиво. Позднее Кинг сказал: «Президенту следует изменить своей привычке вечно говорить: «С этим надо что-то сделать». Он сам должен выходить на авансцену с сильной программой действий. Бесполезно мазать вазелином раковую опухоль». Тем не менее в деле Мередита федеральное правительство заняло четкую позицию, и это, по словам Кинга, «показало тем, кто этому сопротивлялся, их истинное положение на берегу моря житейского, подобное тем, кто пытается противостоять приливной волне истории».

Дело Мередита, однако, было бы корректнее сравнивать не с приливом, а с крохотным ручейком. Образцово-показательные негры, расставленные по всему фасаду американского образа жизни, никогда не являлись частью мечты Мартина Лютера Кинга. «Если бы наша цель была чисто показушной, — писал он, — нынешняя администрация поспособствовала бы нам в ее достижении. Однако показушность для нас вещь не только совершенно бесполезная, но и таящая в себе реальную опасность. Это — паллиатив, который дает эмоциональную разрядку, но оставляет болезнь неизлеченной». «Проект К», напротив, должен был усилить воинственность духа и направить его на достижение целей, способных облегчить жизнь бирмингемским неграм и показать путь борьбы всему Югу и всей нации.

Через две недели после окончания совещания в Дорчестере Кинг, Эйбернети и Уокер поселились в номере 30 мотеля «А. Г. Гастон» в Бирмингеме, превратив его в штаб-квартиру на время всей операции. В течение многих месяцев они будут встречаться здесь с Шаттлсвортом и с руководством ХДА, чтобы обсуждать детали, возникающие по ходу реализации «Проекта К».

На 2 апреля (963 года были назначены выборы городского главы. За эту должность сражались «Бык» Коннор и умеренный политик Элберт Бутвелл. Готовились к этой дате и участники «Проекта К». Активисты Движения проводили семинары по теории и тактике ненасилия, а Уйатт Уокер, воспользовавшись методикой, которую Мэттью Макколем применял во время сидячих демонстраций в Оранджберге, провел тщательную рекогнисцировку центральной части Бирмингема. Он составил план местности, указал ориентиры, вырианты подходов к каждому крупному магазину, количество сидячих мест в буфетах и т. п. К концу февраля он тщательно проинструктировал две с половиной сотни человек, изъявивших готовность провести за решеткой, по меньшей мере, пять дней.

Запустив маховик кампании, сам Мартин Кинг 16 января отправился в головокружительное турне по стране, в течение которого выступил с речами двадцать восемь раз в шестнадцати городах. Впервые он публично упомянул о существовании бирмингемского «Проекта», выступая в Чикаго 31 января. Он заявил, что ведет подготовку «самой трудной из когда-либо проводившихся им кампаний». Символическое значение данного заявления подчеркивалось тем фактом, что оно было приурочено к столетней годовщине со дня отмены рабства в США. Турне не ограничивалось речами: Кинг вербовал добровольцев и договаривался о денежных переводах для тех, кто будет арестован в Бирмингеме. Коретта опять была в положении. Родить она была должна вскоре после возвращения Мартина в Атланту, запланированного на 29 марта. Роды, однако, оказались преждевременными, и, когда Мартин добрался до больницы, в которую положили его супругу, она уже родила дочь Бернис Элбертину, которую вся семья вскоре стала любовно называть Банни. Первым так ее назвал двухлетний Декстер, который просто не мог выговорить полное имя сестры.

Между тем стремительно приближалась дата общего выступления, назначенная на первый день после выборов. 3 апреля ХДА опубликовало манифест, в котором кратко суммировалось все то, что вызывало недовольство негритянской общины города и звучал призыв: «Мы обращаемся ко всем жителям Бирмингема, как черным, так и белым, присоединиться к нашей борьбе за нравственную чистоту, за самоуважение и человеческое достоинство. Ваша личная и коллективная поддержка может существенно приблизить наступление «дня свободы и справедливости для всех». Для Бирмингема пробил «час истины, и каждый горожанин может сыграть свою роль в его судьбе».

В тот же день начались и акции протеста. В пикетах и сидячих демонстрациях участвовало около тридцати негров, и двадцать из них были арестованы в универмаге «Бритт». Маленькие группы демонстрантов заняли буфетные стойки также в «Вулворте», «Лавмене» и в других универмагах. Их не стали трогать, но буфеты быстро закрылись. Вечером Мартин Лютер Кинг выступил на митинге, на который пришло около 500 человек. «Мы отправились на поиски свободы, — провозгласил он, — и никто не сможет остановить нас. Мы намерены превратить Бирмингем в центр антирасистской деятельности для всей страны. Я приехал сюда и останусь здесь до тех пор, пока мы не добьемся хоть каких-то успехов. Вы становитесь участниками очень серьезной акции, преследующей цель снести расовые барьеры в Бирмингеме — в этом на сегодняшний день самом сегрегированном из больших городов Соединенных Штатов».

Сидячие демонстрации продолжались. В субботу, 6 апреля, к ним добавился еще и марш протеста, который возглавил Шаттлсворт. Демонстранты дошли до здания Городской управы, где 42 негра были арестованы. В Вербное воскресенье А. Д. Кинг, который с 1960 года являлся активным членом ХДА, устроил шествие с молебном в центре города. Когда его вместе с 25 участниками шествия арестовывали, один негр из числа зрителей вышел из себя и ударил ножом полицейскую собаку. На него набросились шестеро полицейских. Они отобрали у него нож и арестовали его. В газетах ошибочно написали, что в толпе, состоявшей из 500 белых и темнокожих очевидцев, произошла небольшая потасовка. В действительности активисты КЮХР просто уговорили толпу разойтись.

На массовом митинге в среду вечером Мартин Кинг и Ралф Эйбернети объявили, что они оба вместе со слепым певцом Аль Хибблером отправятся в тюрьму в Страстную пятницу. «Лучше идти в узилище с гордо поднятой головой, чем смириться с сегрегацией, — со страстью заявил Кинг своим зычным голосом. — В качестве дани уважения к тем, кто сейчас томится в тюрьмах, отстаивая свои убеждения, мы вполне можем обходиться без больших магазинов. Всякий негр, который в эти дни будет расхаживать по центру города с покупками, недостоин стать свободным». Затем Кинг обрушился на тех темнокожих священников, которые с надменным и равнодушным видом устранились от участия в борьбе. «Здесь, в Бирмингеме имеется несколько пастырей, которые не поддерживают наше Движение. Я устал от проповедников, ездящих на больших лимузинах, живущих в прекрасных домах и не желающих участвовать в битве. А ведь они — это самые свободные люди в негритянской общине. Но если человек не может быть вместе со своим народом, он не может быть для него ни пастырем, ни лидером!» «Негритянский народ, — заявил Кинг, — совсем не интересуется «возвращением» в Африку. Мы просто хотим обладать всеми нашими правами здесь и сейчас. Негры больше не испытывают страха. Мы побеждаем в борьбе, ради победы в которой мы уже многим пожертвовали, но мы должны быть готовы даже умереть за свободу, если это необходимо».

Затем с зажигательной речью выступил Ралф Эйбернети. По окончании ее он, уставившись на белого репортера, сказал: «Сообщите им, что мы намерены раскачать этот город так, как его никогда прежде не раскачивали». Затем он повернулся к аудитории и спросил: «Кто готов пойти в тюрьму вместе со мной, с Мартином и с Аль Хибблером?» Поднялся лес рук. Добровольцев попросили выйти вперед. С места поднялась седая женщина: «Я никогда прежде не была в тюрьме, — сказала она со слезами на глазах, — но я тоже пойду». Вскоре на ноги поднялись все присутствовавшие. Зазвучал орган, громко воспроизводя ритм блюза, люди запели и закричали: «Я на пути к земле свободы!»

В Страстную пятницу, 12 апреля, Мартин Лютер Кинг встал на рассвете. С полудня четверга он начал поститься. Он надел джинсы и простую рубашку, но даже в такой повседневной одежде Кинг ухитрялся выглядеть щеголевато. Он волновался о судьбе тех, кто уже находился за решеткой. Его ждали отец, Ралф и другие люди. Кинг молча сотворил молитву: «Во всем буду полагаться на Господа!» — сказал он сам себе. Затем он обнял отца, пожал руки всем присутствовавшим и вместе с Эйбернети отправился в баптистскую церковь на Шестой улице. Помолившись здесь напоследок, они собирались пройти к зданию Городской управы и тем самым нарушить постановление, принятое судом штата неделю тому назад, — это постановление категорически запрещало дальнейшее проведение демонстраций.

Наконец наступило назначенное время. Кинг, Эйбернети и Хибблер в сопровождении пятидесяти добровольцев, распевавших псалом, вышли на улицу по обеим сторонам которой сгрудилось около 800 зевак. Демонстрантов на маршруте уже ждали пять полицейских фургонов. Заталкивая людей в эти фургоны, полицейские особо не церемонились. Вскоре все арестованные были доставлены в тюрьму. Полиция специально отделила Кинга и Эйбернети от всех остальных. Шаттлсворт, который примкнул к процессии в самый последний момент, подчинившись внезапному импульсу, также оказался за решеткой.

Мартин обещал Коретте, что он ей позвонит. Однако, вопреки обычной процедуре, ему этого не разрешили сделать. Коретта стала волноваться. Не дождавшись звонка, она позвонила Уйатту Уокеру. Уокер сам не был в курсе событий и предложил ей позвонить президенту Кеннеди. Ей не удалось связаться с президентом, который находился в это время на отдыхе в своей резиденции в Палм-Бич, но она поговорила с пресс-секретарем Белого дома Пьером Сэлинджером, а затем с генеральным прокурором Робертом Кеннеди. Тем временем Уокер тоже не слезал с телефона, и в 11 часов вечера он услышал заспанный голос Берка Маршалла из департамента юстиции. Маршалл сообщил ему, что в данном случае у его ведомства нет никаких законных прав вмешиваться.

В субботу вечером Коретте позвонил президент. Он сказал, что Мартина видели сотрудники ФБР, что с ним все в порядке и что в скором времени он сам позвонит домой. Через пятнадцать минут раздался звонок, и в трубке послышался голос Мартина. Коретта сообщила ему о своей беседе с Кеннеди, и Кинг сказал, что понял, почему так резко к ним изменилось отношение в тюрьме. До президентского вмешательства, пояснил он, охраники демонстрировали ему свое презрение и мелочную жестокость, а тут вдруг стали почти вежливыми.

На Пасху, в Вербное воскресенье, пока Кинг продолжал сидеть за решеткой, небольшие группы негритянских верующих попытались попасть на утреннюю службу в шесть христианских храмов, предназначенных для белых. В Первой баптистской церкви священник Эрл Столлингс обменялся рукопожатием со всеми негритянскими гостями — двумя молодыми женщинами, явившимися в сопровождении Эндрю Янга. Столлингс сказал им, что будет рад видеть их в любое время. В Первую пресвитерианскую церковь зашел помощник Янга с еще одной молодой чернокожей дамой. Оба были сердечно приняты и церковными приставами, и конгрегацией, а проповедник, доктор теологии И. В. Рэмедж, предложил им заходить регулярно. В Первой христианской церкви двух темнокожих женщин внутрь не пустили, но четыре церковных старшины сопроводили их до приходского странноприимного дома, где им постарались объяснить ситуацию и помолились вместе с ними. Двое из старшин утирали слезы, когда темнокожие гостьи стали прощаться. Старшин явно мучили угрызения совести. Однако в трех других храмах для белых негритянские делегации получили от ворот поворот. Преподобный Бернард Ли в сопровождении двух женщин не успел подняться до половины лестницы, ведущей ко входу пресвитерианской церкви на Шестой улице, как был встречен грубым криком. Церковный пристав, заслонив телом дверь, заявил им: «Идите в церковь для цветных. Эту церковь построили белые, и они здесь молятся».

Позднее в тот же день преподобный А. Д. Кинг после долгой службы вышел на улицу в своем священническом облачении с Библией в руке. Его сопровождали 28 негров. Он направился к городской тюрьме, чтобы помолиться там за своего брата и еще за 150 заключенных. Процессия прошла совсем немного, прежде чем их всех арестовали. Пока они ждали полицейские фургоны, вокруг собралась негритянская толпа, которая быстро увеличилась с первоначальных пяти сотен до двух тысяч человек. Из этой толпы стали раздаваться гневные крики. Когда демонстрантов увезли, полицейские выхватили из толпы одну женщину и стали скручивать ей руки. В ответ посыпался град камней. У одной из полицейских машин разбили лобовое стекло. Полиция схватилась за дубинки и пошла в атаку на толпу. В течение примерно десяти минут сохранялась опасность серьезного бунта, но затем прибыли машины с крупными полицейскими собаками, и толпа рассеялась. Люди последовали за активистами КЮХР, которые вернулись в церковь Тёргуд, чтобы отслужить еще один молебен.

Негритянские церкви при реализации «Проекта К» сыграли роль бастионов. В порыве энтузиазма один из докладчиков КЮХР заявил, что двести с лишним священников-баптистов Бирмингема «единодушно проголосовали за поддержку кампании ненасильственного действия». Председательствовавший на конференции доктор Дж. Л. Уэер поправил оратора. «Мы против сегрегации во всех ее видах и проявлениях, — сказал он, — однако по отношению к Движению мы еще не вполне определились... Мы далеко не во всем с ним согласны, но мы не сделаем ничего, что могло бы помешать Движению».

Евангелист Билли Грэм публично заявил, что он советовал Мартину Лютеру Кингу, «с которым находится в хороших приятельских отношениях, слегка нажать на тормоза», чтобы установился «период покоя». Восемь бирмингемских священников, включая доктора Рэмеджа и доктора Столлингса, допустивших на Пасху в свои церкви негров, поддержали слова Грэма. Они с теплотой отозвались о полиции, похвалив ее за сдержанность, с которой в городе поддерживался порядок. В январе эти священники опубликовали «Призыв установить законность и порядок на основе здравого смысла». Они высказали мнение, что расовые пробемы должны решаться в судебном порядке, признавая при этом, что демонстрации есть проявление вполне понятного, «естественного нетерпения» негров; впрочем, они осуждали демонстрации как «неразумные и несвоевременные» акции. Их заявление заканчивалось словами: «Мы и впредь будем призывать негритянскую общественность воздерживаться от поддержки этих демонстраций... » Это заявление не было адресовано Кингу. Ни он сам, ни его Движение не удостоились в обращении чести быть названными по имени. Вместо этого в тексте с долей высокомерия обвинялись «некоторые из наших негритянских сограждан, ведомые пришлыми людьми».

Билли Грэм, по мысли «Крисчиен сенчури», давал советы не тому человеку. Ему следовало обратиться к белым, чтобы «они воздали должное неграм как людям и гражданам». Что касается призыва восьми священников, то Мартин Лютер Кинг сам взялся за перо и написал им из тюремной камеры длинное письмо, датированное 16 апреля. Предельно вежливое по тону, это письмо демонстрирует истинно христианскую любовь и всепрощающую терпимость. «Мои дорогие коллеги-священнослужители, — говорится в письме, — вы осуждаете демонстрации, которые в настоящее время проводятся в Бирмингеме. Но мне жаль, что в вашем письме не нашлось места осуждению тех условий, которые эти демонстрации порождают». Кинг не был согласен также с оценкой полицейской сдержанности. «Я не верю в то, что вы столь же искренне хвалили бы полицейские силы, если бы сами увидели, как свирепые псы в буквальном смысле рвут в клочья шестерых безоружных, не оказывавших сопротивления негров. Я не верю в то, что вы с такой же готовностью оценили бы положительно полицейских, если бы видели их безобразное, бесчеловечное отношение к неграм здесь, в городской тюрьме; если бы видели, как они бранят и толкают негритянских старушек и молодых негритянских девушек; если бы вы знали, как они дважды запретили давать нам еду только потому, что мы хотели спеть хором предобеденную молитву. Мне очень жаль, но я не могу присоединиться к вашим славословиям в адрес полицейского управления».

Вскоре после ареста Кинга и Эйбернети президенту и генеральному прокурору были отправлены телеграммы, в которых осуждался полицейский произвол. Телеграммы были подписаны Стивом Алленом, Джеймсом Болдуином, Гарри Беллафонте, Маршалл Филд, преподобными Джорджем Б. Фордом и Гарри Эмерсоном Фосдиком, а также Джорджем Лондоном, Фредериом Марчем, Полом Ньюменом, Джэкобом С. Потофски, Робертом Райаном, Дэвидом Зюсскиндом, Эли Уоллахом, Шелли Уинтерсом, Джоан Вудворд и многими другими знаменитостями.

В субботу, 29 апреля, Кинг и Эйбернети согласились освободиться под залог в 300 долларов наличными, чтобы провести совещание с комитетом, отвечавшим за стратегические разработки. Потратив весь вечер на обсуждение в мотеле Гастона текущего момента, они решили мобилизовать негритянских школьников Бирмингема на массовую ненасильственную акцию против сегрегации. Этот прием прежде применялся в Стейтсвилле и в Дюрхеме, штат Северная Каролина. Бивел, Янг, Ли и Дороти Коттон пошли по школам во главе группы дюжины добровольцев, чтобы сообщить о принятом решении. Они заходили в классы и в школьные библиотеки. Иногда руководство школ вызывало полицию. Узнав об этом, глашатаи ретировались, но возвращались после того, как полицейские уезжали. Они уговаривали школьников зайти в церкви, поддерживавшие Движение, чтобы посмотреть там фильмы «Поход за свободой» и «Нэшвиллская история», а также послушать Кинга, Бивела и других деятелей, объяснявших, что такое «ненасилие».

К четвергу, 2 мая, удалось собрать около 6000 школьников, готовых выйти на демонстрацию. Идея Джеймса Бивела заключалась в том, чтобы собрать их единой массой в «День СС» (то есть в День Страшного суда) и фактически заполнить тюрьмы под завязку. Когда школьники в тот исторический четверг пришли в церкви и сообщили о своей готовности выступить, их прежде всего накормили. Вскоре после ленча в баптистской церкви на Шестнадцатой улице Мартин Кинг и другие лидеры КЮХР обратились к первому отряду численностью в 300 человек. Выступления продолжались 45 минут. Аудитория состояла из школьников всех классов — от шести до шестнадцати лет, — и они были полны энтузиазма. Взявшись за руки и запев гимн «Мы победим», первая группа из 38 подростков вышла на улицу. Ее приветствовали около 300 негров. Когда группа была арестована в двух кварталах от церкви, вышла вторая группа, а затем еще одна. Отрядами численностью от 10 до 50 человек они через определенный интервал устремлялись вниз по улице, а тем временем в церковь приходило все больше и больше детей, готовых маршировать. Полиции вскоре перестало хватать фургонов и машин, и тогда она начала использовать школьные автобусы. За четыре часа в центр города выплеснулось десять больших потоков детей. Трем группам удалось достичь торгового центра. Их арестовали в пяти метрах от Городской управы. Только несколько самых юных демонстрантов, побросав свои плакаты и лозунги, убежали, когда увидели полицию. Но в большинстве случаев дети сохраняли безупречную дисциплину. При приближении полицейских молодежь быстро становилась на колени и начинала молиться. Всего в этот день было арестовано 959 детей и 10 взрослых. Среди последних оказался и А. Д. Кинг, который совсем недавно вышел на свободу под залог.

«Вчера в Бирмингеме был День Страшного суда, — заявил в пятницу Мартин Кинг. — Сегодня он повторится с удвоенной силой. Число арестованых может достичь нескольких тысяч человек». Но полиция прибегла к иной тактике. В церкви на Шестнадцатой улице собралась тысяча школьников, но как только 500 из них вышли на улицу, полицейские заблокировали все выходы. Против демонстрантов-тинейджеров были направлены пожарные машины с брандспойтами. Струи воды сбивали детей с ног. С одного юноши водой сорвало тенниску. Были задействованы также собаки. Эндрю Янг свидетельствовал: «Собак использовали самым варварским способом. Их специально спускали с поводков, чтобы они кусали женщин и детей. Полицейские не предпринимали никаких попыток приструнить собак, и поэтому звери злобно нападали на толпу. Дело внешне выглядело так, словно полиция провоцировала людей на бунт». Газеты опубликовали фотографию, на которой была видна собака, рвущая свитер на чернокожем подростке. По меньшей мере, пятеро негров были покусаны собаками. И все же, несмотря на это, чернокожие сохраняли необычайное спокойствие до тех пор, пока один из полицейских дознавателей не врезался на машине прямо в толпу. В ответ с крыши ближайшего дома посыпался град камней и бутылок. Ранения получили фотограф и двое пожарных. Взбешенные пожарные развернули брандспойты в сторону крыши, окатив заодно водой толпу на улице. Одной девочке струя попала по глазам, а у какой-то женщины от удара воды носом пошла кровь.

Из столицы, встревоженной взрывами насилия в Бирмингеме, в субботу приехал Берк Маршалл, представитель департамента юстиции. Он провел переговоры с Мартином Кингом и с белыми бизнесменами. Демонстрации между тем продолжались, мятежные элементы вновь бросали камни и бутылки. Когда столкновения достигли своего апогея, Джеймс Бивел позаимствовал у одного из полицейских мегафон и громко объявил: «Тот, кто не желает участвовать в ненасильственной демонстрации, должен уйти». После того как толпа рассосалась, было принято решение отменить в этот день все запланированные демонстрации. Бивел заметил в руках негритянских зрителей ножи и пистолеты и хотел избежать бунта.

На следующий день негры маленькими группами вновь попытались проникнуть в белые церкви. Их пустили только в четыре храма. Незадолго до заката преподобный Чарлз Биллапс вывел из баптистской церкви Новый Пилигрим несколько сотен негров. Они подошли вплотную к полицейским, остановились и молча опустились на колени. Биллапс начал громкую молитву: «Пусть они обрушат на нас потоки воды, пусть они натравят на нас своих собак, мы не уйдем. Прости их, Господи!» Затем направились к парку имени Джулиуса Эллсбери, названного так в честь первого темнокожего воина, погибшего в Пёрл-Харборе.

«Бык» Коннор приказал им повернуть назад. Биллапс отказался. Тогда полицейские расступились и Биллапс провел своих пилигримов в парк, который примыкал к Саутсайдской тюрьме. Там демонстранты провели полчаса, читая молитвы и громко распевая псалмы, чтобы их слышали заключенные. Затем они маршем вернулись в церковь. Полиция арестовала нескольких, отставших от общей массы людей, но на этом ее вмешательство в процессию закончилось. Когда прихожане опять собрались в церкви, было объявлено, что дети непременно будут участвовать в демонстрациях, запланированных на понедельник.

Из Чикаго прибыл Дик Грегори, и 6 мая в 13 часов он вывел на демнстрацию девятнадцать мальчиков и девочек из церкви на Шестнадцатой улице. Они несли плакат: «Все хотят свободы». Дети пели: «Шагай и не бойся, я хочу быть свободным сейчас». Старший полицейский чин остановил

Грегори и, перекинувшись с ним несколькими словами, прокричал в громкоговоритель: «Дик Грегори говорит, что они не разойдутся. Вызывайте фургон». Прибыл полицейский фургон, всех демонстрантов арестовали и отвезли в тюрьму. В течение последующего часа школьники волна за волной выходили из церкви и тоже подвергались аресту. За это время около двухсот демонстрантов просочились в центр города поодиночке и начали пикетировать крупные магазины.

Согласно сообщению газеты «Бирмингем ньюс», с арестованными детьми обращались вежливо. Однако один из присутствовавших на месте членов оперативной группы КЗРР доложил: «Всех девочек осмотрели на предмет наличия у них венерических заболеваний. Врачи осматривали их, не меняя резиновых перчаток...

В один из дней 800 детей не старше пятнадцати лет продержали под проливным дождем в течение четырех часов во дворе тюрьмы. Затем их посадили в открытые грузовики. Заключенных, протестовавших против подобного обращения, перевели в одиночные камеры... Мэри Хэмилтон, деятельница Конгресса, была избита. Дика Грегори, протестовавшего против плохого обращения, избивали трижды. Девочкам, попросившим аспирин, дали слабительное, а потом поместили в камеры без унитазов.

Затем они пригласили представителей прессы посетить тюрьмы и убедиться, в сколь превосходных условиях содержатся участники демонстраций. Правда, сначала тюремные власти удалили из своих учреждений постоянных заключенных. Девочек заставляли говорить журналистам, что все прекрасно. Они отказались и сообщили репортерам реальные факты. В наказание этих девочек заставили мыть коридор зубными щетками и металлическими мочалками». Тюрьмы были переполнены. Когда около 500 чернокожих школьников вышли из церкви во вторник после ленча, полиция заставила их смешать ряды и рассеяться. Узнав об этом, Джеймс Бивел объявил во всеуслышание: «Если они больше не собираются арестовывать наших демонстрантов, мы прорвемся прямо в центр города и все произойдет прямо на глазах у белых». Чернокожие начали сотнями покидать церковь. По пути к ним присоединялись новые добровольцы, и в результате, пройдя разными маршрутами, они вновь соединились в центре. Их оказалось более 3000 человек. Разделившись на небольшие группы, они быстро прошли по универмагам и крупным магазинам, распевая: «Я никому не позволю указать мне на дверь!» и «Я иду своим путем к земле свободы». Затем они вновь рассеялись и вернулись в церковь, откуда вскоре вновь устремились в центр.

Общественное мнение страны уделяло событиям в Бирмингеме все больше внимания. Сенатор Уэйн Морс сравнил действия Коннора «с натравливаем коммунистической военной машины на мирных демонстрантов в странах Восточной Европы». А сенатор от Кентукки Джон Шерман Купер сказал, что использование пожарных средств и собак «должно потрясти совесть и чувство справедливости американского народа»; он выразил сильное сомнение в том, что так уж много жителей Алабамы поддерживают «чрезвычайные меры» Коннора. Оба сенатора осуждали администрацию Кеннеди за пассивность. Директор колледжа Морхаус Бенджамин Мейс сказал, что, будь протестующим меньшинством католики или евреи, «федеральное правительство изыскало бы возможность вмешаться в конфликт».

С момента своего приезда Берк Маршалл многократно встречался с комитетом, ответственным за переговоры. Это отнимало львиную долю времени у Мартина Лютера Кинга! В Вашингтоне генеральный прокурор Роберт Ф. Кеннеди, министр финансов Дуглас Диллон и министр обороны Роберт Макнамара провели десятки телефонных переговоров с влиятельными бизнесменами и промышленниками, настаивая на скорейшем урегулировании ситуации. Юджин В. Ростоу, декан юридического факультета Йельского университета, добровольно предложил свою помощь правительству. Он связался с Роджером Блафом, председателем совета директоров крупнейшей сталелитейной компании. Блаф в свою очередь позвонил своим коллегам в Бирмингем и убедил их в том, что решение конфликта имеет большое значение для национальных интересов США. По-видимому, этот звонок стимулировал переговоры, которые во вторник продолжились глубоко за полночь.

Они завершились принятием предварительного соглашения и перемирием на один день, в течение которого предстояло доработать все детали договора.

На пресс-конференции в среду Кинг, Эйбернети и Шаттлсворт объявили о том, что на переговорах достигнут прогресс. В тот же вечер Кинг и Эйбернети попали за решетку во исполнение приговора, вынесенного им прежде, за участие в демонстрации в Страстную пятницу. Негр-миллионер Э. Дж. Гастон, один из членов переговорного комитета, быстро отправил залог в 5000 долларов, и их освободили. Активисты КЮХР почувствовали себя преданым. Шаттлсворт даже решил самолично организовать новую массовую демонстрацию, но представитель департамента юстиции уговорил его побеседовать по телефону с генеральным прокурором Р. Кеннеди. Последнему удалось уговорить Шаттлсворта не предпринимать каких-либо действий прежде, чем не освободят Кинга и Эйбернети.

Сумма залогов за освобождение всех арестованных участников демонстраций достигла 237 000 долларов. Ко второй половине четверга большая часть этих денег уже поступила в Бирмингем благодаря Объединенному профсоюзу автомобильных рабочих и Национальному профсоюзу моряков. На следующее утро 790 демонстрантов, все еще томившихся в камерах, были выпущены под залог. Вечером того же дня Мартин Лютер Кинг объявил о договоре, состоявшем из четырех основных пунктов: 1) Во всех центральных магазинах в течение 90 дней будет покончено с сегрегацией в буфетах, в комнатах отдыха, в примерочных и у питьевых фонтанчиков; 2) в этих магазинах неграм будут предоставляться те административные и коммерческие должности, которые прежде предназначались исключительно для белых; с этой целью за 60 дней должна быть изменена система найма на работу или же организованы курсы повышения квалификации; 3) должны быть освобождены все арестованные участники Движения; 4) должна осуществляться прочная, постоянно действующая связь между руководством белой и черной общин. «Это самая значительная победа справедливости, когда-либо достигавшаяся на Крайнем Юге, — заявил Кинг, сияя от счастья, но тут же добавил: — Настало время, когда мы должны проявлять спокойствие, достойную и благоразумную сдержанность. Не надо избытка эмоций. Ни один из нас не должен проявлять склонности к насилию... Мы также не имеем права проявлять высокомерие. Теперь мы должны нашу готовность протестовать заменить готовностью идти на перемирие». Кинг поблагодарил тех «белых людей, которые усердно работали для достижения справедливого решения нашей общей проблемы. Им необходимо отдать должное. Это — люди доброй воли».

Непреклонный «Бык» Коннор призвал белых граждан бойкотировать этот договор. Однако Снайдер У. Смайер, глава группы белых коммерсантов на переговорах, публично заявил: «Вражда и взаимные обвинения ничего нам не дадут». Тем не менее белые экстремисты были настроены решительно. Ночью в субботу, в 23 часа 15 минут перед домом А. Д. Кинга взорвались две динамитные шашки. Через двадцать минут еще один взрыв разворотил стену в мотеле Гастона. К счастью, Мартин Кинг уехал на выходные домой в Атланту, и только три женщины получили незначительные травмы. Согласно сообщению «Бирмингем ньюс», нашелся свидетель, который видел машину с сельскими номерами, быстро отъезжавшую с места последнего теракта.

В ответ собралась толпа чернокожих. «Вот до чего доводит ваше ненасилие!» — кричали они; затем начали бить стекла у полицейских машин и резать им шины. Был также подожжен мотоцикл и едва не перевернут патрульный фургон. Один полицейский был ранен ножом, несколько избито. Полиция, однако, действовала сдержанно и не прибегла к огнестрельному оружию.

Возбужденные негры вломились в три продуктовых магазина, которыми владели белые. Магазины были разграблены и подожжены. Затем они забросали камнями полицейских, когда те стали тушить огонь. «Пусть весь этот город сгорит!» — кричали поджигатели.

Только к 3 часам 40 минутам ночи совместными усилиями белой полиции, пожарных, негритянского отряда гражданской обороны и активистов КЮХР мятеж удалось утихомирить. Возможно, решающую роль в этом деле сыграл разговор А. Д. Кинга с вожаком толпы. «Ты доктор

Кинг? Ты был в тюрьме? Твой дом взорвали?» А. Д. на все вопросы ответил утвердительно. Тогда мужчина громко крикнул: «Это — наш вождь! Он сказал «по домам», вот и идите по домам». Хотя, по словам А. Д., мужчина был явно пьян, его контроль над толпой был «поразительным». Люди тотчас стали расходиться. Во время ночного побоища пострадало 50 человек, но все они остались живы. По оценке «Бирмингем ньюс», городу был причинен материальный ущерб на сумму 41 775 долларов. Осадное положение не вводилось, но в качестве мер предосторожности президент Кеннеди отправил в форт Маклеллан и на военно-воздушную базу Максвелл армейские спецчасти.

В воскресенье Мартин Кинг и Ралф Эйбернети вернулись в Бирмингем и пешком обошли негритянские кварталы, как уже делали в Монтгомери и Олбани, с проповедью ненасилия. Входя, например, в бильярдную, Эйбернети представлял Кинга, а затем Кинг перечислил разрушительные последствия субботней ночи и призвал присутствовавших впредь отказаться от насилия: «Мы не должны избивать полицейских, сколь бы жестокими они ни были. Мы не должны никого резать ножами. Мы не должны поджигать магазины». Так лидеры КЮХР шли из дома в дом и везде повторяли одно и то же.

В течение последовавших за этим нескольких недель напряжение стало ослабевать. Многие из негров, арестованных полицейскими штата, были освобождены «за недостатком доказательств», что прежде в Бирмингеме было делом неслыханным. В понедельник, 20 мая, Верховный суд США объявил дискриминационные решения властей Бирмингема неконституционными, отменив таким образом все приговоры, вынесенные неграм на их основании. В четверг, 23 мая, Верховный суд штата Алабама единогласно утвердил избрание мэра Баутуэлла. Эпоха «Быка» Кон-нора осталась в прошлом. Когда осенью встал вопрос о совместном школьном обучении, неумолимая прежде в данном вопросе «Бирмингем ньюс» в передовице заявила: «Нужна уступчивость».

Перемены в Бирмингеме происходили далеко не гладко. 14 сентября, через четыре месяца после взрыва в мотеле Гастона, белые террористы швырнули бомбу в окно баптистской церкви на Шестнадцатой улице. Четыре маленькие девочки были убиты и еще двадцать детей получили ранения. Первой реакцией негров Бирмингема была слепая ярость. Сотни людей вышли на улицы, забрасывая камнями полицейских и пожарных, пока преподобному Дж. Х. Кроссу не удалось уговорить их разойтись.

На церемонии похорон четырех юных жертв романист Джон О. Килленс воспользовался случаем объявить о кончине ненасилия как главной идеологии негритянского освободительного движения. Негры, сказал он, в случае необходимости должны быть готовы защищаться с оружием в руках.

Мартин Лютер Кинг назвал юных мучениц «героинями святого крестового похода за свободу и человеческое достоинство... Их смерть напоминает нам, что мы должны работать истово, не покладая рук, во имя того, чтобы американская мечта стала былью... Они погибли не напрасно. Господь еще способен творить добро из самого зла. История вновь и вновь доказывает нам, что незаслуженное страдание обладает спасительным эффектом. Невинная кровь этих маленьких девочек вполне может стать той спасительной силой, которая по-новому осветит этот темный город».

Глава 8
«У МЕНЯ ЕСТЬ МЕЧТА»: ПОХОД НА ВАШИНГТОН

В один прекрасный день, когда хроники истории Соединенных Штатов будут отражать историческую реальность, а не вкусы оккупированных белыми ученых советов, негритянская революция 1960-х годов предстанет в ее истинных масштабах. Тогда она затмит Карибский кризис. Полицейские собаки и брандспойты в Бирмингеме, убийство президента Джона Ф. Кеннеди, поход на Вашингтон — это не разрозненные, не изолированные друг от друга эпизоды, а вершины одного крупного горного массива. Они суть порождения глубинных процессов истории. Согласно данным департамента юстиции США, не менее 1412 отдельных правозащитных демонстраций было проведено в стране за трехмесячный период.

Сидячие демонстрации 1960 года, с которых, собственно, и началась негритянская революция, привели к тому, что за восемь месяцев было арестовано 3600 человек. За тот же самый период в 1963 году число арестованных достигло, как минимум, 14 733 человек. Но какие переживания стоят за этими числами! 31 марта 1963 года организация ПОИ (Проект обучения избирателей), тесно связанная с КЮХР, выпустила 17-страничный список, в котором содержится описание 64 актов насилия, совершенных в отношении негров за предыдущие 27 месяцев. Приведем выдержку из этого списка за первые три месяца 1963 года. Сильвестр Максвелл был кастрирован, обезображен и повешен в округе Мэдисон. В Гринвуде, неподалеку от пункта регистрации и обучения избирателей, принадлежавшего ККСС, были сожжены четверо негритянских бизнесменов. Сотрудник ККСС Джеймс Тревис получил огнестрельное ранение. Чуть позднее четверо сотрудников ПОИ чудом уцелели, когда в их машину влепили мощный заряд дроби. Был подожжен один из офисов ПОИ. Из дробовика был обстрелян дом Дьюи Грина. В Кларксдейле в аптеке для негров выбили окно. В Джексоне кто-то трижды выстрелил в лобовое стекло припаркованной машины, которая принадлежала местному секретарю КЗРР. Эти происшествия никоим образом не были связаны со вспыхнувшим бунтом.

19-страничное резюме событий, связанных с борьбой за гражданские права, опубликованное Южным региональным советом, хронологически охватывает последние пять недель до начала Похода на Вашингтон. Оно содержит множество сведений — как с положительной, так и с отрицательной окраской. В Монтгомери 3 августа три чернокожие женщины были наняты на работу в полицию в качестве постовых. В Сент-Огастине, штат Флорида, все демонстрации проводились мирно до тех пор, пока полиция не начала арестовывать подростков; 25 июля за попытку освободить задержанных тинейджеров здесь были арестованы пятеро негров. В Олбани, штат Джорджия, 23 июля несколько раз была обстреляна штаб-квартира ККСС; 6 августа — предъявлены обвинения девяти участникам демонстраций; убит лидер негритянских железнодорожников; Епископальная церковь открыла двери своих храмов для негров. В Севанне, штат Джорджия, демонстрации, возглавлявшиеся КЮХР, привели к соглашению о десегрегации части мотелей.

Роль Кинга в этих событиях была в чем-то преувеличена, но в чем-то, наоборот, недооценена. Он не руководил непосредственно всеми действиями протеста, но он находился в самом центре происходившего. В глазах десятков миллионов людей, не имевших никакого отношения к Движению, Кинг стал его неотъемлемым символом. Он называл себя «старшим барабанщиком». Это была очень точная характеристика его функции в Движении.

В июне 1963 года, когда борьба на Юге шла своим ходом, Мартин Лютер Кинг решил проехать с выступлениями через всю страну, с востока на запад — «от моря и до моря». Многие назвали это его турне «триумфальным». Бирмингемский триумф, и Кинг очень хорошо это понимал, явился прорывом, эффект которого уже ничто не могло уничтожить. И поскольку об отступлении не могло быть и речи, единственной гарантией поступательного развития событий — и это тоже было абсолютно ясно — становилось усиление натиска. Выступая в Нью-Йорке 16 июня, Кинг предсказал рецидив «периода террора и насилия»- в том случае, если Билль о гражданских правах не будет быстро утвержден и введен в действие. На основе своего бирмингемского опыта он прекрасно осознавал, что в каждом негритянском гетто «отдельные элементы... прибегнут к насилию, если нация не поймет, в сколь отчаянном положении находятся темнокожие граждане... Жестокость, которую они испытывают на себе в результате их стремления к равенству, может вызвать ответную реакцию».

В Лос-Анджелесе послушать Кинга пришло 25 000 человек, в Чикаго — 10 000. 23 июня Мартин Кинг возглавил шествие в Детройте, в котором приняло участие 125 000 человек. Это была самая массовая демонстрация свободолюбивых сил, которую он когда-либо прежде видел. По сравнению с ней паломничества в Вашингтон, ежегодно устраивавшиеся 17 мая в 1957—1959 годах, казались скромными, малолюдными акциями. Таким огромным митингом Детройт — центр автомобильной промышленности США — отметил 20-ю годовщину расового бунта, вспыхнувшего в нем и унесшего жизни тридцати четырех человек и здоровье тысяч раненых и получивших увечья. Только маленькая часть собравшихся людей смогла попасть внутрь гигантского зала Коубоу-Холла. «Словно прорвало огромную дамбу, — освещала событие газета «Детройт ньюс». — Тысячи и тысячи негров заполонили Вудфорд-авеню, двигаясь волнами во время своего воскресного "похода за свободой"». Бок о бок с Кингом шли Уолтер П. Рейтер, руководитель Объединенного профсоюза автомобильных рабочих, и преподобный К. Л. Франклин, председатель недавно созданного Детройтского совета по правам человека. Эти две организации и финансировали данное мероприятие.

Большая часть выступления Кинга, заканчивавшегося словами «У меня есть мечта... », может рассматриваться в качестве ее первоначального варианта его более поздней речи, с которой он выступал во время Похода на Вашингтон. В ней он не сказал ничего нового. Но аудитория слушала его с большим воодушевлением. «Мы собрались, чтобы увидеть мощь движения ненасилия, — сказал он. — Мы собрались, чтобы убедиться, что этот метод борьбы не для слабых. Ибо только очень сильный человек может устоять на ногах и не ответить на нападение силой... Вы видите, что этот метод способен разоружать противника. Метод обнажает нравственный фундамет его взглядов и убеждений... и он просто не знает, что ему делать... Если он вас не бьет, это чудесно! Но если он бьет вас, вы должны иметь мужество принять удары и не ответить на них. Если он не сажает вас в тюрьму, это замечательно! Никому из здравомыслящих людей не нравится быть за решеткой. Но если он сажает вас в тюрьму, вы идете в нее и превращаете эту темницу стыда и порока в приют свободы и солидарности. Я скажу вам, что человек, который не нашел в жизни ничего, за что он готов умереть, не достоин того, чтобы жить!» В Детройте, как и повсюду, Кинг был представлен аудитории как «любимый в Америке борец за свободу». Клич «Свободу сейчас!» был на слуху, на устах и в сердцах миллионов чернокожих американцев, которые не отделяли себя от безоружного населения Дэнвилля, Севанны, Гринвуда, Бирмингема, Джексона и десятков других городов и поселков, которые впервые выступили с этим требованием.

Чернокожих все чаще поддерживали белые. В 1955 году таких белых была маленькая горстка, но совесть белой Америки постепенно просыпалась. В январе Мартин Кинг выступал главным докладчиком на четырехдневной всеамериканской конференции в Чикаго, посвященной проблемам религии и расы. Финансировали эту конференцию представители основных христианских конфессий и иудеи. Сам факт проведения конференции уже значил многое.

Негритянская революция началась как просьба о некотором улучшении несправедливой системы. Затем она доросла до требований устранить дискриминацию и относиться к темнокожему гражданину как к суверенной человеческой личности. Эти шаги привели чернокожих к желанию полностью контролировать свою собственную судьбу, то есть обрести власть, которая только и способна сделать свободу реальной. Поэтому то, что до 1960 года широко именовалось «движением за гражданские права», в 1963 году стали называть «освободительным движением». Те, кто некогда называли себя «участниками ненасильственного сопротивления», все чаще и чаще стали называться «борцами за свободу ненасильственным путем». Потом слова «ненасильственным путем» стали забираться в скобки, а затем и вовсе стали опускаться.

Мартин Лютер Кинг рос вместе с революцией. В определенной мере его собственное идейное становление опережало события. Он понимал и учитывал как растущую воинственность чернокожих, так и пробуждение доброй воли у белых. Процесс поляризации общества, которому в равной мере содействовали как «Бык» Коннор, так и Малколм Икс, заставлял Кинга сдвигаться в самый центр сцены.

Бирмингем, ставший символом Движения, так или иначе мобилизовал совесть Америки. Это было важнейшим достижением тактики непротивления. У администрации Кеннеди появился солидный стимул для того, чтобы обеспечить прохождение в Конгрессе Билля о гражданских правах. Несмотря на всю их жертвенную дисциплинированность, демонстрации были игрой мускулов, проявлением силы. А сила не может сама собой испариться. Не встретив понимания, она становится разрушительной. Что бы ни говорилось о ненасилии как о силе чисто духовной, оно остается преобразованной ипостасью силы. Индивидуум, который развивает свою способность терпеть издевательства и боль, вырабатывает в себе мужество, которое способно проявить себя и в иной ситуации. У тех, кому недостает дисциплинированности, это мужество превращается в дерзость.

... Приближался очередной Поход на Вашингтон. Нынешний оргкомитет Похода, куда входило множество сил и групп, был вовсе не похож на тот маленький отважный триумвират, который собрался в Нью-Йорке в 1957 году.

Первые прибывшие в Вашингтон группы стали собираться на лужайке неподалеку от памятника Джорджу Вашингтону 27 августа в час ночи, словно готовясь к ночному пикнику. К рассвету поездами, самолетами, автобусами, автоколоннами прибыли еще тысячи людей. Это были делегаты правозащитных групп, церквей, профсоюзов и учебных заведений. Были среди них и независимые участники. В нескольких автобусах приехали делегаты молодежного комитета НАСПЦН. Их было 240 человек, и они, как капля в море, могли раствориться в девяностотысячной толпе, собравшейся к 10.45 утра. Однако темнокожие тинейджеры принялись хором петь, хлопать в ладоши, подтанцовывать в такт гимну «Мы победим» и собрали вокруг себя толпу зрителей.

День выдался солнечный. Лужайка, украшенная голубыми, пурпурными, малиновыми флагами, развевавшимися на нежно-голубом фоне неба, стала напоминать яркий цветник. На многих флагах было написано: «Свободу сейчас!» Но больше всего здесь было разных оттенков коричневого цвета — палитра, вид которой сразу заставляет американца вспомнить метафору Лэнгстона Хьюза: «Большой шоколадный торт в самом сердце моего города». Впрочем, встречались здесь и белые лица. У многих из них было дружелюбное, но несколько смущенное выражение, какое бывает у людей, оказавшихся на чужом семейном торжестве.

Призывно зазвучали мелодии песен свободы, и люди пешком потянулись к мемориалу Линкольна. Это была медленная процессия. Люди не успевали отойти от памятника Вашингтону, как сюда прибывали все новые и новые тысячи. К часу дня свыше 200 000 человек собрались у мемориала Линкольна. Началась официальная часть митинга. Первым выступил Фред Шаттлсворт: «Мы собрались здесь потому, что мы любим нашу страну, потому что наша страна нуждается в нас, а мы нуждаемся в нашей стране... Каждый в Америке должен быть свободным. Если политики действительно хотят мира, если судьи не намерены беспрестанно протирать штаны в зале судебных заседаний, пусть они снимут путы с американских негров! Тогда все мы будем свободными».

Ралф Эйбернети передал собравшимся «приветствия от тех, кто еще томится в плену земли египетской». Дик Грегори пошутил: «В последний раз, когда я видел вокруг так много своих собратьев, выступал только «Бык» Коннор». Из Парижа Ралф Банше и Берт Ланкастер привезли приветственное письмо в адрес митинга, подписанное 1500 американцами, проживавшими во Франции. На митинге присутствовали звезды шоу-бизнеса и представители интеллектуальной элиты: Лина Хорн, Сидни Пуатье, Марлон Брандо, Сэмми Дейвис-младший, Чарлтон Хестон, Луис Ломаке, Джеймс Болдуин, Джеки Робинсон, а также полторы сотни конгрессменов. Горячее августовское солнце уже перевалило зенит и подул свежий ветерок, когда над головами митингующих поплыл очень глубокий, торжественно звучавший голос А. Ралфа Рэндолфа: «Мы — авангард многомиллионной революционной армии, сражающейся за право на труд и право на свободу. Эта революция сотрясает всю страну. Она ощущается в каждом городе, в каждом поселке и селении, если в них дискриминируются и эксплуатируются чернокожие люди. Эта революция не является исключительно негритянской, — заявил он. — Наши белые союзники знают, что они сами не могут быть свободными, пока несвободны мы... Массовые действия, подобные нашему Походу, необходимы, поскольку, пока мы не вышли на улицы, федеральное правительство было совершенно равнодушным к нашим требованиям».

Рэндолф, главный распорядитель митинга, вел собрание всю оставшуюся часть дня. После своего короткого выступления он представил собравшимся женщин, входящих в руководство Движения: миссис Джеймс Бивел, в девичестве Дайану Нэш; миссис Герберт Ли, жену активиста, застреленного в Либерти; миссис Глорию Ричардсон, главу отделения Движения в Кембридже, штат Мэриленд; миссис Розу Парке из Монтгомери; миссис Медгар Эверс. Ее на митинге не было, но при упоминании этого имени установилась мгновенная тишина, а члены Конгресса поднялись на ноги. Боб Дилан спел песню «Пуля из кустов пролила кровь Медгар Эверс...»; Одетта исполнила песню «О, свобода»; Джоан Баез выступила с «Мы победим», а группа «Питер, Пол и Мери» спели «Если бы у меня был молоток... ».

Юджин Карсон Блейк, представлявший Комиссию по делам религии и рас при Национальном совете церквей, принес верующим гражданам Америки официальное покаяние, признав, что «церквам страны не удалось навести порядок в собственном доме». Отвлекаясь от текста заранее подготовленной речи, он обратился к чернокожим активистам освободительного движения: «Вы одни, без нас сумели сохранить дух Иисуса Христа; вы подвергали свои тела испытаниям темницами, водой из пожарных шлангов, клыками собак, а некоторые из вас прошли даже испытание смертью».

Председатель ККСС Джон Льюис также изменил текст речи, так как Патрик А. О'Бойл, католический архиепископ Вашингтона, заявил, что выйдет из оргкомитета, если Льюис не откажется от «поджигательства». Льюис намеревался критиковать президента Кеннеди за склонность «систематически назначать расистов на должности судей», но учел просьбы О'Бойля. На этом основании Малколм Икс позднее назвал все мероприятие «распродажей и предательством». Тем не менее речь, с которой выступил Льюис, была далека от примиренчества. «Мы устали! — кричал он в микрофон голосом, дрожавшим от страсти. — Мы устали от того, что нас избивают полицейские. Мы устали наблюдать, как наших близких и друзей снова и снова тащат в тюрьмы! И при этом вы взываете к нам: «Наберитесь терпения!» Сколько нам еще терпеть? Мы хотим свободы и мы хотим ее сейчас! Мы не хотим садиться в тюрьмы, но мы пойдем в них, если это — та самая цена, которую мы должны заплатить за любовь, братство и истинный мир. Я обращаюсь к вам и призываю вас всех принять участие в великой революции, которая охватывает нашу страну. Влейтесь в ряды ее бойцов и оставайтесь на улицах наших городов, пока задачи революции 1776 года не будут решены окончательно». Что касается Билля о гражданских правах, добавил Льюис, то «мы поддерживаем его, но далеко не безоговорочно, так как он мало что дает и принимается слишком поздно».

С приближением вечера солнце стало быстро клониться к горизонту. Сотни участников митинга потянулись к своим автобусам, когда на сцену к микрофону вышла известная певица Махалия Джексон. Она запела «Меня упрекали и меня бранили» с таким чувством, что руководители Похода, конгрессмены и даже полицейские стали прихлопывать ей в такт, а затем громко кричали.

Но если Махалия Джексон лишь на время приостановила тех, кто стал расходиться с митинга, то, как писалось в репортаже в «Атланта конститьюшн», «доктор Кинг, выступая последним, заставил их остановиться. Все замерли как вкопанные». Могло показаться, что настоящий митинг только начинается. Мартину Лютеру Кингу пришлось ждать довольно долго, пока утихли овации.

«Я счастлив быть с вами сегодня на этом митинге, который войдет в историю нашего народа как самая крупная демонстрация сил освободительного движения.

Сотню лет тому назад великий американец, под чьей символической тенью мы сегодня собрались, подписал Декларацию об отмене рабства... Но столетие спустя негр еще не вполне свободен». Кинг сравнил Конституцию США и Декларацию независимости с деловыми обязательствами, которые так и остались неисполненными «в связи с отсутствием финансовых средств». Для граждан, живущих в богатой стране, трудно было придумать более подходящую метафору, и аудитория оживилась еще сильнее. «У нас имеется вексель, и по предъявлению он даст нам все богатства свободы, гарантирует ту безопасность, которую приносят с собой закон и справедливость», — продолжил Кинг и далее вновь прибег к испытанному приему повтора. За формулой «Мы никогда не смиримся» последовал целый список претензий и требований. Он говорил и о полицейской жестокости, и о дискриминации, и об отсутствии у негров гражданских прав.

Пересказывать Кинга трудно. Слова, которые на бумаге выглядят банально, в его устах в тот августовский вечер звучали как гимны, насыщенные вечным, мудрым смыслом. В них иногда слышался гнев, но значительно больше в них было страсти. В сущности, его речь была проста и сводилась к тому, что негры не должны прекращать борьбы за свои гражданские права.

Кинг ничего не сказал о Билле о гражданских правах. Это сделали за него другие. Он вообще постарался не говорить ни о чем конкретном. Его речь была подобием сосуда, в котором собраны и смешаны все те чувства и страстные ожидания, которые он столь глубоко разделял вместе со своим народом. Свой народ — это понятие для него было многослойным: это и весь американский народ, и только чернокожий люд. Кинг говорил о своей мечте, когда все американцы обретут свободу. В тот день, сказал Кинг, и черные, и белые, и верующие всех религий вместе споют: «Наконец, свободны, наконец, свободны; Боже Всемогущий, мы наконец-то свободны!»

Это был день триумфа Мартина Лютера Кинга. Его видели по телевизору и слышали по радио десятки миллионов американцев и миллионы европейцев. До этого Кинг не спал почти сутки — он писал свою речь до 4 часов утра и, подходя к трибуне, ощущал себя выжатым как лимон. Но теперь, стоя под громом оваций, он чувствовал себя свежим и бодрым.

После окончания митинга десять лидеров нанесли визит президенту Кеннеди. На встрече также присутствовали вице-президент Линдон Б. Джонсон, министр труда Уиллард Виртц и Блейк Маршалл из департамента юстиции. Кеннеди выступил с кратким заявлением: «Не могут не впечатлять та глубокая страстность и то спокойное чувство достоинства, которые проявили тысячи людей, собравшись в столице своей страны, чтобы продемонстрировать свою веру в нашу демократическую форму правления». Президент заявил, что его администрация «и впредь продолжит свою деятельность по увеличению занятости населения и прекращению практики дискриминационного подхода при найме на работу... Кроме того, мы не прекратим предпринимать усилия по продвижению в Конгрессе важных законодательных инициатив».

Сразу после Похода на Вашингтон журнал «Нью-Йорк тайме мэгэзин» опросил многих известных правозащитников. Это был своеобразный заочный симпозиум, посвященный теме: «Что дальше?» Мартин Кинг ответил: «Сейчас самое главное слово — сейчас». Затем, отбросив всякую игру в слова, он прямо призвал федеральное правительство «приступить к немедленным и эффективным действиям с целью обуздать ужасную полицейскую жестокость на Юге». Он отметил, что департамент юстиции недавно привлек к суду негритянских активистов из Олбани и Бирмингема, обвинив их в даче ложных показаний под присягой. При этом департамент не удостоил внимания «сотни случаев чрезвычайной полицейской жестокости и произвола». Кроме того, государство должно создать систему профессиональной подготовки трудящихся, демонтировать расовые барьеры, создавать новые рабочие места путем финансирования общественных работ. Таковы неотложные требования текущего момента. Если эти требования будут исполняться, страстная решимость негров бороться, столь отчетливо проявившаяся на днях, будет погашена. А потом, в отдаленной перспективе, нации следовало бы заняться очищением страны от трущоб и гетто и искать пути создания равных возможностей для людей, обладающих разным уровнем подготовки. В картине будущего, развернутой Кингом, все было предельно лаконично и четко. Соединенные Штаты показали свои потенциальные возможности, мобилизовав во время войны живую силу и материальные ресурсы. Пусть сейчас государство подготовит бюджет, способный решить проблему городских трущоб. Таким образом, между строк Мартин Кинг объявил о начале своей собственной войны с бедностью. Нельзя сказать, что он уже обдумал план этой войны. Он просто обозначил свою готовность идти еще и на эту войну, как только все основные задачи, стоящие перед его Движением и перед нацией, в ходе нынешней кампании будут решены.

Сразу после бирмингемской битвы Мартин Кинг решил написать еще одну книгу. «Шаг к свободе» пользовался успехом. Были распроданы уже треть миллиона экземпляров, и поступления от них являлись значительной статьей доходов КЮХР. Его сборник проповедей «Сила любви» продавался неважно, но «Письмо из бирмингемской тюрьмы» получило мгновенный и неожиданный отклик. Почему бы, подумал Кинг, не развить темы, поднятые в этом ставшем знаменитым письме, не дать свою собственную версию бирмингемской кампании и не сформулировать то новое, что появилось в его концепции негритянской революции? Его коллеги из КЮХР признавали, что такая книга может стать замечательной рекламой для всего Движения, и считали, что было бы неплохо написать ее поскорее, еще до Похода на Вашингтон.

Кинг быстро связался со своим литературным агентом Мери Роуделл. Она, в свою очередь, немедленно обратилась к Виктору Уэйбрайту, основателю и издателю «Новой американской библиотеки». Как выяснилось, Уэйбрайт регулярно читал «Крисчиен сенчури» и следил за карьерой Кинга с тех пор, как впервые увидел его имя на страницах этого журнала. Он тотчас сделал предложение Кингу и даже придумал название для будущей книги — «Почему мы не можем ждать». Чтобы книга вышла в свет за два-три месяца, писать ее и работать с рукописью следовало очень быстро, по тщательно согласованному графику, но Уэйбрайт был настроен решительно. Однако оказалось, что работа над речами, с которыми Кинг должен был выступать, и его напряженная деятельность в летний период заняли все его время. Кинг не смог закончить книгу вплоть до начала 1964 года.

22 ноября 1963 года в Далласе был убит президент Джон Ф. Кеннеди. Для Мартина это был ужасный удар. Ему самому чудом удавалось уцелеть, когда столь многие были скошены безжалостной косой смерти: Герберт Ли, Уильям Мур, маленькая Дениз Макнэер, Медгар Эверс и многие, многие другие... Теперь Кеннеди. Кинг относился к Кеннеди критически, но он видел, что президент все же пытается что-то сделать. Июньское выступление Кеннеди по поводу гражданских прав содержало больше позитива, чем речи любого другого президента США. Кеннеди, писал Кинг, «стал символом страстного стремления людей к справедливости, к материальному благополучию и к миру».

Размышляя об убийстве президента, он видел в нем не только глубоко личную, человеческую трагедию, но и подходящий случай для нации разобраться в собственных душах. «Выстрел, прозвучавший с шестиэтажного здания, нельзя списать на ни с чем не связанное преступление одного безумца. Честность заставляет нас искать причины вне пораженного болезнью мозга субъекта, совершившего это подлое деяние. Конечно, вопрос: «Кто убил президента Кеннеди?» важен. Но еще важнее вопрос: «Что стало причиной его гибели?» Наш покойный президент был убит очень холодной, почти стерильной нравственной атмосферой. Эта атмосфера порождает потоки лживых обвинений, пронизывающий ветер ненависти и ревущие бури насилия...

Поэтому смерть президента Кеннеди заставляет каждого из нас о чем-то задуматься. Она заставляет задуматься всякого политика, привыкшего скармливать своим избирателям заплесневелый хлеб расизма и протухшее мясо ненависти. Она заставляет задуматься каждого священника, который, наблюдая всевозможные проявления расовой дискриминации, предпочитал хранить молчание. Она заставляет нас понять, что вирус ненависти в крови нашего народа неизбежно приведет нас к моральному и духовному краху.

Таким образом, смерть Джона Кеннеди обнажает очень глубокие истины и заставляет нас, забыв о своем горе, идти вперед с еще большей решимостью избавить нашу нацию от расовой сегрегации и дискриминации».

Вскоре после того, как Мартин Кинг написал эти слова, в Атланту прилетел художник Роберт Викрей. Еще в 1957 году портрет Кинга как руководителя бойкота в Монтгомери был помещен на обложке журнала «Тайм». Теперь как организатор Похода на Вашингтон и как вождь всего освободительного движения он должен был появиться на обложке последнего номера журнала «Тайм» за 1963 год в качестве «человека года». Один из замов главного редактора журнала Джеймс Киог позвонил Эдварду Т. Клейтону, секретарю КЮХР по связям с общественностью. «Мы намерены подготовить своего рода предновогодний материал о положении с гражданскими правами в США, — сказал журналист, — и хотели бы поместить на обложке портрет доктора Кинга. Проблема в том, что нам не хотелось бы делать этот портрет с фотографии. Было бы просто замечательно, если бы он согласился попозировать одному из наших художников». Когда Клейтон рассказал ему об этом предложении, Кинг заулыбался. Его лицо не так-то просто было рисовать. Он как-то здорово переживал, увидев на обложке журнала «Товарищество» дородную физиономию, якобы принадлежавшую ему самому. Автором этого «шедевра» был Барри Мартин — художник, работы которого Кингу обычно нравились. Тем не менее он согласился на предложение «Тайма». Художник Викрей дважды прилетал в Атланту, и оба раза Мартин уделил ему по три часа из своего очень плотного графика. Портрет Кингу понравился. Понравился он и издателям «Тайма» в Нью-Йорке.

Слава не стала тяжким бременем для Кинга. «Я считаю, что моя известность — это дань негритянскому народу за его великую и благородную борьбу, — сказал он. — Мне хотелось бы думать, что выбор «Тайма» был не столько оценкой моего личного вклада в наше общее дело, сколько оценкой всего освободительного движения». Скорее всего, именно так оно и было. За 1963 год было проведено 930 демонстраций в 115 городах Юга США; задержание Кинга в Бирмингеме было одним из 20 083 арестов, произведенных в 11 южных штатах. В годовом отчете Южного регионального совета также отмечалось, что в 186 населенных пунктах «наметился некоторый прогресс в деле интеграции» и что в 102 из них продолжаются переговоры между белыми и черными комитетами, способные привести к дальнейшему продвижению по пути к свободе.

Был ли Кинг удовлетворен? У него были причины радоваться, но тем не менее он дал отрицательный ответ на этот вопрос у мемориала Авраама Линкольна, а затем сотни раз повторил: «Мы никогда не удовлетворимся». Никогда. До тех пор, пока мечта не станет реальностью.

Глава 9
ЖЕРНОВА СЕНТ-ОГАСТИНА

«Что касается 1964 года, — писал Мартин Кинг на пороге Нового года, — то совершенно ясно одно: натиск негров скорее возрастет, чем уменьшится». Вскоре после убийства Кеннеди Линдон Б. Джонсон пригласил Кинга и других лидеров национального правозащитного движения в Белый дом, чтобы обсудить с ними проблемы затянувшегося законодательного процесса, а также перспективы «войны с бедностью». Кинг встречался с Джонсоном и прежде и считал его куда более стойким защитником интересов чернокожих, нежели Кеннеди. «Его не интересуют пустые разговоры, — сказал он в декабре 1963 года корреспонденту журнала «Тайм». — Я думаю, что от него мы можем ожидать больше того, чем мы довольствовались до сих пор. Я безоговорочно доверяю этому человеку, и, если он не будет предавать все, что делал раньше, мы сможем идти вперед, будучи уверенными, что в Белом доме у нас есть человек, который глубоко заинтересован в том, чтобы помочь нам». И действительно, в течение последующих месяцев Джонсон сделал немало для того, чтобы оправдать эти слова. Кинг лично встречался и с Эйзенхауэром, и с Кеннеди, и он мог сравнивать.

В октябре 1963 года девять правозащитных групп, включая КЮХР, объединившись с другими общественными организациями Атланты, созвали общегородскую конференцию. Уточненная и принятая ею программа «Действий в защиту демократии» была представлена мэру города Айвену Аллену. 16 декабря около 2500 негров прошли к Хёрт-парку, где Мартин Лютер Кинг заявил: «Атланта разочаровала негров». После всех усилий, предпринимавшихся в течение последних лет, здесь еще осталось много несделанного. Кинг объявил, что Атланта должна приобрести репутацию «образцового города». Ради этого было решено провести несколько акций протеста. В город прибыл Дик Грегори и вместе с двумя дюжинами молодых людей из ККСС организовал сидячие демонстрации в ресторане «Доббс» на Пичтри-стрит. Председатель ККСС Джон Льюис и один из руководителей КЮХР Уйатт Ти Уокер, а также двенадцать других участников были арестованы за аналогичные действия в мотеле «Сердце Атланты» 11 января 1964 года. Через два дня рестораны сети «Доббс» отменили дискриминацию в обслуживании. Их примеру последовали две гостиницы «Холлидей инн». Тем не менее полномасштабные акции протеста не прекратились.

Очень немногие белые понимали суть подобных событий. Одним из таких людей был белый священник Роберт У. Спайк. Его книга «Революция и церкви» стала азбукой для всех, кто решался принять участие в акциях протеста. Незадолго до Похода на Вашингтон Спайк во главе небольшой группы отправился в штат Миссисипи. Пообщавшись там с местными чернокожими, он и его товарищи предложили программу действий, получившую название «Проект Дельта»; эта программа была принята в феврале 1964 года на общем собрании Национального совета церквей в Балтиморе. В рамках этой программы к концу февраля КЗРР собрал для чернокожих избирателей 25 000 экземпляров книг. Их перевозка и доставка были оплачены местным профсоюзом водителей грузовиков.

Параллельно с этой работой Матин Лютер Кинг замыслил крупную наступательную операцию в Алабаме. 4 марта он обратился в Монтгомери к 215 делегатам КЮХР, представлявшим тридцать округов штата Алабама. «В этом городе, — сказал он, — негры сделали свой самый значительный шаг по направлению к свободе. А теперь наступил исторический момент для самого значительного шага прямо в царство свободы». Затем он ознакомил собравшихся со своим планом. Общаясь же после заседания с журналистами, Кинг пообещал, что в течение следующих тридцати дней в крупнейших городах Алабамы могут состояться демонстрации «типа бирмингемских».

Началась кампания в Таскалусе, где находился дом верховного магистра ку-клукс-клана Роберта Шелтона. Демонстрации в Таскалусе продолжались в течение нескольких недель, пока власти города не применили против участников протеста свирепые меры. 75 полицейских и помощников шерифа, используя электрошок и дубинки, смяли колонну из 600 демонстрантов и загнали их назад в Первую африканскую баптистскую церковь. Завязалась потасовка, в которой ранения получили один полицейский и тридцать пять демонстрантов. На следующий день были арестованы Джеймс Бивел, А. Д. Кпнг и другие лидеры их КЮХР.

Одновременно с этими событиями происходили демонстрации в Сент-Огастине. В конце мая сюда приехал Мартин Лютер Кинг. Поскольку наступление в штате Алабама было остановлено, он решил перенести акции протеста в Сент-Огастин. Как и Олбани, или, скорее, как и вся дельта Миссисипи, этот городок был очень крепким орешком. К тому же Кинг ощущал настоятельную необходимость организовать кампанию, которая основывалась бы на чисто религиозной мотивации и идее христианского ненасилия. Он все более проникался пацифистскими настроениями, в которых элементы мировоззрения Ганди сплавлялись с негритянской набожностью и с сугубо христианской идеей примирения и всепрощения. Он мечтал опровергнуть уверенность таких людей, как Малколм Икс, в том, что белые неисправимы. Он знавал совестливых белых южан, таких, как Гленн Смайли или как уроженец штата Миссисипи Эдвин Кинг. Он видел, что таксисты Атланты с пониманием относились к десегрегации. Подобно Ганди, он лелеял надежду разбудить человеческие чувства в бесчеловечном враге. Он верил, что совершенная христианская любовь, очищающая от страха, способна совершить чудо. Как лидер правозащитного движения он стремился, чтобы люди, добиваясь все большего равенства, воспитывали бы в себе способность идти на уступки. Он никогда не относился к закону как к средству, устанавливающему точную меру воздаяния или вид наказания. Он приветствовал закон только как способ сдержать насилие и создать мирные условия, при которых способность прощать друг друга и испытывать взаимное доверие обеспечат лучшую жизнь для всех.

В Сент-Огастине решено было использовать для места сбора старый невольничий рынок — символ дискриминации чернокожих. Негры должны были после ужина собираться в церквях, расположенных в негритянских кварталах к юго-востоку от площади Конституции, а затем маршем доходить до рынка. Первая демонстрация, состоявшаяся вечером 26 мая, как раз в день выборов губернатора, прошла без особых эксцессов.

Но губернатором Флориды в этот день стал Хейден Берне, который исповедовал расистские взгляды. Следующим вечером воодушевленные победой Бернса члены ку-клукс-клана собрались на рынке в ожидании чернокожих демонстрантов. Они были вооружены железными трубами и велосипедными цепями. Но демонстранты вовремя узнали об этом и прошли мимо рынка. Первые акты насилия произошли в четверг, 28 мая. Куклуксклановцы набросились на демонстрантов, а полиция решила не вмешиваться. Правда, неграм не было причинено большого вреда, но досталось журналистам, которые снимали происходящее. Оператор Эн-би-си получил по голове удар велосипедной цепью и оказался в больнице. В этот же день обстреляли машину Карри Бойла, пятидесятидвухлетнего белого мужчины, помощника Мартина Кинга, и штаб КЮХР.

Шериф Л. О. Дейвис объявил неграм, что впредь запрещает марши. В ответ КЮХР обратилась с иском в региональный суд в Джэксонвилле, и суд отменил запрет шерифа. На пресс-конеренции, состоявшейся после судебного разбирательства в Джэксонвилле, Мартин Лютер Кинг охарактеризовал Сент-Огастин как «самое беззаконное сообщество, в котором нам когда-либо приходилось работать в течение последних нескольких лет».

В тот же вечер Кинг прибыл в Сент-Огастин и на митинге обратился к собравшимся. Он сказал: «Я хочу похвалить вас за то прекрасное, полное достоинства мужество, с которым вы вели себя во время демонстраций на прошлой неделе... Вы столкнулись со зверством отдельных личностей, которые полагают, что они могут остановить нас в нашей справедливой борьбе за честное и свободное общество. Среди всего этого бесчинства вы стояли с высоко поднятой головой... Я хочу выразить вам признательность, герои Сент-Огастина... Мы вышли на дорогу, ведущую к свободе, и мы не остановимся.

Вы знаете, что нас не просто пугают. Нам угрожают реальной физической смертью. Они полагают, что это остановит наше движение. Когда я был в Калифорнии, до меня дошли слухи о том, что имеется план покончить со мной в Сент-Огастине. Что ж, если физическая гибель является той ценой, которую я должен заплатить, чтобы освободить моих братьев и сестер от вечной духовной смерти, тогда на свете нет ничего такой смерти спасительнее».

9 июня судья Симпсон вынес решение, которым шерифу Дейвису было отказано в праве запрещать вечерние демонстрации, требовать слишком большие суммы в качестве залога и подвергать заключенных «жестоким и необычным наказаниям», в частности загонять по десять демонстрантов в бетонную камеру размером не более восьми квадратных футов. Однажды более двадцати женщин, указывалось в судебном решении, «были вынуждены провести 1 час 18 минут в камере круглой формы, имевшей в диаметре 3 метра. Одна из женщин была больна полиомиелитом и вследствие этого могла стоять только на костылях».

Демонстрации продолжились, и во вторник вечером нескольких негров избили. В среду вечером члены клана стали бросать в демонстрантов кирпичи и емкости с серной кислотой. Неделя оказалась богатой и на другие события. В первой половине четверга Мартин Кинг, Ралф Эйберне-ти и группа из четырнадцати сопровождавших их лиц приехали в мотель «Монсон мотор лодж». К ним вышел хозяин мотеля Джеймс Брок.

— Мы хотели бы позавтракать у вас впятером, — сказал Кинг.

— Мы не можем обслужить вас здесь, — ответил Брок. — У нас раздельное обслуживание.

— Тогда мы здесь подождем.

— Как вас зовут? — спросил Брок.

— Мартин Лютер Кинг.

— А мое имя — Брок. Я здесь хозяин. Как вы, возможно, догадываетесь, вы находитесь на частной территории в границах частной собственности. Я прошу вас удалиться.

В течение двадцати минут двое мужчин, глядя друг другу в лицо, продолжали спокойно говорить. Затем Брок заявил, что не станет обсуживать негров без решения федерального суда. Ралф Эйбернети поинтересовался содержанием рекламного стенда у входа:

— Разве ваше приглашение обслуживать туристов не включает негров?

Брок ответил, что в его заведении предусмотрено кормить только темнокожих слуг белых клиентов, но для этого им необходимо зайти в специальное служебное помещение.

— Мы подождем здесь, — сказал Кинг, — надеюсь, что хоть у кого-то проснется совесть.

В этот момент проходящий мимо белый мужчина грубо толкнул Кинга и вошел в ресторан. Была вызвана полиция, которая отвезла лидеров КЮХР в тюрьму округа Сент-Джон, где они оставались до субботы, когда их выпустили под залог.

В последней фазе борьбы, развернувшейся в Сент-Ога-стине, «сила любви» у здешних негров была подвергнута тяжкому испытанию. В определенной мере их сбило с толку то, что белая община резко изменила свою тактику. Влиятельные белые граждане организовали встречу двадцати местных предпринимателей и объявили о готовности следовать новому Биллю о гражданских правах, когда он обретет силу закона. Они в туманных фразах рассуждали о необходимости создать комитет, состоящий из «местных законопослушных граждан». Главным здесь было определение «местных», что автоматически исключало из участия в комитете Кинга, Эйбернети и других лидеров КЮХР. «Я приветствую этот шаг, — тем не менее сказал Кинг репортерам, — но я не думаю, что из этого нам следует отменять демонстрации».

В ответ появилось требование на тридцать дней прекратить демонстрации, а Кингу было предложено немедленно покинуть город. Только в этом случае, заявила инициативная группа белых, можно будет создать межрасовый комитет. Кинг наотрез отверг это предложение и в свою очередь обратился к президенту Джонсону с просьбой прислать в город федеральных судебных исполнителей. Белый дом, однако, не спешил ввязываться, чернокожие в Сент-Огас-тине вскоре поняли, что помощи ждать не приходится. Выходные дни в Сент-Огастине были омрачены дикой выходкой белых расистов. В течение нескольких часов они избивали негров.

Мартин Кинг впал в депрессию. Его надежды рассеялись как дым. Он подолгу истово молился, чтобы Господь даровал ему силы продолжать борьбу, и, в конце концов, в его душе вызрела мрачная решимость.

Всю следующую неделю балом в Сент-Огастине правили расисты. Они избивали негров, всячески издевались нам ними. В четверг, 25 июня, полиция арестовала пятерых белых мужчин, но вскоре уступила требованиям толпы об их освобождении. Вечером около 800 членов ку-клукс-клана атаковали демонстрацию, организованную КЮХР. Девятнадцать негров оказались в больнице. И только тогда губернатор штата решил создать межрасовый комитет. Кинг назвал это победой Движения.

2 июля Мартин Лютер Кинг вместе с лидерами других правозащитных организаций находился в Белом доме на церемонии подписания Линдоном Б. Джонсоном Билля о гражданских правах. На первых порах все выразили готовность подчиниться этому закону, но несколько дней спустя некоторые общественные места вновь закрылись для негров. IS июля в Гарлеме вспыхнул бунт. Мэр Нью-Йорка Роберт Ф. Вагнер попросил Кинга вмешаться в эти события. Кинг принял это приглашение без обсуждения с негритянскими лидерами Нью-Йорка и подвергся из-за этого резкой критике. Кое-кто даже предположил, что он пошел на поводу у белых. Кинг на это ответил: «На беззаконие, необузданность, грабежи и насилие нельзя смотреть сквозь пальцы вне зависимости от того, кто к ним прибегает: белые расисты или же отморозки любого другого цвета кожи». Вагнеру Кинг рекомендовал создать специальную гражданскую комиссию, обязав ее расследовать факты полицейского произвола и жестокости. Это предложение Вагнер отклонил. Что же касается отношения Кинга к бунту чернокожих горожан, то он вполне четко обозначил свою позицию: «До тех пор пока негр будет чувствовать, что он задыхается в тисках бедности, находясь при этом в недрах очень богатого общества, до тех пор пока негр будет ощущать, что его продвижение к свободе постоянно тормозится вежливым равнодушием белых господ, в нем всегда будет вызревать мятежный дух и готовность к насилию».

В начале сентября Мартин Кинг организовал отправку своих личных бумаг в Центральную библиотеку Бостонского унивеситета. Затем он вместе с Ралфом Эйбернети отправился по приглашению Вилли Брандта на ежегодный фестиваль культуры в Западный Берлин. 14 сентября в рамках фестиваля состоялся концерт, посвященный памяти президента Кеннеди. Появление Кинга в зале было встречено овацией. Затем Кинг был принят в качестве почетного гостя в резиденции епископа Отто Дибелиуса, который вручил ему диплом о присвоении степени почетного доктора Евангеличекого теологического колледжа в Западном Берлине.

Из Германии Кинг и Эйбернети вылетели в Рим, где в Ватикане их принял Папа Павел VI, который побеседовал с ними в течение двадцати минут и подарил Кингу серебряный медальон. Кинг заявил, что эта встреча — «знак серьезной поддержки, способной глубоко воодушевить всех христиан, которые участвуют в борьбе за гражданские права вместе с нами». Затем прежде, чем вернуться в Соединенные Штаты, оба лидера на несколько дней остановились в Мадриде.

После возвращения в США Мартин отправился в турне агитировать за Джонсона, впервые официально заявив 28 сентября в Севанне, что он целиком и полностью поддерживает его кандидатуру. Он не хотел допустить появления в Белом доме Барри Гоулдуотера. Однако деятельность Кинга в эти дни отнюдь не ограничивалась участием в избирательной кампании. 13 октября в Сент-Луисе он посетил благотворительный банкет: гости оплатили стоимость полного обеда, но получили только сосиски. Собранные таким образом деньги были переданы в специальный епископальный фонд, предназначенный для восстановления взорванных и сожженных церквей Миссисипи. Вернувшись на следующий день после благотворительного банкета в Атланту, Кинг лег в госпиталь Св. Иосифа на обследование.

Он находился в госпитале, когда вдруг позвонила Коретта.

— Мартин! Мартин! — кричала она в трубку — Ты получил Нобелевскую премию!

Кинг был ошеломлен. «Некоторое время мне казалось, что это — сон, — говорил он позднее, — и лишь потом понял, что это — правда!» Ему потребовалось время, чтобы привыкнуть к этой новости. Кинг был переполнен эмоциями. Этот год был богат на события: серьезные поражения чередовались в нем с невероятными победами. Еще недавно он мучительно обдумывал план следующей кампании, чтобы загладить неудачи КЮХР в Алабаме, а теперь он был обласкан вниманием как в своей стране, так и во всем мире.

1 ноября Кинг отслужил обе утренние службы в Абиссинской баптистской церкви в Гарлеме, пастором которой был Адам Клейтон Пауэлл. Затем вылетел на Багамы, куда его пригласил Пауэлл. Там он написал свою Нобелевскую речь и еще один более пространный текст, с которым собирался выступить в университете Осло на следующий день после награждения. Он только начал работать над текстами, когда узнал, что директор ФБР Дж. Эдгар Гувер назвал его «самым известным лжецом в стране». По словам Гувера, Кинг велел сотрудникам правозащитных организаций в Олбани не сообщать агентам ФБР о межрасовых инцидентах, потому что, дескать, это бесполезно — агенты-южане все равно, мол, не станут предпринимать каких-либо действий.

Это был очевидный абсурд. Проблема с агентами ФБР состояла не в том, что они были южанами, а в том, что они работали рука об руку с руководством местной полиции. Впрочем, Гувер никогда не был пламенным поклонником гражданских прав и свобод, и его резкий выпад против Кинга порожден был, вероятно, отсутствием у него самого уважительного отношения к истине. У Мартина Кинга не было желания публично ссориться с Гувером. Он ответил в печати, что обвинение его «ужаснуло и удивило», добавив, что не тайна, «чем руководствовался автор столь безответственного обвинения».

По пути в Осло Кинг остановился в Лондоне, чтобы прочитать проповедь в соборе Св. Павла. Здесь он объявил, что из 54 000 долларов, составивших денежное обеспечение Нобелевской премии, ничего себе не возьмет. После вычета налогов 12 000 долларов поступят в бюджет КЮХР, а 25 600 долларов пойдут на обучение людей теории и практике ненасильственных действий. Церемония вручения премии состоялась 10 декабря. Рядом с Мартином была Коретта и его родители. Мартин был облачен в смокинг и полосатые брюки. В своей благодарственной речи он сказал: «Я принимаю эту премию от имени всего правозащитного движения, которое идет вперед с решимостью и с величественным пренебрежением к риску и опасности, чтобы основать царство свободы и законности... Я принимаю эту премию сегодня с нерушимой верой в Америку и с дерзкой верой в будущее всего человечества... Я отказываюсь принимать циничное представление о том, что нация за нацией должны спускаться по спирали милитаристской винтовой лестницы в самый ад термоядерного разрушения. Я верю в то, что невооруженная правда и чистая, безоговорочная любовь победят... Я по-прежнему верю, что мы победим... Сегодня я прибыл в Осло вдохновленный оказанной мне честью и с обновленной верой в человечность. Я принимаю эту награду от лица всех тех, кто любит мир и верит в братство людей».

В своей Нобелевской лекции, прочитанной на следующий день, Кинг мастерски живописал три взаимосвязанных аспекта того явления, которое он называл «нравственным инфантилизмом», а именно: расовую несправедливость, бедность и войну. Суммируя достижения освободительных движений в Соединенных Штатах, в Азии и в Африке, он заявил, что продолжающаяся в Америке борьба «за человеческое достоинство, за равенство, за рабочие места и за гражданские права не будет ни приостановлена, ни предана забвению, она даже не ослабеет. Если для этого потребуется пойти на конфликты и преодолевать сопротивление, мы не дрогнем. Больше никому не удастся нас усмирить и запугать... Движение отнюдь не стремится освободить негров за счет унижения и порабощения белых. Мы никого не хотим побеждать. Движение рассчитывает лишь сделать свободным американское общество и таким образом внести свою лепту в самоосвобождение всех людей и народов».

Он подробно осветил тему бедности, привел данные статистики и перечислил все негативные последствия бедности, которые делают жизнь двух третей человечества бесчеловечной. «В бедности как таковой не ничего нового, — сказал он. — Новое здесь только то, что мы уже обладаем ресурсами, достаточными для полного избавления от бедности... Подобно тому как этика ненасилия выставила напоказ уродливость расовой несправедливости, точно так же необходимо выявить все язвы и пороки бедности, чтобы от них избавиться. — Не только от симптомов, но и от первопричин... Пришло время объявить новую мировую войну — войну против бедности». И со своим сильным южным акцентом он процитировал знаменитые строки Джона Донна: «Никто не живет один, как остров... »

Касаясь проблемы войн, Кинг попытался описать последствия ядерного конфликта. Это должен быть настоящий ад, какого даже Данте не мог вообразить. Затем он высказал предположение, что ненасилие в данном отношении могло бы сыграть свою роль. Войны должны оказаться под запретом. Но это — не главная цель. Недостаточно просто избавиться от войн, необходимо заложить фундамент мира, который невозможен без «позитивного соперничества, способного направить творческий гений на созидание, чтобы мир и процветание стали бы реальностью для всех народов земли». И наконец, он заговорил о «любви как высшем всеобъемлющем принципе жизни... Это — ключ, который открывает дверь, ведущую к подлинной реальности».

Образы и воспоминания о событиях последних месяцев пульсировали в сознании Кинга, когда он писал заключительные фразы в Бимини, и сейчас, озвучиваясь его голосом, они несли в себе весомый груз личных, глубоко прочувствованных переживаний, которые казались слушателям почти осязаемыми: «Люди дерзают любить, поднимаясь с этим чувством на величественную высоту зрелости. По сути, только любовь дает нам полноту ощущения жизни. Поэтому я еще не разочаровался в будущем. Несмотря на то что первопроходцы, сражающиеся за мир и свободу, по-прежнему будут подвергаться лишениям за решетками тюрем и угрозам смертельной расправы; несмотря на то что их будут постоянно преследовать; несмотря на то что мы имеем сейчас дело с мировым кризисом, наше будущее не безнадежно. В каждом кризисе есть свои опасности и свои преимущества. Он может вести как к краху, так и к спасению. В нашем темном и запутанном мире царство Божие еще может утвердиться в сердцах людей».

Глава 10
ВНИЗ С ВЕРШИНЫ ГОРЫ

После триумфальных поездок в Стокгольм, где он выступил на праздновании в честь годовщины независимости Кении, и в Париж, где он публично приветствовал постановление Верховного суда Соединенных Штатов, в котором оказывалась поддержка общественным организациям, способствующим введению в действие Акта о гражданских правах, Мартин Лютер Кинг прибыл в Нью-Йорк. Его встречали как героя. 18 декабря он выступил перед Городским советом Нью-Йорка, а затем в тот же день посетил изысканный прием в его честь, организованный в отеле «Уолдорф-Астория». Вечером вместе с недавно избранным вице-президентом Хьюбертом Хамфри и губернатором штата Нью-Йорк Нельсоном А. Рокфеллером он был почетным гостем на встрече, происходившей на артиллерийском заводе № 369 в Гарлеме. Присутствовало 8000 человек. Выступая, Кинг рассказал об отсутствии бедности и безработицы в тех скандинавских странах, где он побывал. Он также рассказал о Нобелевских премиях и о робости, которую испытал, получая одну из них. Об этом он неоднократно будет упоминать в последующие месяцы и годы.

В 1965 году Мартин Кинг вновь активизировал деятельность КЮХР в Алабаме. Одним из ключевых населенных пунктов для него становится Селма. Этот небольшой городок с населением в 28 385 жителей стал колыбелью Координационного комитета студенческого ненасильственного сопротивления (ККСНС; позже он был переименован в Координационный комитет студенческого сопротивления — ККСС). Осенью 1963 года руководство митинговой деятельностью здесь осуществляли Мартин Кинг, Джеймс Болдуин и Дик Грегори. Однако в течение всего 1964 года усилия ККСНС встречали в Селме серьезное сопротивление. Прежде всего мешала тактика «сильной руки», избранная местным шерифом Джимом Кларком. Кроме того, суд штата принял ряд постановлений, мешающих правозащитной деятельности. И вот 2 января 1965 года Кинг обратился к 700 неграм, собравшимся в храме преподобного Брауна. Он объявил о начале «марша многотысячных отрядов к избирательным урнам... Мы должны быть готовы к тому, что тысячи из марширующих окажутся в тюрьме. Мы не просим, мы требуем избирательного права».

Доверив своим помощникам начало организации кампании, Кинг отравился в Линкольн, штат Небраска, где на следующий день он должен был выступить на съезде Движения методистской молодежи, проводившемся раз в четыре года. Кинг не упускал случая присутствовать на подобных мероприятиях, чтобы призывать как семинаристов, так и священников к участию в освободительной борьбе. Вернувшись в Селму 18 января, Кинг и одиннадцать сопровождавших его негров добились того, что их зарегистрировали в отеле «Элберт». Они еще не успели отойти от стойки, как 26-летний белый мужчина, пробравшись сквозь толпу, напал на Кинга. Он нанес ему два удара кулаком в правый висок и лягнул в бедро прежде, чем был схвачен и отправлен под замок. Ничего серьезного с Кингом не произошло, если не считать нескольких мгновений пережитого им страха и легкой головной боли. Он и его свита были первыми чернокожими американцами, когда-либо останавливавшимися на ночь в этом отеле. В тот же день негров обслужили в трех местных ресторанах, прежде являвшихся для них недоступными.

На большом банкете, устроенном в честь знатного земляка наиболее влиятельными из горожан Атланты, включая мэра Айвена Аллена и бывшего мэра Хартсфилда, Мартин Кинг воспользовался образом «высокой горы достижений», на которую он забрался благодаря Нобелевской премии. «Теперь я должен вернуться в долины и ущелья, которые протянулись через весь Юг, а также достигают крупных городов Севера. Эти низины битком забиты миллионами нищих белых и их негритянскими собратьями, которые задыхаются в тисках бедности среди очень богатого общества. Эти низины кишат толпами сбитых с толку, жаждущих крови взрослых людей, но в то же самое время здесь много маленьких негритянских мальчиков и девочек, которые растут, с детства впитывая очень опасные предрассудки насчет собственной второсортности... »

Шесть дней спустя он был уже на самом дне этой долины вместе с Ралфом Эйбернети. Они шли во главе демонстрации, насчитывавшей 250 темнокожих и 15 белых участников. Колонна вышла из часовни преподобного Брауна и дошла до здания Городского суда Селмы. Они протестовали против медленной регистрации избирателей-негров. Все участники демонстрации были арестованы, но большинство было отпущено под залог. Кинг и Эйбернети, однако, предпочли остаться в тюрьме и провести за решеткой пять суток. 3 февраля, когда начались вторые сутки их ареста, в Селму по приглашению двух сотрудников ККСНС прибыл Малколм Икс. Его встретили вежливыми аплодисментами. Он уехал до того, как лидеры КЮХР вышли на свободу. Через восемнадцать дней Малколм Икс был убит в Нью-Йорке, прямо в гарлемском танцевальном зале «Одюбон». Эта новость заставила Мартина Кинга похолодеть. За два дня до этого погиб Джимми Ли Джексон. Он умер от побоев, полученных им во время демонстрации в Мэрион, в двадцати милях от Селмы... Самому Мартину угрожали постоянно. В тот момент он имел все основания верить слухам о том, что ку-клукс-клан заказал его киллеру, и он упомянул о существовании против него заговора на массовом митинге в Селме 22 февраля.

Этот личный аспект придал дополнительный смысл его метафоре, ибо путь, по которому он шел, действительно вел через «долину смерти», причем отнюдь не только в библейском, аллегорическом смысле данного образа. Но дело не ограничивалось вопросами личной безопасности. 27 февраля Кинг прилетел в Лос-Анджелес, где, выступая перед двухтысячной аудиторией, сказал: «Меня беспокоит проблема насилия и угроза применения насилия повсюду в нашей стране, но в особенности это относится к негритянской части населения после убийства Малколма Икса». Опасаясь начала цепной реакции в виде столкновений между черными мусульманами, считавших Малколма Икса отступником, и его последователями, Кинг предложил свои услуги в качестве посредника. Однако обе группировки проигнорировали это предложение.

Кинг вернулся в Алабаму, чтобы провести караван сотрудников КЮХР по округам Перри, Хейл, Даллас, Уил-кокс и Лаундес. В двух последних округах в списках избирателей не появилось ни одного нового негритянского имени. Как в Перри, так и в Хейле из общего числа 5000 темнокожих жителей избирателями числились менее 300 человек. В Селме, центре округа Даллас, он повел кзданию местного суда демонстрацию из 350 участников, заявив: «Мы намерены провести в жизнь закон об избирательном праве в городе Селма, штат Алабама». К концу холодного, дождливого дня избиркомы приняли 266 заявлений. Никто не мог сказать, сколько из них будет отклонено по формальным, техническим основаниям, но все знали, что даже эти заявления были приняты только потому, что таково было постановление федерального суда. В среду Кинг был уже в Мэрионе, округ Перри, где прочитал прощальную молитву на похоронах Джимми Ли Джексона. Он сказал: «Мы не должны ожесточаться. Мы не должны терять веру в наших белых братьев... Он умер ради всех нас. Мы должны сделать так, чтобы его смерть не была бы напрасной. Его гибель должна придать нам еще большую решимость».

С такой решимостью Мартин Кинг прибыл в Вашингтон в пятницу, где провел два с половиной часа, беседуя с президентом Джонсоном и убеждая его ускорить прохождение нового Билля об избирательных правах. Кинг настаивал на том, что в Билле должен быть предусмотрен институт федеральных регистраторов. Жестокая смерть Джексона вызвала общественный резонанс. В Бирмингеме преподобный Джозеф Эллвенджер, белый пастор негритянской конгрегации лютеран, выступил с заявлением, в котором осуждалась жестокость полиции и стремление расистов запугать негров, которые пытались зарегистрироваться в Селме (где некогда проживал и сам Эллвенджер), а также в других населенных пунктах Алабамы. Вместе со своей супругой и еще 36 жителями Бирмингема, в основном — активными членами Совета по гуманитарным взаимоотношениям в штате Алабама, а также с 34 белыми гражданами из других городов штата Эллвенджер приехал в Селму и провел свою группу через весь город. Они прошли двенадцать кварталов от негритянской церкви до здания Городского суда. Здесь их встретила группа, состоявшая из двадцати помощников шерифа, и один из них зачитал телеграмму. Телеграмма была отправлена на имя шерифа. В ней глава регионального отделения Миссурийского синода ставил представителя власти в известность, что лично он не одобряет действий Элл-венджера. Эллвенджер повернулся к толпе, состоящей из враждебно настроенных, улюлюкающих белых жителей Селмы, сдерживаемых городской полицией, и зачитал вслух заявление, которое заканчивалось словами: «Если эти беззакония не будут незамедлительно прекращены, мы будем вынуждены обратиться за помощью к федеральной власти». Как и все другие демонстрации в Селме, эта акция не дала сколько-нибудь значительного эффекта. Она лишь несколько поддержала негров в моральном плане и взбесила белых расистов.

В конце Гражданской войны войска федералистов сровняли Селму с землей, а затем она была оккупирована негритянским полком. В течение всего последовавшего столетия белая община Селмы усердно культивировала в себе мстительность и расовую непримиримость. Это был родной город «Быка» Коннора и расистского Совета граждан, образованного в 1954 году. Начальником городской полиции здесь был вполне приличный человек — Уилсон Бейкер, но должность шерифа находилась в руках расиста Джима Кларка, отличавшегося очень скверным характером и водившего дружбу с полковником Аль Линго, который превратил автодорожную полицию штата в расистский отряд особого назначения, обученный атаковать негритянских демонстрантов.

На воскресенье 7 марта было намечено начало похода на столицу штата, его участники должны были пройти от Селмы до Монтгомери. Губернатор Уоллес издал приказ, запрещавший проведение похода. Кинг вернулся на выходные в Атланту, когда его коллеги из Селмы сообщили ему, что полиция штата будет препятствовать продвижению демонстрантов с использованием слезоточивого газа. В этом случае, решили они, Кингу лучше остаться в Атланте и попытаться добиться официальной поддержки этой акции, а воскресный поход возглавит Осиа Уильямс. Они решили, что власти не дадут провести этот марш. Участники похода выйдут на трассу, где, по всей видимости, будут заблокированы силами полиции штата. Демонстрантам прикажут вернуться, и они подчинятся силе. На этом, по идее, все и должно было закончиться. Поскольку внимание общественности страны было привлечено к этому походу, организаторы его не предвидели никаких крупных столкновений и актов насилия. На всякий случай, однако, они приготовили четыре кареты «скорой помощи», принадлежавших нью-йоркской группе Правозащитного комитета.

В воскресенье, во второй половине дня 525 демонстрантов, выстроившись по двое, прошли мимо подразделения полицейских штата и конного отряда шерифа (группы добровольцев, вооруженной кнутами) и вышли на мост им. Эдмунда Петтиса, ведущий на шоссе №80. На противоположном, южном конце моста их ждал батальон полицейских штата в стальных касках и с противогазами на лицах. Они стояли в три шеренги. С флангов их прикрывали взвод помощников шерифа и рота его конного отряда. Демонстранты подошли к этой внушительной фаланге метров на пятьдесят, как вдруг раздался лающий голос, усиленный мегафоном: «Это — незаконное сборище. Ваш марш нарушает общественную безопасность. Вам следует разойтись по домам».

Голос принадлежал одному из полицейских штата — Джону Клауду. Осиа Уильямс, возглавлявший колонну, выкрикнул: «Можно поговорить с майором?»

«Не будет никаких разговоров, — ответил Клауд. — У вас две минуты, чтобы развернуться и пойти назад в свою церковь». Демонстранты стояли, не двигаясь. В течение минуты было тихо, потом вдруг раздался приказ: «Полиция, вперед!»

По команде полицейские бросились на толпу. Замелькали дубинки, и 20 негров оказались на земле. Демонстранты, включая нескольких белых, подались назад и опустились на колени для молитвы. Полицейские вновь атаковали их, избивая дубинками. Затем в воздухе прямо над толпой послышались разрывы многочисленных гранат со слезоточивым газом и полицейские вновь набросились на демонстрантов с дубинками. Люди запаниковали, задыхаясь, стараясь на ощупь выбраться из этого месива. В этот момент шериф Кларк приказал своим конным подручным вступить в действие: «Всыпьте этим проклятым черным ниггерам и всыпьте этим проклятым белым ниггерам». С пронзительными воплями кавалеристы пришпорили лошадей, преследуя бегущих демонстрантов от самого моста до нового поселка, возведенного по проекту Джорджа Вашингтона Карвера и примыкающего прямо к часовне преподобного Брауна. Здесь погоня прекратилась, так как вмешался шеф городской полиции, заявив, что это — его территория.

Но прежде чем конные добровольцы и полицейские штата убрались восвояси, они еще полчаса выискивали детишек, забежавших на строительную площадку, обстреляли слезоточивым газом Первую баптистскую церковь, избили чернокожего подростка, а затем выпустили несколько гранат по дому негритянской семьи, стоявшему неподалеку от церкви. Шестнадцать демонстрантов оказались на больничных койках, еще пятидесяти была оказана скорая медицинская помощь в связи с отравлением газом и разного рода ушибами и травмами.

Узнав об этом в Атланте, Мартин Лютер Кинг, само собой, пришел в ужас. «Когда я в последний момент решил не участвовать в демонстрации, — сказал он, — я и представления не имел, что случится такое зверство. Это воистину трагическое проявление жестокой бесчеловечности». Он объявил, что он лично и Ралф Эйбернети возглавят еще один поход в ближайший вторник. «Я призываю, — сказал он, —религиозных деятелей всей страны присоединиться к нам... Я шокирован режимом террора, который установился в наши дни в Алабаме. . Негритянские граждане, вышедшие на улицу для мирного, организованного шествия, чтобы протестовать против расовой дискриминации, были зверски избиты полицией штата. Стало совершенно ясно, что правоохранительные органы Алабамы не проявляют уважения ни к демократии, ни к гражданским правам негров».

В понедельник вечером Кинг едва ли знал, что ему делать. Откликнувшись на его призыв, сотни его сторонников из тридцати штатов стекались в Селму, тогда как федеральный суд вынес специальное постановление, временно запрещавшее проведение марша, намеченного на вторник. Сам президент Джонсон просил лидеров Движения подчиниться этому решению. С другой стороны, молодые горячие негры поговаривали о том, что Кинг «поджал хвост», испугавшись кровавой воскресной бани. Он не хотел повторения трагедии, но он не хотел и отменять марш. Что ему следовало выбрать? Он мучительно размышлял над этой дилеммой до 4 часов утра, вспоминая случаи, когда Ганди сталкивался с аналогичными проблемами, и пытаясь представить, что бы сделал Ганди, оказавшись на его месте. Он знал, что будут делать Джон Льюис и Джеймс Формен из ККСС. Они будут настаивать на проведении марша. Это предвещало потенциальные разногласия среди руководства, а возможно, и открытый раскол. В конце концов, Кинг решил: «Лучше умереть на этом шоссе, чем пожертвовать своей совестью. Я предпочту пройти через это». Приняв это решение, он наконец заснул. Однако через час генеральный прокурор Катценбах и шеф Федеральной службы по связям с общественностью Лерой Коллинз дозвонились до него, упрашивая отменить демонстрацию. Кинг отказался. Коллинз срочно вылетел в Селму, встретился с полковником Линго и шерифом Кларком и добился от них заверений, что, если демонстранты, начав марш, повернут назад, против них не будут использованы ни слезоточивый газ, ни конный отряд добровольцев. Затем Коллинз отправился на встречу с Кингом. Юристы КЮХР уже объяснили своему шефу, что, подчинившись приказу и повернув назад, они, пожалуй, не нарушат судебного постановления.

Зная об этом и получив гарантии Коллинза, Кинг позволил себе некоторую театральность, выступая в полдень во вторник перед 900 своими сторонниками на массовом митинге: «Мы слишком далеко зашли, чтобы поворачивать вспять, — сказал он. — Мы должны дать им понять, что нас ничто не может остановить, даже сама смерть. Мы должны быть готовыми к тому, что нам придется пострадать». В конце концов, несмотря на все договоренности, не существовало полных гарантий того, что полиция на них не набросится. Стоял теплый, солнечный день. Колонна из 1500 участников двинулась в путь. В первом ряду с Мартином Кингом шли Джеймс Формер, епископ-методист Джон Уэсли Лорд, Фред Шаттлсворт и ректор Чикагской богословской школы Говард Шоумер. Среди участников были также католические священники и монахи, протестантские проповедники, еврейские раввины — всего около 450 священнослужителей. Половина из них были белыми, а из общего числа демонстрантов белых было больше половины. По отношению к участникам похода белые жители Селмы не проявляли внешних признаков враждебности, лишь один из них крикнул Кингу: «Сукин сын, ты хочешь голосовать? Тогда почему ты не ведешь себя по-человечески?»

Процессия, миновав мост, прошла еще около мили, пока ее не встретило подразделение полиции штата. Увидев впереди заслон, демонстранты опустились на колени и стали молиться, а затем повернули назад. Прежде чем люди разошлись, Мартин Кинг заявил им: «Сегодня мы провели самую массовую демонстрацию сторонников свободы из когда-либо происходивших на Юге». Отвечая затем на вопросы журналистов, он объяснил, что он сам и другие лидеры Движения дали согласие не предпринимать попытки прорыва через линию полиции: «Положа руку на сердце, мы знали, что до Монтгомери мы не дойдем». Рядовые участники похода, однако, этого не знали.

Без несчастных случаев не обошлось. Трое белых священников, поужинав в негритянском ресторане, были атакованы четырьмя куклуксклановцами: «Белые ниггеры! Где же ваши серпы и молоты?» Один священник, Джеймс Риб из Бостона, получив удар дубиной по голове, потерял сознание и был отправлен в госпиталь Бирмингема, где ему сделали операцию на мозге. Риб умер через два дня, так и не придя в сознание. У него осталось трое маленьких детей. Это был человек, преданный своему делу. Он служил капелланом в одной из филадельфийских больниц, а также был помощником пастора в унитарианской церкви Всех Святых в Вашингтоне, округ Колумбия. Среди собравшихся в Селме белых либералов было много таких людей, как он. Он был не очень известен широким кругам общественности, никогда не претендовал на места в первых рядах активистов, но при всем при том он был неравнодушным человеком и спокойно верил в то, что люди всех рас равны между собой.

Начальник полиции Уилсон Бейкер действовал быстро. На следующий день трое из четырех нападавших на Риба были арестованы. Мартин Кинг в тот же день, по предложению коллег, отошел от руководства кампанией. Ситуация с походом оказалась слишком запутанной и двусмысленной. Начались бесконечные разговоры о «сделке или сговоре с врагом», и не было никакого смысла обострять и без того непростые отношения между КЮХР и ККСНС. Ралф Эйбернети, взяв бразды правления в свои руки, провел одну за другой три демонстрации. Кинг в это время готовился к поездке в Монтгомери, чтобы снять запрет федерального суда на организацию предполагаемого похода по маршруту Селма—Монтгомери.

Здесь на заседании в четверг адвокаты, представлявшие интересы полковника Линго и губернатора Уоллеса, попытались доказать, что, проведя во вторник акцию протеста, Кинг проявил неуважение к суду и его решению. На перекрестном допросе Кинг сказал: «Очень важно... донести до общественности штата и страны законные чаяния и стремления граждан получить право голоса и покончить с затянувшимся мрачным периодом полицейской жестокости». Марш, который он возглавлял, был необходим, чтобы «люди дали выход своему чувству обиды и возмущения». Что же касается Лероя Коллинза, заметил Кинг, то «вместо попыток отговорить нас от марша, ему следовало бы убедить полицейских покончить с жестокостью».

Многие члены ККСНС отказались от участия в демонстрациях, прошедших в среду. Одна из этих демонстраций была организована монашками из Сент-Луиса; они шли во главе колонны из 500 человек, в которой были и негры и белые. Затем под покровом темноты около 300 чернокожих подростков провели стихийную демонстрацию, выйдя из Первой баптистской церкви. Согласно сообщению газеты «Нью-Йорк тайме», «полицейские штата легкими тычками дубинок убедили их быстро разойтись». В других отчетах указывалось, что упоминавшиеся «легкие тычки» привели к тому, что у некоторых подростков были выбиты зубы, а у других — в кровь разбиты головы. Несколько священников, выходивших в это время из часовни Брауна, взялись за руки и встали между молодежью и полицейскими, предотвратив тем самым массовое побоище. Уговорами им удалось оттеснить подростков с улицы.

С понедельника демонстрации в поддержку борцов за гражданские права в Селме стали проводиться во многих населенных пунктах страны, а когда пришло сообщение о смерти Джеймса Риба, десятки тысяч американцев вышли на улицы городов Америки — от океана до океана, с общим требованием федерального вмешательства. Они протестовали против «кровавого воскресенья» и подчеркивали важность и своевременность законопроекта об избирательных правах. В пятницу 12 марта более 4000 религиозных деятелей собрались в Вашингтоне, чтобы оказать необходимое давление на законодателей, как они сделали это год назад во время обсуждения Билля о гражданских правах. Священники, поддерживая образцовый порядок, выставили пикеты вокруг Белого дома, тогда как темнокожие активисты устроили сидячую демонстрацию и голодную забастовку в коридоре приемной администрации президента. Аналогичные акции были проведены воинствующими радикалами из ККСНС и КЗРР в зданиях федеральных органов власти в других городах. В течение некоторого времени демонстрации в поддержку кампании в Селме проходили повсеместно, но только не в самой Селме, где полиция перекрыла Силван-стрит неподалеку от церквей, где собирались участники правозащитного движения. Так продолжалось вплоть до понедельника, когда федеральный суд отменил запрет на проведение демонстраций в этом городе.

Поняв, что в Селме добиться успеха из-за противодействия местной полиции трудно, а кроме того, разочаровавшись в тактике, избранной сотрудниками КЮХР и духовенством, Джеймс Формен и другие лидеры ККСНС, отправились в Монтгомери с отрядом в несколько сотен студентов и школьников. Тем временем Мартин Лютер Кинг вернулся в Селму, где и встретился с Уолтером Рейтером. Они обсудили предстоящую в среду встречу всех руководителей Движения в Вашингтоне с точки зрения возможностей организации еще одного массового шествия, подобного тому, что состоялось в августе 1963 года. Затем они вместе присоединились к архиепископу Яковосу, главе греческой православной церкви в обеих Америках. С двухтысячной черно-белой колонной они прошли по улицам Селмы процессией, призванной почтить память Джеймса Риба. Со ступеней здания Городского суда Кинг произнес очень прочувствованную речь, в которой назвал Риба «мучеником за гражданские права». «Почему хорошие люди должны умирать просто потому, что они хорошие?» — задал он вопрос. Держа в руках венок из живых цветов, он продолжил: «Мы собрались здесь, чтобы вновь продемонстрировать нашу веру и наше убеждение в том, что расовая сегрегация — это зло. Наша нация никогда не достигнет нравственной зрелости, пока не избавится от нее. Такой человек, как Риб, поможет нам мрак прошлого превратить в светлое будущее». Присутствующие спели «Мы победим», и Кинг возложил венок к дверям суда, где он и оставался до тех пор, пока процессия не ушла. Только потом, уже в темноте кто-то из тех, кто находился внутри здания, потихоньку убрал венок.

В тот же вечер президент Джонсон выступил перед телевизионными камерами, обратившись к нации с речью, с какой ни один из президентов до него еще не обращался. Мартин Лютер Кинг едва ли надеялся, что он когда-нибудь услышит нечто подобное из Белого дома: «То, что случилось в Селме, — лишь малая толика большого движения, развернувшегося в каждом регионе, в каждом штате Америки. Движение это порождено стремлением американских негров обеспечить себе доступ ко всем дарам американской жизни.

Их дело должно стать также и нашим делом. Потому что не только неграм, но и каждому из нас необходимо побороть в себе уродливое наследие лицемерия и несправедливости.

И мы победим.

Действительный герой этой борьбы — американский негр. Его действия и протесты, то мужество, с которым он жертвует личной безопасностью, а то и своей жизнью, разбудили совесть этой нации. Его демонстрации были рассчитаны на то, чтобы привлечь внимание общества к несправедливости существующих порядков, вызвать в нем потребность в переменах, подготовить реформы.

Он обращался к нам с призывами заняться реализацией тех ожиданий, которые очень многие связывают с Америкой».

Затем президент охарактеризовал Билль об избирательном праве, который он предложит на рассмотрение Конгресса в среду, и в совершенно определенных и весьма сильных выражениях дал понять, что считает прохождение этого законопроекта первоочередной задачей. Это выступление произвело на Мартина Кинга огромное впечатление. Джонсон, сказал он, «обнаружил просто поразительное понимание глубины... проблемы расовой несправедливости. Его голос и манера говорить были обезоруживающе искренними... Мы были счастливы узнать, что наша борьба в Селме инициировала выдвижение вопроса об избирательных правах на передний план общественного сознания нации». Однако Кинг не только не призвал приостановить митинговую деятельность, но и заявил журналистам: «Мы должны напоминать нации, сколь животрепещущей и сколь необходимой является эта тема, до тех пор, пока билль не превратится в закон».

Кинг едва успел произнести эти слова, как один из помощников ворвался в помещение с рассказом о событиях в Монтгомери. Днем, в начале второго, Джемс Формен во главе группы из 600 демонстрантов попытался пройти к зданию окружного суда. Пятеро полицейских штата и десять кавалеристов из отряда шерифа набросились на толпу и нанесли травмы восьми участникам. Формен пришел в ярость и объявил, что вечером состоится массовый митинг. Кинг уважал Формена. Он восхищался его мужеством, граничащим с дерзостью. Однако он знал, что лидер ККСНС способен поступать безрассудно. Поэтому Кинг срочно выехал в Монтгомери. В баптистской церкви Бьюла Формен выступал перед аудиторией в 1200 человек. Его речь была пламенной: «Действительно ли президент Джонсон сказал то, что думает?» На этот счет у Формена имелись сомнения. Особенно в свете того, что сегодня произошло в Монтгомери. Он призвал приступить к массовым прямым действиям, чтобы проверить искренность Джонсона. Необходимо «перекрыть все улицы, остановить движение каждого автобуса, используя все виданные и невиданные приемы и методы гражданского неповиновения, потому что я устал смотреть, как избивают людей».

Формен закончил выступление. На кафедру поднялся Кинг. Он сказал: «Неграм их жизнь видится как длинный, пустой коридор, из которого нет выхода даже в самом конце. Чаша терпения уже переполнена». Вся его речь была выдержана в этом духе. Используя свое пасторское красноречие, он постарался облечь в слова то чувство ярости, которым были охвачены его слушатели. И лишь затем, ощутив, что овладел ситуацией, он начал подчеркивать необходимость оставаться в рамках ненасилия и предложил организовать «всеобщее» мирное шествие ко Дворцу правосудия. Формен успокоился и принял предложение Кинга.

Девять лет тому назад, почти день в день Мартин Кинг и Ралф Эйбернети шли на судебное заседание в Монтгомери. Это был первый их суд, открывший длинную череду судебных процессов, без которых была невозможна борьба за свободу. «Ну что, Мартин, — сказал Эйбернети, — мы опять идем сюда?» — «Да-а-а-а», — ответил Кинг, с улыбкой сильно растянув это короткое слово. Они сцепили руки с Форменом и Джоном Льюисом — заслуженными ветеранами освободительного движения, которые в первые годы великого похода за свободу были юнцами. За это время, однако, изменились не только они. Сама жизнь хотя бы отчасти стала другой. В качестве доброжелательного жеста управление полиции Монтгомери, обескураженное вчерашней стычкой, выделило 100 человек на охрану демонстрации и поставило четырех чернокожих полицейских на первый же перекресток, к которому подошла колонна из 1600 участников. Они остановились у Дворца правосудия, и, взяв микрофон, Кинг обратился к собравшимся: «Сегодня мы здесь потому, что нам не нравится то, что произошло в Монтгомери вчера. Мы собрались здесь, чтобы поставить в известность белых о том, что мы более не позволим им применять к нам их дубинки в темных углах. Пусть они делают это при включенных телевизионных камерах». Пошел сильный дождь, но большинство демонстрантов остались ждать у стен суда, пока Кинг и другие лидеры находились внутри на переговорах с шерифом Маком Батлером в присутствии Джона Доора, главы отдела гражданских прав в департаменте юстиции.

Через без малого четыре часа они вышли на улицу и объявили, что достигнуто соглашение, хотя договориться полностью не удалось. В это время в Вашингтоне около 300 сторонников Формена проводили сидячую демонстрацию. Они просидели четыре часа на грязном тротуаре прямо перед Белым домом и покинули свой пост сразу же, как только узнали, что в Монтгомери демонстрация успешно завершилась.

На следующий день 80 участников демонстрации, организованной ККСНС, были арестованы полицией Монго-мери за то, что уселись прямо на улице. Таким образом, акция Кинга не дала полных гарантий от вмешательства полиции, но расисты из кавалерийского отряда шерифа более не использовались.

Между тем в Селме в среду и в пятницу было арестовано 380 человек, в большинстве своем белых священников, за организацию пикетирования дома мэра города.

— Это глупо, — сказал шеф городской полиции Бейкер одному из руководителей КЮХР Гарри Бойту. — Вам следовало бы назвать свою организацию «Конференцией южных христианских раздолбаев».

— Уилсон, я прощаю тебя, — улыбнулся Бойт.

— Гарри, это я тебе не прощаю, — проворчал Бейкер. — Вы превратили христианство в непонятно что...

При этом моральный климат в Селме заметно улучшился. Когда 36 арестованных участников демонстрации были зарегистрированы и с них сняли отпечатки пальцев, то они были отпущены под письменное обязательство. Из них двадцать один человек предпочел не подписывать обязательство, но полиция все равно не отправила их в тюрьму. Как это все было не похоже на сцены насилия с применением электрошока, происходившие всего несколько недель тому назад. Однако даже столь благостные, почти смешные эпизоды не могли скрыть того неумолимого факта, что после двух убийств, множества травм и ранений, а также после 3800 арестов, в избирательные списки было внесено только 50 новых негритянских фамилий.

С этой точки зрения кампанию в Селме можно было бы считать провальной, но Мартин Лютер Кинг с самого начала рассматривал ее как исходный пункт для достижения значительно более серьезных целей. И в этом он весьма наглядно преуспел. Речь, с которой 15 марта выступил президент, явилась фактически буквальной, последовательной переработкой обращения, с которым Кинг обратился к американцам у мемориала Линкольна. Его громкое требование: «Дайте нам право голоса!» стало повесткой дня на заседаниях Конгресса. Казалось, нация была готова принять его мечту. По крайней мере, значительная часть нации пошла ему навстречу. Некоторые из этих людей находились теперь в Селме, ожидая похода на Монтгомери. За неделю все легальные барьеры, препятствовавшие проведению марша, были сняты. Поскольку губернатор штата Уоллес хранил на этот счет молчание, не давая никаких гарантий, президент Джонсон переподчинил себе Национальную гвардию Алабамы и привел в состояние боевой готовности расквартированные в штате части и подразделения Вооруженных Сил США, потребовав, чтобы в случае необходимости 4000 военнослужащих обеспечили безопасность участников Похода.

В воскресенье, 21 марта 1965 года, ровно через две недели после разгона 525 участников марша Мартин Лютер Кинг повел за собой в двадцать раз большее число людей. Они благополучно миновали мост Эдмунда Петтиса. Участников могло быть и больше, но федеральный суд постановил, что после первых восьми миль количество участников похода на Монтгомери не должно превышать трехсот человек. Мартин Кинг с готовностью принял это условие. Если в его «компромиссе» от 9 марта и можно было рассмотреть нечто предосудительное, то все это искупалось его нынешним триумфом. В течение четырех трудных, но лишенных каких бы то ни было происшествий дней он был настоящим триумфатором. Когда отважные, но измученные пилигримы, избив ноги, закончили пятидесятичетырехмильный переход, к ним присоединилось около 25 000 человек, добравшихся до столицы штата на автобусах, поездах и самолетах. Среди них были те, кому пришлось вернуться назад, пройдя первые восемь миль пути. Они вместе прошли к зданию местного капитолия, где исполнительный секретарь губернатора Уоллеса сообщил, что в здании никого нет и что губернатор уполномочил его лично принять петицию участников марша. В этой уловке не было ничего неожиданного, но делегация настояла на том, чтобы факт вручения документа был официально зафиксирован.

После официальной части Кинг обратился к присутствовавшим: «Сегодня я стою перед вами, будучи абсолютно убежден, что сегрегация в Алабаме находится при смерти. Единственное, что в этой связи пока неизвестно, — во что обойдутся ее похороны. Это зависит только от защитников сегрегации и от самого Уоллеса...

Столкновение добра со злом в столь крохотном городке, как Селма, порождает такое количество энергии, что она может изменить направление движения всей страны. Президент, уроженец Юга, обладает способностью ощутить волю нации и в речи, которая войдет в анналы истории... он обещает содействие мощного федерального правительства в деле искоренения этой многовековой заразы. Президент Джонсон по всей справедливости воздал должное мужеству негров за то, что они разбудили совесть нации.

Теперь мы на марше! И никаким волнам расизма нас не остановить. Сожженные церкви, взорванные дома, избиения и убийства борцов за свободу никого не запугают. Давайте будем идти вперед вплоть до осуществления Американской Мечты... ибо сегодня исход борьбы зависит только от всех нас. Наш путь не будет гладким. В жизни нет проторенных дорог, которые с легкостью и неизменностью приводили бы людей к быстрым решениям... Нам еще предстоят времена страданий и мук... Надолго ли? Нет, не надолго, так как ложь и неправда не могут жить вечно».

Свое выступление Кинг закончил строкой из «Боевого гимна республики»: «Наш Бог шагает вместе с нами!»

В газете белых расистов утверждалось, что проведенный марш — это составная часть революционного плана: «Если президент думает, что революция прекратится вместе с окончанием марша в Алабаме, то он глубоко заблуждается». Террористы из ку-клукс-клана едва ли нуждались в подобном напоминании. Через несколько часов после выступления Мартина Лютера Кинга ими на шоссе № 80, на полпути между Селмой и Монтгомери, была застрелена белая женщина, доброволец КЮХР. Это была миссис Виола Люццо, жена работника профсоюза водителей грузовиков из Детройта. Она, выполняя незаметную, но столь необходимую работу по транспортному обеспечению акции, доставила первую партию участников демонстрации назад, в Селму и возвращалась за следующей. Теперь эта рядовая участница революционно-освободительного движения стала героиней. У нее остались муж и пятеро детей. ФБР сработало оперативно и быстро задержало четырех членов ку-клукс-клана. Президент Джонсон в беспрецедентном телевизионном выступлении фактически объявил клану войну, назвав это убийство «грязным пятном на американском обществе».

На один вечер Кинг оставил участников похода, чтобы выступить в Кливленде на официальном ужине: «Марш Селма—Монтгомери может оказаться столь же важным событием для истории Америки, каким стал для истории Индии поход Ганди к морю». В марте 1930 года Ганди с группой своих сторонников пешком отправился в двухсотмильный путь к морю, чтобы приобрести там соль в обход таможенных пошлин, которые ежегодно приносили казне колониального режима порядка 25 млн. долларов. Марш Кинга в Алабаме во многих отношениях отличался от этого похода, как и вся освободительная кампания в Америке отличалась от борьбы индийского народа за свое освобождение. Ганди шагал по территории с дружественным ему населением, открыто не подчиняясь законам и военной силе чужого правительства. Алабаму населяли враждебное белое меньшинство и бесправные массы негритянского народа, для которых заря свободы только занималась.

Совместный переход черных и белых демонстрантов под руководством всемирно известного негритянского деятеля из погруженной еще во мрак расовой сегрегации Селмы в самую «колыбель Конфедерации» приобрел подлинно символическое значение. В определенном смысле он превосходил эпохальный поход на Вашингтон, несмотря на очень существенную разницу в количестве участников. Поскольку ни губернатор Уоллес, ни фашиствующие молодчики из подчиненной ему полиции штата, ни шерифы с бандами своих помощников не только не представляли интересы чернокожего населения вверенных им территорий, но и, напротив, активно подавляли его, они ничем не отличались от оккупационных чужеземных сил. При этом они были чужды и свободному духу Америки, и всему прогрессивному человечеству. «В современном мире, — сказал Кинг своей кливлендской аудитории, — Америка уже не может позволить себе анемичную демократию. Ценой, которую наша страна должна будет заплатить за возможность и дальше угнетать негров, будет ее собственное разрушение. Мы вынуждены признать целостность мира и братское единство всего человечества. Мы должны научиться жить вместе, как братья, либо мы все погибнем, как безумцы».

80 процентов жителей округа Лаундес, где погибла Виола Люццо, были чернокожими. Но за неделю до ее смерти в избирательных списках этого округа не значилось ни одного негра. Теперь, 28 марта в баптистской церкви Три-кем, расположенной всего в нескольких милях от трассы, на которой ее застрелили, состоялся первый за всю историю округа массовый негритянский митинг. До победы было еще далеко. Речь, скорее, могла идти о начале нового этапа сражения, но и это было уже — великое дело.

Во время этого митинга Мартин Лютер Кинг читал проповедь на другом конце страны — в Сан-Франциско. Местный епископальный собор вмещал только 3000 человек. Остальные 1500 человек остались на улице. Главная мысль проповеди, которую Кинг хотел донести до аудитории, не отличалась особой новизной. Но в свете недавней гибели Виолы Люццо и мученических смертей дюжины других людей она не потеряла своей остроты: «Физическая смерть есть цена, которую некоторые люди должны заплатить, чтобы спасти нас и наших белых братьев от вечной гибели души». Позднее, во время радиопрограммы «Встреча с прессой» Кинг обратился к американскому народу с призывом развернуть кампанию «инициативных, конкретных действий», чтобы побудить всех «приличных людей», включая ведущих предпринимателей Алабамы, оказывать давление на губернатора Уоллеса «и других официальных лиц, ответственных за развязанный террор». Он призвал к повсеместному бойкоту товаров, произведенных в Алабаме, и объявил: «Я планирую в течение нескольких дней обратиться ко всем профсоюзам, чтобы они отказались от транспортировки и использования алабамской продукции».

Призыв к бойкоту был встречен очень прохладно. Президент Джонсон прокомментировал ситуацию следующим образом: «Я полагаю, что мы должны быть крайне осторожны, чтобы не наказать невиновных». У Роя Уилкинса и Уитни Янга также имелись свои возражения. В результате все ограничилось несколькими словами и жестами, которые самому Движению обошлись дороже, чем штату. Идея экономического бойкота была потихоньку списана в архив. Правительство Алабамы, напротив, оплатило выпуск специального 28-страничного приложения к «Коммерческому вестнику». В этом выпуске говорилось, что за период с января 1963 года по январь 1965 года штат получил инвестиций на 1 миллиард долларов, вложенных в строительство новых и расширение старых заводов. В частности, компания «Хэммермилл Пейпер» решила построить в Селме новую бумагоделательную фабрику. Ясно, что экономические преимущества, свойственные расистским регионам, многим бизнесменам казались куда более привлекательными, чем идеалы расовой справедливости.

В конце марта Кинг посетил Нью-Йорк, где выступил перед Центральным советом профсоюзов с призывом противодействовать ку-клукс-клану и поддержать предложение президента Джонсона о передаче дел, связанных с убийствами борцов за гражданские права в ведение федерального суда. Затем он прибыл в Балтимор на двухдневную встречу правления КЮХР, которая началась 1 апреля.

Там он заявил коллегам, что ожидает, что законопроект об избирательном праве, представленный администрацией президента, пройдет через Конгресс в «более развернутом виде» сравнительно с вариантом, предложенным Джонсоном. Под руководством Осии Уильямса КЮХР предстояло развернуть новую кампанию по регистрации темнокожих избирателей в июне. К тому времени Билль об избирательных правах должен уже был обрести статус закона. Кампанию следовало сконцентрировать на 120 сельских округах в штатах Юга — от Виргинии до Луизианы, где численность негритянского населения достигала 40 процентов и выше.

В этих округах насчитывалось почти 725 000 потенциальных чернокожих избирателей, из которых в избирательных списках значилось менее 151 000 человек. В тех же самых округах из 628 000 потенциальных белых избирателей были зарегистрированы более 536 000 человек. Едва ли стоит объяснять, что эта статистика точно отражает деятельность 120 окружных шерифов. Все эти шерифы были белыми людьми, преданными системе белого расизма, которая отнимала у негров все, что могла, ничего не предоставляя взамен, за исключением высокомерного пренебрежения. Обретение права голоса не может изменить всей системы, но оно является первым шагом на пути, ведущем к обретению собственного веса и силы, с помощью которых темнокожие люди сами смогут контролировать свои судьбы. На второй день совещания, несмотря на возражения со стороны многих членов правления, Кинг заявил, что КЮХР развернет свою деятельность и на Севере. «Мы должны действовать в Балтиморе, Филадельфии, Детройте, Лос-Анджелесе и Чикаго, — объявил он. — Нам необходимо распространить движение ненасилия на территорию всех Соединенных Штатов».

Через три недели он вновь был на Севере, выступая перед многочисленными участниками совещания Нью-Йоркской ассоциации юристов. Он начал речь в шутливом тоне, ссылаясь на свои бесконечные появления в суде и называя себя «отъявленным сутягой» и «тюремной пташкой». «Вместе с Эйбернети и Шаттлсвортом, — сказал Кинг, — я был одним из лучших клиентов Фонда юридической защиты. Я полагаю, что определение «одни из лучших» было заслужено нами и тем количеством случаев, когда мы выступали против внесения за нас залоговых сумм». Покончив с шутками, он заговорил об опасной апатии, которая сменила всеобщее возбуждение событиями, связанными с Сел-мой и походом на Монтгомери. «Нация, услышав 15 марта и встретив аплодисментами красноречивое обращение к ней президента Джонсона, утратила часть своей бдительности... Но вы, — ткнул он пальцем в аудиторию, — вы — обладатели голосов, к которым будут прислушиваться и которые будут уважать. В ваших силах разбудить нацию, чтобы она потребовала от властей такого избирательного закона, чтобы он избавил нас наконец-то от столетнего позора, связанного с неисполнением пятнадцатой поправки к Конституции. Время пришло!» Он призвал юристов поднять «громоподобный голос адвокатуры... чтобы ускорить кончину насквозь прогнившей отвратительной системы расовых отношений, в течение трехсот пятидесяти лет уродовавшей души не только рабов, но и их хозяев. Если профессиональные юристы способны ощущать требования нашего времени, то они обладают достаточными силами и средствами для достижения этих превосходных целей». Тысячи людей, участвуя в движении ненасильственных действий, уже многое изменили в жизни Америки. Эти изменения отразились в событиях, происходивших в прошлом месяце в Монтгомери. Теперь Монтгомери «стал совсем другим городом, мало похожим на тот, где ровно десять лет тому назад начинался бойкот автобусов. Придет день, когда вся Америка начнет гордиться славными успехами героев движения ненасилия, достигнутыми в течение этого исторического десятилетия». Убеждая юристов не оставаться в стороне, а ввязаться в борьбу, Кинг закончил речь словами: «Юристы, вливаясь в наши ненасильственные армии сегодня, становятся как бы банком донорской крови для тех, кто был ранен в боях».

На следующий день он уже был в Бостоне, где выступил с речью на совместном заседании обеих палат Законодательного собрания штата Массачусетс и посетил Роксбери — негритянское гетто Бостона. На следующее утро он возглавил колонну демонстрантов численностью 15 000 человек, пройдя с ней по улицам Бостона к зданию Законодательного собрания. Он также принял участие в экуменической конференции, организованной Массачусетсом советом церквей и иезуитской семинарией Св. Иоанна. В течение двух следующих месяцев он многократно пересекал всю страну, обеспечивая массовую поддержку законопроекту об избирательном праве. 21 мая в Нью-Йорке ему была вручена медаль за особый вклад в дело либерализации Америки, ежегодно присуждаемая Американским еврейским комитетом. В 1938 году Махатма Ганди подвергся жестокой критике со стороны философа-сиониста Мартина Бубера за то, что он осмелился предложить евреям Германии ненасилие как метод сопротивления Гитлеру. На обеде, данном Американским еврейским комитетом, Мартин Кинг рассмотрел это предложение в несколько ином ракурсе: «Если бы протестанты и католики оказались вовлеченными в это движение ненасильственного прямого действия, — сказал он, — и восприняли бы угнетение евреев как свое собственное, если бы они бок о бок с евреями выходили мести улицы и тоже носили бы миллионы позорных желтых повязок, могла бы сформироваться уникальная форма массового сопротивления нацистскому режиму». Это заявление, как и аналогичные ему высказывания, свидетельствуют о стремлении Кинга придавать взглядам Ганди излишнюю широту и универсальность.

В 1938 году Ганди просто-напросто попытался найти аналогию между борьбой индийцев против британского господства и положением евреев в нацистской Германии. Мартин Кинг никогда не сводил расовый конфликт к элементарному противостоянию между чернокожими и белыми людьми. Поэтому он всегда избегал крайностей, искал потенциальных союзников и неиспользованные ресурсы борьбы. Будучи негром, он без труда воспринимал ситуацию, в которой оказывались жертвы любого угнетения. Он с легкостью мог представить себя в роли немецкого христианина во времена фашистского рейха. Вместе с религией он с детства впитал пуританскую этику и был склонен рассматривать роль христиан с точки зрения их вечной обязанности бороться за дело Господа и воспитывать в себе чувство любви к ближнему как средство спасения мира и души человека.

В 1965 году ему с Кореттой удалось провести целую неделю на Ямайке, но и здесь Кингу пришлось выступить с речами. Его хотели послушать многие. Возвращаясь с Ямайки, он 29 июня сделал остановку в Майами, чтобы попасть на съезд Всемирного альянса баптистов, хотя его и не было в списке выступающих. Объясняя эту ситуацию журналистам, он сказал: «Я выступал на многих съездах и не считаю, что всенепременно должен быть на трибуне. Я присутствую здесь в качестве рядового делегата». Не представляется столь уж невероятным предположение, что весьма скромный статус лауреата Нобелевской премии на этом съезде был некоторым образом связан с тем обстоятельством, что доктор Джозеф Джексон — его главный оппонент и обличитель в рядах баптистского сообщества являлся членом исполнительного комитета Всемирного альянса.

Через неделю Кинг выступил с речью, в которой высказался о проблеме, крайне редко им поднимаемой в течение восьми месяцев, прошедших со дня вручения ему Нобелевской премии. Это было в Питерсберге во время совещания представителей подразделений КЮХР штата Виргиния. Подобно многим другим лидерам негритянского освободительного движения, Кинг старался избегать темы войны во Вьетнаме, несмотря на то что сам был видным деятелем ТПРП — организации, решительно выступавшей против этой войны. Теперь взорвался и Кинг: «Я не собираюсь сидеть и наблюдать молча, как происходит эскалация военных действий... Бесполезно разговаривать об объединении мира, если не будет никакого мира, с которым можно было бы объединиться. Нет никаких сомнений, что я заинтересован в разгроме коммунизма не менее всех других людей, но мы не победим коммунизм с помощью пушек, бомб или отравляющих боевых веществ. Мы можем одолеть его только тем, что заставим демократию работать по-настоящему... Войну во Вьетнаме необходимо остановить. Необходимо вести переговоры и приходить к соглашению даже с Вьетконгом». Далее он предложил проводить массовые антивоенные митинги и демонстрации, подобные тем, которые КЮХР организовывал с целью достижения гражданских свобод и прав.

6 июля Кинг был в Чикаго, где он обратился с речью к членам Организации объединенных христианских церквей. Он был представлен высокому собранию Роджером Л. Шинном, известным профессором богословия, преподавателем Союзной теологической семинарии США. Шин заявил, что Кинг является «одним из великих деятелей церкви, одним из великих людей нашего времени... Сегодня мы увидим и запомним его, стоящим на трибуне под крестом, значение которого он столь глубоко постиг». Совещание было посвящено теме «Мужество в борьбе за справедливость и мир». Среди присутствовавших Кинг увидел многих из тех, кто шел за ним по шоссе № 80, включая одноногую женщину, которая на костылях прошла весь путь от Селмы до Монтгомери. Они собрались, чтобы повысить значение правозащитной программы в деятельности христианских церковных организаций и, следовательно, усилить в этих кругах поддержку законопроекта об избирательном праве. Речь Кинга «Человек в мире революционных преобразований» в целом соответствовала проблематике собрания, однако он воспользовался этой возможностью прежде всего для того, чтобы поговорить об особом предназначении самой Церкви: «В качестве основного хранителя моральных ценностей общества Церковь должна подходить к расовой проблеме со страстной решимостью. Задача преодоления сегрегации входит в число неотвратимых обязанностей религии. Церковь всегда была обязана служить расширению интеллектуальных и нравственных горизонтов, бросая вызов существующему статус-кво и даже, при необходимости, сражаясь с господствующими нравами... Мы призваны быть термостатами, которые изменяют и регулируют температуру нашего общества, а не простыми термометрами, которые лишь отмечают температуру общественных мнений».

Церковь, сказал он, не всегда была способна соответствовать своему высокому предназначению. «В нашей стране, пропитанной расовой враждебностью, она часто удовлетворялась чисто внешними проявлениями набожности и ханжеской пошлостью. Призванная бороться с социальным злом, она часто хранила молчание, боясь утратить неприкосновенность вне стен и цветных витражей своих убежищ». Далее он подробно рассмотрел понятия свободы, а также свойства, которые превращают расизм в разновидность нравственного зла. «Только негр, — сказал он, — может понять все последствия социальной проказы, которые приносит сегрегация. Подавленные страхи, хроническое ощущение неприязни или неудовольствия, равно как и неудержимое беспокойство, чувствительность по отношению к мелочам превращают для него каждый прожитый день в пытку. Всякое столкновение с любыми видами ограничений превращается в настоящее сражение в этой нескончаемой войне. Человек подавлен этими обстоятельствами настолько, что привыкает передвигаться по жизни осторожно, на цыпочках, никогда не зная наверняка, что ждет его впереди».

Церковь способна на многое и она должна делать все возможное, сказал Кинг. «Религиозные институты не имеют права ограничивать свою деятельность областью идей; они должны выходить на арену жизни... Они должны поддерживать все, что способствует усилению законности и укреплению гражданских прав. Они должны использовать свое влияние в экономической сфере, добиваясь более справедливой ее организации, и помогать людям решать такие проблемы, как ведение домашнего хозяйства, образование детей и взрослых, осуществлять контроль над деятельностью полиции». На Церкви в конечном счете лежит такая задача, с которой не может справиться даже наилучшее из законодательств. «Законы, изобретаемые людьми, гарантируют справедливость. Однако высшие духовные сферы подчинены закону любви. Ни один кодекс не сможет заставить отца любить своих детей или заставить мужа испытывать к своей жене чувство нежности и преданности. Закон как юридическое понятие способен принудить отца добывать средства существования для своей семьи, но он не в силах обязать его даровать близким чувство любви. Хороший отец по своей воле отдает то, что от него не требуется силой закона». Именно подобная «готовность людей подчиняться тому, что от них не требуется силой закона» и включает в себя «окончательное решение расовой проблемы».

Никто, кроме Церкви, не может обеспечить окончательного решения проблемы сегрегации. «Задача эта трудна, но она чрезвычайно важна и значительна: только открыв наши сердца Господу и позволив Ему облагородить их любовью, мы сумеем создать воистину великую нацию. Если Церковь освободится от оков мертвящего статус-кво... они сумеют воспламенить воображение человечества и зажечь души людей, наполнив их светом горячей любви к правде и справедливости». Он вспомнил похороны Джеймса Риба, собравшие вместе весь цвет церковных авторитетов — от баптистов до католиков и православных, а также деятелей профсоюзов и правозащитных организаций. «Я был уверен, что такой союз всех людей, наделенных совестью, не мог быть не чем иным, кроме как знамением грядущего Царства Божия на земле.

Селма стала кульминацией в деле пробуждения духовной жизни в белых церквях. Процесс этот начался давно, еще в первые годы становления освободительного движения, однако сколь-либо реальные результаты он стал приносить только после кампании в Бирмингеме. Тяжелое лето в Миссисипи и большой объем работы, выполненной церковными организациями, показали, что Церковь находится на подъеме...

Однако это — лишь первые шаги доселе дремавшего гиганта. Настоящая работа по спасению Америки и ее души все еще впереди».

Во время своего визита в Чикаго Кинг много общался с местными лидерами правозащитного движения. Они столкнулись с серьезной проблемой: в течение долгих месяцев им никак не удавалось изменить сложившуюся здесь неэффективную систему школьного образования, в которой сегрегация играла заметную роль. В качестве первого шага по реформированию этой системы они потребовали сместить с должности старшего инспектора общественных школ Бенджамина К. Уиллиса. Но под этим лозунгом им не удавалось собирать более сотни-другой демонстрантов. Кинг решил им помочь. Несмотря на легкое недомогание и общую усталость, 24 июля он вернулся в Чикаго для организации трехдневного марафона митингов, собраний и шествий. Кинг выступал повсюду. Послушать его в церквях и в других общественных местах собирались тысячные аудитории. Даже в Виннетке — чисто белом, процветающем, утопающем в зелени северном пригороде на встречу с ним собралось около 10 000 преимущественно белых горожан. В последний день он прошел во главе 20 000 демонстрантов, как черных, так и белых, от Букингемского фонтана в самом центре Чикаго до здания Городской управы. Здесь он заявил на митинге: «В Чикаго расходуется чуть больше половины того, что тратят на образование одного школьника в Нью-Йорке. Девяносто процентов негритянских детей в Чикаго вынуждены учиться в переполненных классах, в которые специально собирают только цветных. Поэтому они и не получают полноценного образования».

Через день после его отъезда на демонстрации в Чикаго стало собираться менее 200 участников. Передовица в «Крисчиен сенчури» так прокомментировала это: «Крупный, гордящийся своим благополучием и искушенностью в житейских делах, вечно занятый Чикаго приветствовал приезд Кинга. Он его принял и даже проглотил, быстро забыв о нем, как об очередном временном развлечении типа городского парада». Мартин Кинг и сам ломал голову, почему так вышло, продолжая тем временем поездку по городам Севера. Он побывал в Детройте, Кливленде и Филадельфии, выполняя программу КЮХР «лицом к лицу». И повсюду он без устали повторял свою мысль о необходимости создания «коалиции всех совестливых людей». 6 августа он был в Белом доме на церемонии подписания президентом Джонсоном закона об избирательном праве. Через неделю он выступил в зале Городской управы Бирмингема, вмещающем 4000 слушателей, впервые публично признав необходимость немедленных переговоров по Вьетнаму. Это было его личное мнение, но вскоре на съезде КЮХР, собравшем 400 делегатов, оно было принято в качестве официальной позиции всей организации.

Затем Кинг вылетел в Сан-Хуан на всемирный форум Учеников Христа, однако вскоре покинул его, как только пришли первые сведения о массовых беспорядках в Уоттсе — черном гетто Лос-Анджелеса. Почти сразу ему пришлось высказывать прессе свое личное мнение по данному поводу. «Ввод крупных полицейских подразделений для прекращения беспорядков был необходим, — заявил он, — но с помощью силы можно добиваться только временного умиротворения. Что действительно необходимо, так это улучшение жилищных и материальных условий существования негритянских общин, а также расширение открывающихся перед ними возможностей».

Это заявление не отличалось особой глубиной или пониманием реальной сути проблем. Мартин Лютер Кинг сам с удивлением понял это, прибыв в Лос-Анджелес. Сначала его принял в штыки губернатор Калифорнии Эдмунд Дж. Браун, полагая, что Кинг прилетел с целью возглавить правозащитные демонстрации. Кинг сразу попытался уверить Брауна, что тот «введен в трагическое заблуждение»: «Бунты и погромы привели в замешательство все белое общество, напугав его идеей исторического мщения. Однако мы добиваемся не мести, а общества, основанного на любви к ближнему». После этого миролюбивого заявления состоялась «дружественная» встреча Кинга с Брауном, омраченная лишь одним обстоятельством: Кинг обнаружил, что «шеф полиции штата... не способен улавливать социальные требования текущего момента». Первоначально Кинг намеревался посетить Уотте. Но от этого ему пришлось официально отказаться по причинам, «связанным с вопросом личной безопасности». В определенной мере так оно и было в действительности. Он не был уверен в своем понимании проблем жизни в городских гетто и поэтому не вполне ясно осознавал свою собственную роль. Еще прошлогодние бунты в Гарлеме поставили перед ним целый ряд вопросов, так и остававшихся без ответа. Теперь жизнь заставляла его пристальнее присмотреться к проблемам, поднятым негритянским восстанием в Уоттсе. Почему, например, движение ненасилия встречается со столь бесчувственным непониманием? Малколм Икс при своей жизни почти не интересовал людей в негритянских общинах Юга, тогда как его влияние на чернокожих жителей Гарлема было вполне ощутимым. Кинг признавал факт существования воинственно настроенных негров. Но лучше всего он был знаком с тем типом радикализма, который воплощался в Джеймсе Формене. В Уоттсе он ощутил живое присутствие духа Малколма Икса. Почему?

Преподобный Малколм Бонд, белый священник епископальной церкви, непосредственно участвовавший в освободительном движении с 1961 года, заявил на одном из собраний в Майами, что городские негритянские «массы чувствуют, что Мартин Лютер Кинг — не их лидер и что он не выражает ни их мыслей, ни их интересов». Сам Бойд прожил в Лос-Анджелесе восемь лет, часть из которых пришлась на период после мятежа. Он был близко знаком с еще одним священником епископальной церкви — преподобным Моррисом Сэмюелем, который приезжал в Селму для участия в демонстрациях и был единственным белым священнослужителем, остававшимся в Уоттсе в самый разгар волнений. Теперь Бойд сказал, что жители черных гетто рассматривают Кинга лишь в качестве посредника между неграми и белым начальством.

Эта оценка не столько обидела, сколько встревожила Кинга, заставив его заняться самоанализом. Оценка Бонда событий в Уоттсе, появившаяся в «Крисчиен сенчури», активизировала и без того мучительный процесс переоценки ценностей, происходивший в сознании Кинга. Он должен был во что бы то ни стало разобраться в этой проблеме, так как вознамерился сыграть важную роль в ее решении. Он собирался заняться этим, как только закончится очередная избирательная кампания на Юге.

Кинг сел работать над статьей для «Сэтердей ревю». Он писал, что пожары в Уоттсе осветили недостатки в самом движении за гражданские права. «Лидеры правозащитного движения, — Кинг имел в виду и самого себя, — полагали, что Север будет автоматически получать дивиденды от борьбы, которая ведется на Юге. Они предполагали, что определенные системные преобразования неизбежны и без усиления массового давления — по мере того, как в нации происходят нравственный поиск и переоценка ценностей. Это была ошибка». В течение десятилетия, когда движение ненасилия приводило к улучшению положения негров на Юге, условия жизни в черных гетто на Севере только ухудшались. «Дома, которые уже тогда были убогими и запущенными, за минувшие десять лет совсем обветшали. Сегрегация в школах не уменьшилась, а, напротив, только усилилась. И самое главное — безработица среди негров резко возросла и никак не зависит от общего экономического развития. Вся нация — как цветные, так и белые, была потрясена и возмущена полицейской жестокостью на Юге. С полицейским произволом на Севере общество смирилось: оно либо оправдывает его как необходимость, либо вообще отрицает факт его существования».

За последние два года официальные лица Севера часто с восхищением превозносили борьбу чернокожих. Однако стоило разговору коснуться насущных проблем северных негритянских общин, как от их благодушия не оставалось и следа и позиция их становилась жесткой. Хотя движение против расизма добилось общенационального признания, его ориентация оставалась в целом региональной. Добиваясь изменений в законодательстве страны, оно разрабатывало свои предложения, учитывая в основном ситуацию на Юге. Но теперь, заявил Кинг, негритянское освободительное движение приступает к корректировке своей деятельности. Оно сконцентрирует внимание на положении негров на Севере.

«Главный вопрос заключается в том, примет ли это движение силовую форму или же оно удержится в границах ненасилия... Когда нуждающиеся сталкиваются с неумолимым бессердечием или же с изощренным издевательством, они утрачивают благоразумие, приходя в ярость... Белое руководство на Севере слишком долго использовало разного рода отговорки, рассчитывая на терпение негров. Этот путь ведет в тупик. Весьма сплоченная, потенциально взрывоопасная черная община Севера готова воспламениться от любой искры: слишком уж много накопилось у нее обид».

Таким образом, Мартин Кинг расширил сферу своих интересов на Север, реально начиная превращаться в политическую фигуру государственного масштаба. Может показаться, что его жизнь превратилась в бесконечную серию выступлений. Официальные лица пресвитерианской церкви на Юге приглашают его выступить с приветственной речью в адрес конференции в Монтрите, штат Северная Каролина, посвященной обсуждению расовых проблем. Причем приглашают, рискуя вызвать осуждение со стороны консервативной части своей паствы. Затем Кингу предстояло выступить при получении почетных степеней доктора в колледже Св. Петра в Джерси-Сити и в Свободном университете Амстердама. Он действительно стал своего рода знаменитостью. Однако он давно уже находился на самой вершине своей славы, и поэтому внешние признаки признания не производили на него большого впечатления. Ему многое еще предстояло сделать, и это казалось куда важнее. Нобелевская премия служила постоянным напоминанием о том, что мировая общественность и его собственная совесть ожидали от него. Он не был обычным триумфатором. Для него церемония вручения ключа имела смысл только в том случае, если им можно было отомкнуть ворота, за которыми люди ожидали его помощи. Любую возможность он использовал для того, чтобы проповедовать идеи братства, мира и любви. Это были его требования, которые он навязывал самодовольному, хвастливому миру. Он считал себя выразителем чаяний миллионов страдающих и угнетаемых людей.

Именно в этом качестве он вместе с Бернардом Ли, Эндрю Янгом и Байардом Растином прибыл в здание ООН на беседу с послом Голдбергом 10 сентября. Свита Кинга состояла из его соратников и советников. Беседа эта ни к чему не привела. Между позициями Кинга и администрации Джонсона образовались глубокие расхождения, которые в предстоявшие месяцы разрослись до глобальных размеров. В основном это было связано с различиями в оценке войны во Вьетнаме. Кинг пытался быть объективным. Он критиковал Ханой за требование безоговорочного вывода американских войск. Но он был американцем, и поэтому его больше интересовала позиция Соединенных Штатов. «Мы должны создать атмосферу доверия, — сказал он, — даже за счет наших уступок, так как ставки очень высоки».

Эти ставки определили будущее человечества в той мере, в какой от них зависели конкретные судьбы бедных вьетнамских крестьян и судьбы несчастных американских молодых людей, многие из которых были чернокожими и тоже бедными. В своей Нобелевской речи Кинг в общих чертах осветил взаимосвязь, существующую между такими явлениями, как расизм, бедность и войны. Его последующий жизненный опыт заставил его глубже постичь их природу, осознать их общую сущность.

Еще в начале августа двое белых мужчин, откликнувшиеся на призыв Мартина Кинга и приехавшие в Селму — Джонатан Дэниеле, учащийся епископальной семинарии, и преподобный Ричард Моррисроу, католический священник из Чикаго, — были арестованы за участие в демонстрации и посажены в тюрьму округа Лаундес. Когда Кинг 20 августа уезжал из Лос-Анджелеса, этих мужчин выпустили из тюрьмы. Едва они вышли на свободу, как были расстреляны. Дэниеле был убит сразу, Моррисроу — тяжело ранен. За что? Они разъясняли чернокожим людям их гражданские права по новому избирательному закону и убеждали их обращаться к федеральным регистраторам. В этом злодеянии был обвинен помощник шерифа Том Л. Коулмен, но большое жюри, состоявшее сплошь из белых, его оправдало, признав, что он стрелял в невооруженных священнослужителей «в целях самозащиты». В определенном смысле это соответствовало истине и эта мысль была понятна членам жюри: всякий, кто способствовал обретению гражданских прав негритянским населением «черного пояса», посягал на прогнивший образ жизни, защищать который с оружием в руках было доверено таким типам, как Коулмен или Колли Лерой Уилкинс. Мартин Кинг был в Селме 11 мая, когда жюри не смогло обвинить Уилкинса и его дружков из ку-клукс-клана в убийстве Виолы Люццо. Он сказал по этому поводу: «Я не думаю, что кто-либо из этих людей будет хоть когда-то осужден, но я буду рад, если я ошибаюсь».

Кинг был в Париже, когда 25 октября стало известно, что и повторный суд освободил Колли Уилкинса. Кинг назвал его оправдание «одним из самых подлых преступлений против справедливости, которые когда-либо совершались на Юге». Это решение вместе с оправданием Коулме-на стали последними каплями, переполнившими чашу его терпения. Кинг прервал свое европейское турне и вылетел в Нью-Йорк, чтобы организовать движение протеста и предложить Федеральному собранию разработать такой законопроект, которым бы пресекались любые попытки «убивать, угрожать, запугивать или как-либо иначе препятствовать деятельности членов правозащитных организаций... «Такой закон совершенно необходим, — заявил он представителям печати, — потому что люди боятся, что их убьют, если они попытаются проголосовать или воспользоваться какими-либо местами общественного пользования и что убийцы останутся безнаказанными». В течение месяца после убийства Дэниелса избирательная комиссия регистрировала в округе всего по 21 темнокожему избирателю в день. Это было наглядным доказательством эффективности вооруженной силы белых.

Глава 11
ЧЕРНЫЕ И БЕЛЫЕ БЛЮЗЫ

В феврале 1966 года Кинг поселился в трущобах чикагского Вест-Сайда. Более 80 процентов здешних домов были построены не менее шестидесяти лет тому назад. 7,6 процента из 140 000 здешних чернокожих обитателей были безработными. Многие другие считались «не полностью занятыми». Это негритянское гетто, составлявшее часть того, что социологи в Чикаго называли «старым городом», по численности несколько превосходило столицу Алабамы — город Монтгомери. В отличие от пасторского дома Кингов в Монтгомери или от отчего дома в Атланте, из его чикагской квартиры на Хэмлин-авеню, расположенной на четвертом этаже в доме без лифта, открывался панорамный вид на зону бедствия. Внизу, за углом начиналась «проклятая Шестнадцатая улица», населенная наркоманами, ворами и налетчиками. Здесь находилась и забегаловка Спливе-на «Барби-Кью», куда преподобный доктор Кинг иногда захаживал, чтобы съесть порцию говядины с горошком.

Эту квартиру для Кинга снял Джеймс Бивел. По его собственным словам, весь район напоминал ему «Долину трущоб», а царившие здесь порядки он называл «системой внутреннего колониализма». Он вместе с четырнадцатью другими сотрудниками КЮХР прибыл в Чикаго в октябре 1965 года. Они создали здесь Вест-Сайдский христианский приход, деятельностью которого руководил Бивел. Прежде всего они должны были добиться доверия у жителей трущоб, которые разучились верить кому бы то ни было на слово. Один из активистов КЮХР, священник Джеймс Орандж из Бирмингема, восемнадцать раз позволил подвергнуть себя избиению, чтобы продемонстрировать уличным группировкам «Вице-лорды» и «Кобры» силу своей преданности движению ненасилия и чтобы иметь право просить их воздерживаться от насилия, когда дело дойдет до демонстраций. Его мужество произвело должное впечатление, и, когда «брат Мартин» поселился в их районе, группировки с готовностью приняли его. Соседи по Хэм-лин-авеню стали звать его «Дудочником в пестром». При всей своей забавности это прозвище имело вполне серьезный подтекст для людей, которые часто проводили бессонные ночи, защищая своих спящих младенцев от крыс.

На соседей «брата Мартина» произвела большое впечатление его способность «быстро наводить порядок» самим фактом своего присутствия. Как только хозяин дома выяснил, какой известный человек снял у него квартиру, он сразу нанял бригаду из восьми рабочих для уборки дома и по возможности постарался привести жилище в соответствие с требованиями законодательства. Владельцы ближайших домов последовали его примеру. Местная газета писала, что Кингу следовало бы переселяться из одного квартала города в другой. Самое его присутствие способно вызывать цепную реакцию полезного очистительного процесса, избавляя город от язвы трущоб. Преподаватель Теологической школы при Чикагском университете Роберт У. Спайк без всякой иронии предположил, что чикагская акция КЮХР «может оказаться самой значительной общественно-политической кампанией из когда-либо проводившихся в крупных американских городах. Конечной целью этой кампании является давление на могущественный административный аппарат мэра Дейли».

Сам Кинг по этому поводу заметил: «Я не могу пользоваться никакими специальными привилегиями, когда я вижу, что многие тысячи моих братьев и сестер по-прежнему вынуждены существовать в нечеловеческих условиях». Они с Кореттой специально сняли обычную для трущоб квартиру, чтобы не выделяться из среды этих «братьев и сестер». В отличие от чернокожих южан, эти люди не были готовы разделить мечту Мартина Лютера Кинга, поскольку их собственные надежды на лучшую жизнь давно погибли. Несмотря на значительное количество маленьких церквей в чикагском гетто, чернокожая община здесь не имела столь тесных связей с религией, как на Юге. Для КЮХР это было непривычно. По сути, у местного населения не было общины в полном смысле этого слова. Поэтому одной из задач Координационного совета общественных организаций (КСОО) во главе с Аль Рэби было воспитывать основы социальной солидарности в равнодушных, отчужденных друг от друга, циничных людях, населявших эти трущобы. Определяя эту задачу сотрудникам КЮХР, Мартин Кинг сформулировал ее в следующих словах: «Мы должны пробудить в людях искру самосознания, чтобы они больше никогда бы не позволяли порабощать и оскорблять себя; а также создать для них разновидности демократических структур, с помощью которых они смогли бы постоянно и долгосрочно решать проблемы жизни в трущобах». С января плакаты и лозунги «Покончим с трущобами» стали появляться во всех уголках вестсайдского гетто. Одни были выполнены по трафарету, другие — вручную мелом на кирпичных стенах домов, мостовой, в подъездах. Надеясь обрести новых союзников, Мартин Кинг 23 февраля нанес визит лидеру «черных мусульман» Илийе Мухаммеду. После сорокапятиминутного разговора они объявили о создании «общего фронта», но не прошло и недели, как Илийа ни с того ни с сего назвал Кинга «обманщиком». К этому времени Кинг занял пустое, разоренное здание в гетто, заявив, что устанавливает над ним, по его собственным словам, «неофициальную опеку». Владелец дома подал на него в суд, и 5 апреля Кингу было предписано отказаться от всяких притязаний на это здание. Для Кинга этот процесс был одним из способов привлечь внимание к его обширным планам по расчистке гетто. Он намеревался создать бригады рабочих для ремонта и уборки трущоб, нанимая безработных жителей этих кварталов и оплачивая их труд за счет ренты, удерживаемой с владельцев домов. В начале марта Объединенный профсоюз автомобильных рабочих выделил группу из 125 оплачиваемых сотрудников, чтобы они за четыре дня организовали среди жителей гетто комитет по борьбе с трущобами и провели переговоры с хозяевами насчет ремонта и улучшения жилищных условий в домах. Во время этой акции состоялся фестиваль, в рамках которого перед слушателями выступили Мартин Кинг, а также звезды эстрады — Гарри Беллафонте, Дик Грегори и Махалиа Джексон. Они поднимали настроение слушателей и собирали деньги в фонд комитета по борьбе с трущобами. Однако вся кампания по-прежнему носила стихийный характер, никакой четкой программы действий еще не существовало даже на бумаге.

Кинг был уверен только в одном: ситуация в городских гетто взрывоопасна. «В Чикаго больше негров, чем во всем штате Миссисипи, — заявил он, — и если мы не создадим здесь группы ненасильственных действий, то получим второй Уотте. Причем мятеж в Уоттсе покажется школьным чаепитием по сравнению с тем, что начнется здесь». Он признавал, что мобилизацией сил самой общины не обойтись. Он не считал общественную активность масс и их способность к самоорганизации панацеей. Для него они были всего лишь составной частью программы, в которой задействованы муниципальные усилия, ресурсы штата и в первую очередь федеральные власти. Объединенная акция КСОО и КЮХР в Чикаго рассматривалась Кингом в качестве экспериментального проекта, призванного привлечь внимание общественности к критической ситуации в чикагском гетто до того, как в нем произошел социальный взрыв.

По предварительному замыслу, Мартин Кинг должен был три дня проводить в Чикаго, а на вторую половину недели вылетать в Атланту, чтобы видеться с детьми и служить в церкви Эбенезер. Но у него обнаружились и иные заботы. Поэтому дела в Чикаго двигались очень медленно.

Официальные власти города оказали Кингу на первый взгляд теплый прием. Мэр Дейли не только не встретил его, но и в чем-то даже переиграл, выслав в гетто Вест-Сайда пятьдесят жилищных инспекторов. Поэтому у многих могло сложиться впечатление, что муниципалитет предпринимает большие усилия по решению проблем гетто вне зависимости от деятельности активистов Движения и что кампания, объявленная КСОО и КЮХР, — ничего не решающая запоздалая акция. КЮХР привыкла к более прямой и открытой конфронтации. В результате складывалась опасная, обманчивая ситуация, когда вместо кардинального решения проблем навязывались паллиативы, лишь мешающие решению давно назревших проблем.

Оставив Бивела, Аль Рэби и Янга сражаться с хорошо отлаженной машиной Дейли, Мартин Кинг и Гарри Белла-фонте отправились в Европу. Выступление и концерт в Швеции принесли более 100 000 долларов созданному в этой стране Фонду Мартина Лютера Кинга. 28 марта Кинг выступил в Париже. Он рассказал аудитории в 5000 человек об условиях жизни в гетто крупных городов, где в то время проживала половина темнокожего населения Соединенных Штатов. 11 апреля Кинг был уже в Нью-Йорке, где получил премию Сидни Хиллмена, а затем отправился в Майами на ежегодный съезд КЮХР, который призвал правительство США вывести войска из Вьетнама. Поскольку приближались первичные выборы в Демократической партии, он побывал в девяти городах штата Алабамы. «Если мы хотим правильно распорядиться своими голосами, — сказал он на собрании в Селме 28 апреля, — нам следует голосовать организованно». В округ Лаундес он заезжать не стал, поскольку тот превратился в бастион ККСС. Стоукли Кармайкл и другие лидеры ККСС призывали негров бойкотировать предстоящие первичные выборы и отдать все голоса партии с эмблемой в виде черной пантеры.

16 мая доктор Беджамин Спок и Уильям Слоун Коффин, капеллан Йельского университета, выступили в Вашингтоне на митинге, собравшем 15 000 человек. Они протестовали против войны во Вьетнаме. Коффин зачитал заявление Мартина Лютера Кинга: «Продолжение все расширяющихся боевых действий сузило внутренние социальные программы, заставляя бедных, как белых, так и черных, нести на себе основное бремя войны и на фронте, и в тылу». Антивоенные настроения Кинга продолжали усиливаться. Он даже согласился стать сопредседателем общества «Духовенство и прихожане, обеспокоенные войной во Вьетнаме», в которое вошли самые уважаемые религиозные деятели Америки. Для Кинга борьба за мир была не просто благородным порывом, она стала неотъемлемой частью борьбы за свободу. Рой Уилкинс и другие правозащитники критиковали его за то, что он смешивает пацифизм с борьбой за расовую справедливость; с другой стороны, чернокожие радикалы из ККСС и КЗРР, а также воинствующие пацифисты типа А. Дж. Маета считали, что он слишком осторожен, даже бесхребетен.

Но Кинга это не волновало, он прислушивался к голосу своей собственной совести. Если он одним казался революционным, а другим — чересчур острожным, то, возможно, он и был умеренным революционером. С самого начала карьеры он сочетал в своем сознании радикальные и консервативные взгляды. Он оставался верующим христианином, никогда не забывавшим о завете братской любви. 20 мая он выступил в Голливуде. «Негр сегодня свободнее, чем он был десять лет назад, — сказал он, — но он еще не совсем свободен. Негр пользуется большим уважением, чем когда-либо в нашей истории, но он еще не равен белому». Этот афоризм точнее всего передает диалектику его собственного характера.

Рабочая неделя Кинга никак не умещалась в семь дней. КЮХР одновременно проводила множество акций: в Чикаго, в негритянском гетто Вайн-Сити в Атланте, в Бирмингеме. Ни одна из них в данный момент не предвещала обострения борьбы и не требовала, за исключением чикагской, крупной демонстрации сил. Только в Чикаго намечалось провести 10 июля многолюдный митинг.

В начале июня Джеймс Мередит, который первым нарушил расовые традиции Университета Миссисипи, добившись зачисления в него, заявил о своей готовности в одиночку промаршировать по своему родному штату. Он хотел проверить свое личное мужество, а заодно проверить, насколько свободнее стало в штате Миссисипи. Мартин Кинг пожелал ему удачи, когда Мередит с четырьмя приятелями тронулся в путь из Мемфиса, штат Теннесси, расположенного в нескольких милях к северу от границы штата Миссисипи. В понедельник, 7 июня, Кинг вел регулярное совещание руководства КЮХР в Атланте, когда пришло сообщение, что Джеймса Маредита застрелили.

Согласно первым сведениям, Мередит был убит выстрелами из дробовика, но потом выяснилось, что он только ранен и находится в госпитале Мемфиса. Кинг позвонил в Мемфис главе местного отделения КЮХР Джеймсу Лоусону и сказал, что прилетает навестить Мередита. Прилетели также Флойд Маккиссик из КЗРР и недавно избранный председатель ККСС Стоукли Кармайкл. Они сразу решили, что марш за свободу необходимо продолжить. Как заявил сам Мередит: «Это важнее жизни любого человека. Это важнее меня самого». Внимание нации следовало привлечь к тому факту, что Закон о гражданских правах, принятый в 1964 году, действует отнюдь не повсеместно.

Секретарь НАСПЦН в штате Миссисипи Чарлз Эверс, брат покойной Медгар Эверс, не был воодушевлен этой идеей. Свысока поглядывал на эту акцию и Уитни Янг из Городской Лиги. Против марша вскоре высказался и Рой Уилкинс из НАСПЦН, последовательно критиковавший Кинга за его выступления против войны во Вьетнаме.

Кинг вместе со своим штабом обосновался в Мемфисе, в методисткой церкви, в которой служил Джеймс Лоусон. Затем на четырех автомобилях они выехали к тому месту на шоссе № 51, где неподалеку от поселка Эрнандо, штат Миссисипи, было совершено покушение на Мередита. Около двадцати участников марша совершили короткую молитву, а затем, взявшись за руки, пошли пешком под наблюдением небольшого отряда полицейских. Маккиссик и Роберт Грин вышли на полотно шоссе. Двое полицейских тотчас приказали им уйти с трассы. Шествие остановилось. Негры оказали сопротивление, не давая полицейским сдвинуть себя с места. Вмешался третий полицейский. Он дрожал от плохо скрываемой ярости и нервно теребил заранее расстегнутую кобуру...

Марш продолжался три недели. Участники его ночевали в палатках, которые везли за ними на грузовиках. Правда, в первую ночь палаток еще не было, и им пришлось вернуться в мотель Мемфиса.

Кинга очень взволновали разговоры, которые и днем на марше и ночью в мотеле вели молодые негритянские активисты. «Участвовать в марше должны только черные, — сказал один из них. — Нам не нужны больше эти белые обманщики. Это — наш марш». Они пели «Мы победим», но, дойдя до слов «черные и белые вместе», многие замолчали. Позднее, когда Кинг во всеуслышание поднял эту тему, ему сказали, что песня устарела, что ей следует теперь называться «Мы всех победим!». Мартину с трудом удалось убедить их продолжить марш вместе с белыми участниками. После спора, затянувшегося далеко за полночь, они вместе набросали манифест, в котором в числе прочего обращались к президенту Джонсону с просьбой прислать федеральных регистраторов для составления избирательных списков в 600 южных округах и провозгласили необходимость централизованного финансирования Фонда свободы. Манифест был подписан Кингом, Маккиссиком, Кармайклом, Чарлзом Эверсом и преподобным Артуром Томасом, священником из дельты Миссисипи. На следующее утро они провели совместную пресс-конференцию, а затем возобновили поход.

В течение нескольких дней недели марш продолжался без всяких происшествий. Но голоса недовольных, против которых Мартин недавно выступил, не стихли. Они продолжали издеваться над святыми для Кинга идеями.

В воскресенье, 13 мая, один из патрульных так описал колонну демонстрантов, состоявшую примерно из 350 участников: «Это было довольно большое сборище психов». И многие журналисты с ним согласились. Среди демонстрантов было пятьдесят белых молодых людей, одетых в тенниски, голубые джинсы и сандалии. Многие из них носили бороды. Порой до Кинга доносился шепоток: «Не пора ли белым по домам?» Кое-кто из участников марша вел себя весьма агрессивно, некоторые скандировали: «Хватит баснями нас кормить, дай легавого пристрелить». Кинг невольно вспоминал миролюбивых темнокожих христиан, которые говорили в Сент-Огастине маршировавшим мимо них куклуксклановцам: «Мы любим вас, всех и каждого». На подходе к городку Гренада одна негритянская девушка вызвала приступы громкого хохота, спев эти старые стихи, к которым она добавила строчки собственного изобретения:

Я люблю каждого,

Я люблю каждого,

Я люблю каждого всем своим сердцем.

Я только что солгала,

Я только что солгала,

Я только что солгала в глубине своего сердца.

Эти стишки все время звучали у Кинга в ушах. Куда делись все эти добрые, набожные люди, которые некогда заполонили Селму? Что стряслось с ними за последние год-другой? Неприятие чернокожими фундаменталистами всех без исключения «белых обманщиков и либералов» было, конечно же, перебором. А переборы чрезвычайно раздражали Кинга; впрочем, он знал, откуда они берутся. Он хорошо знал Стоукли Кармайкла и был в курсе того, что ему пришлось испытать. Стоукли в свои двадцать четыре года был плотью от плоти послевоенного поколения, для которого Великая депрессия казалась древней историей, а Вторая мировая война представлялась смутным воспоминанием. Поразительная пропасть, образовавшаяся между его собственным поколением и поколением Стоукли, за минувшие четыре-пять лет стала еще шире. Он ощущал это по своим младшим коллегам на работе. Он сам и его старшие товарищи подпитывались энергией молодого поколения. Стоукли в период между девятнадцатью и двадцатью четырьмя годами подвергался аресту двадцать семь раз. Во время летнего наступления 1964 года в Миссисипи он был ответственным за Школу освободительного движения в Гринвуде. Он видел, как ее забрасывали бомбами белые террористы, как они зверски избивали не оказывавших им никакого сопротивления местных активистов. Затем он переехал в округ Лаундес, штат Алабама. Он и здесь видел многочисленные сцены насилия, творимого белыми над чернокожими. Разве стоило удивляться тому, что он пошел по стопам великомученика Малколма Икса?

Марш дал, как минимум, один полезный побочный результат: к уже имевшимся в списках 700 чернокожим избирателям быстро добавились фамилии еще 1300 негров. Таким образом лозунг «Власть черным!» обретал весьма конкретный и непосредственный смысл. Когда колонна приблизилась к Гринвуду, Стоукли известил участников, что отныне этот лозунг станет основным девизом марша. Вечером на митинг в городском парке собралась многолюдная толпа. «Мы просим негров не ехать во Вьетнам, чтобы там сражаться, — заявил Стоукли. — Пусть они остаются в Гринвуде и сражаются здесь. Если белые заберут хоть одного из нас в тюрьму, мы не будем платить залог. Мы придем и освободим его!* Это была дикая демагогия, но толпа была готова поглощать ее. Затем на трибуну забрался Вилли Рикс из ККСС и прокричал: «Что вы хотите?»

В ответ раздался хор голосов: «Власти черных!»

«Что вы хотите?»

«ВЛАСТИ ЧЕРНЫХ!» — кричали они с каждым разом все громче и громче.

Мартина Кинга принимали не так энергично.

Осию Уильямса также мгновенно занесло на тропу войны: «Стань избирателем, прикрепи этот значок к своей черной груди... и вмажь по морде полицейскому!» Услышав это, Кинг громко прокомментировал: «Оратор имеет в виду избирательным бюллетенем». Сидевший рядом с ним Стоукли заулыбался: «Они знают, что он имеет в виду». Кармайкл всегда отрицал, что он призывает к насилию. Однако он считал, что не будет вреда, если, прослушав его речь, какой-нибудь негр из Джексона надумает купить себе оружие. Его речи часто звучали весьма агрессивно.

Какой из лозунгов следовало выбрать: «Власть черным!» или «Свобода сейчас!»? Когда они добрались до Язу-Сити, Мартин Кинг настоял на дискуссии. В течение пяти часов он пытался убедить Маккиссика и Кармайкла отказаться от лозунга «Власть черным!». Стоукли упорствовал, заявляя, что другие этнические группы уже добились равноправия.

«Вот именно, — ответил Кинг. — Но никто никогда не слышал, чтобы евреи расхаживали, скандируя лозунг насчет еврейской власти. А власть у них действительно есть... Чтобы покончить с предрассудками относительно черных, надо работать по плану, а не просто выкрикивать лозунги».

В качестве альтернативного Кинг предложил лозунг «Равенство черным!», но Кармайкл и Маккиссик так и не дали себя уговорить. В результате остановились на компромиссном решении: последний отрезок марша пройдет без всяких лозунгов. Последнее слою тем не менее осталось за Кармай-клом: «Мартин, я специально поднял этот вопрос во время марша, чтобы за полемикой следила вся страна. Ты должен принять решение в пользу власти черных».

«Меня уже много раз пытались использовать, — рассмеялся Кинг. — Еще одна попытка — не смертельно».

Первое столкновение с полицией состоялось тогда, когда до окончания марша оставалась всего неделя. Кинг во главе группы участников, отклонившись от основного маршрута, посетил небольшой город Филадельфию в штате Миссисипи. Здесь 26 июня 1964 года были убиты Чейни, Гудмен и Швернер. В совершении этого преступления подозревались шериф Лоренс Рейни и его помощник Сесил Прайс. Кинг отправил телеграмму президенту, в которой просил федеральное правительство обеспечить безопасность участникам марша в Филадельфии. Белый дом оставил это обращение без комментариев, но помощник президента поставил Кинга в известность, что автоинспекция штата Миссисипи обеспечит любую необходимую защиту участникам марша. Но патрульные не обращали никакого внимания на то, что автомобили проносятся на большой скорости мимо колонны почти впритирку, на расстоянии всего нескольких дюймов. Одна из машин сзади въехала прямо в колонну, заставляя демонстрантов разойтись, чтобы пропустить ее. Не обращая внимания на людей, сидевших в машине, патрульные приказали участникам марша восстановить порядок и продолжить движение.

Когда участники марша 24 июня добрались до Кэнтона, городские власти отказали им в разрешении разместиться лагерем на территории негритянской начальной школы Макнейла. Неустрашимый Стоукли Кармайкл спешно обратился к темнокожей общественности городка и попросил людей собраться у здания окружного суда. Собралась довольно приличная толпа. Взявшись за руки с Кингом и Маккиссиком, Кармайкл обратился к собравшимся: «Они говорят, что мы не можем поставить свои палатки у негритянской школы. Но как раз это мы и собираемся сделать!» Они пошли к школе. Кинг и Маккиссик начали стаскивать палатки с грузовика. Участники марша и местные негры, взявшись за руки, запели «Мы победим». Располагавшиеся неподалеку полицейские города, округа и штата, надев противогазы, начали обстреливать толпу гранатами со слезоточивым газом. Все повторилось, будто они вновь оказались на мосту Эдмунда Петтиса в Селме. Вооруженные винтовками патрульные набросились на толпу. Они просто избивали демонстрантов ногами и прикладами. «Ты хотела свободы?! Получай!» — прорычал один из них, лягая ботинком негритянскую женщину, которая пыталась подняться на ноги. Жертв побоища было не так много, как в Селме, но травмы были более серьезными. Чарлз Майер, белый студент медицинского училища от ударов прикладом получил отек легкого. Кроме того, у него оказались сломанными два ребра. Несмотря на все разговоры о том, что ненасилие ничего не дает, участники марша воздержались от ответных действий. Стоукли Кармайкл, наглотавшись газа, утратил над собой контроль и начал бегать с криками: «Уходи, детка, они будут снова стрелять... Срочно уводите отсюда людей». Маккиссик и Кинг успокоили его и отвели в ближайший дом.

На следующее утро делегация церковных деятелей нанесла визит генеральному прокурору Катценбаху, выражая протест против этой вспышки насилия. Катценбах равнодушно заявил, что участники марша сами навлекли на себя эти неприятности, отклонив три участка, на которых им предлагалось стать лагерем. Один из епископов возразил, что дело совсем не в этом. «А как же насчет правонарушения, связанного со вторжением на чужую территорию?» — ответил вопросом генеральный прокурор и откланялся, сославшись на необходимость срочно звонить президенту. Как сформулировал один из журналистов: «Если администрация Джонсона старалась поднять престиж Стоукли и ККСС, ничего лучшего она не могла бы придумать. Молчаливо отвергнув просьбу доктора Кинга о вмешательстве на уровне федерального правительства... они превратили лауреата Нобелевской премии в очередного американского негра, которого им удалось поставить на место».

Джеймс Мередит выписался из больницы и вернулся на трассу в предпоследний день похода. Уитни Янг приехал в Джэксон в субботу вечером. Мартин Кинг попросил, чтобы Чарлзу Эверсу из НАСПЦН было предоставлено слово на большом митинге, запланированном на следующий день, 27 июня. Однако против этого предложения проголосовали представители ККСС, КЗРР и свободные демократы Миссисипи. На последний отрезок марша — от колледжа Тоугелу до капитолия штата — собралась такая большая толпа темнокожих граждан, которую еще никогда не видела история Миссисипи. Однако на подходе к зданию законодательного собрания штата энтузиазм многих участников похода стал улетучиваться. Демонстрантам было запрещено приближаться к капитолию ближе чем на 200 футов. Среди полицейских, охранявших капитолий, многие узнали тех самых патрульных, которые избивали их в Кэнтоне. Уставший и разочарованный Мартин Кинг вновь заговорил о своем видении Американской Мечты, но больше внимания он уделили тому кошмару, который ему пришлось пережить за последнюю неделю. Закончил он, однако, на оптимистической ноте: «В один прекрасный день прямо здесь, в штате Миссисипи восторжествует справедливость для всех». Однако ему самому в это не очень-то верилось. В тот момент ему хотелось уехать из Джэксона, и как можно скорее.

Его внимание уже переключилось на подготовку ко Дню Свободы в Чикаго, намеченному на воскресенье, 10 июля. Эта дата должны была стать началом третьей фазы кампании, развернутой КЮХР в этом городе. 6 июля доктор Джозеф X. Джексон из Национального конвента баптистов опубликовал официальное заявление, в котором он открещивался от предстоящих акций и поливал грязью не названного им по имени «подстрекателя». 10 июля Мартин Кинг провел маршем 45-тысячную толпу жителей Чикаго от Солдатского поля до Городской управы. Еще до начала марша за свободу в Миссисипи Кинг выступил с объемной, тщательно подготовленной программой по восстановлению расовой справедливости в Чикаго. Теперь он обратился с основными ее положениями к собравшейся толпе, а по окончании митинга вручил программу мэру Дейли. Программа действительно была всеобъемлющей. В ней предлагалась полная отмена сегрегации в общественных общеобразовательных школах как в отношении учащихся, так и преподавательского состава. Это требовало удвоенного финансирования системы народного школьного образования и развития городского транспорта. Кинг предлагал изъять городские и районные финансовые средства из тех банков, которые отказывают в ипотечном кредитовании чернокожим горожанам. Распределение бюджетных рабочих мест, по мысли Кинга, следовало производить по квотам, пропорционально количеству жителей разной расовой принадлежности. Кроме того, Кинг предлагал строить по всей территории Чикаго «новые микрорайоны» дешевого жилья для расселения негров из трущоб.

Весной 1965 года Дик Грегори привлек внимание широкой общественности к проблеме территориально-расового распределения населения в Чикаго, когда провел негритянскую демонстрацию по белым кварталам той части города, где жил сам мэр Дейли. Идея эта понравилась, и демонстрации стали повторяться каждую неделю. Во время одной из таких демонстраций, которая состоялась в воскресенье, 31 июля, Кинг во главе своего батальона армии ненасилия пересек невидимую линию фронта, проходившую по Эшленд-авеню. Колонна прошла более двадцати кварталов вплоть до Маркетт-парка, где наткнулась на шумную и злобную толпу белых, которую возглавлял лидер американских нацистов Джордж Линкольн Рокуэлл. Несколько человек в этой толпе были одеты в балахоны ку-клукс-клана. К месту предполагаемого столкновения срочно были стянуты полицейские подразделения. Быстро появились и передвижные телевизионные группы. Полицейские встали живым щитом прямо посредине улицы, не допуская прямого контакта между двумя толпами. Участники демонстрации начали отступать назад, к Эшленд-авеню, уворачиваясь от летевших в них камней, кирпичей и кусков тротуарной плитки. Самому Мартину Кингу крепко досталось кирпичом. Происшедшее еще раз с пугающей достоверностью доказало, сколь тверды и незыблемы неписаные правила, определявшие территориальную сегрегацию в Чикаго.

17 августа состоялась встреча лидеров Движения в Чикаго и представителей городской администрации. Встреча происходила в кафедральном соборе Св. Джеймса. Она длилась десять часов и закончилась безрезультатно. Марши было решено продолжать. Через четыре дня вместе с католическим архиепископом Джоном П. Коуди Кинг провел колонну из 500 демонстрантов по белым кварталам. Они прошли пять миль под дождем в сопровождении солидного полицейского эскорта. Белые вынесли им навстречу плакат, на котором было написано: «Архиепископ Коуди и его черномазые коммунисты».

В субботу, 20 августа, руководство КЮХР поставило в известность Ричарда Б. Огилви, шерифа округа Кук, о своих планах провести демонстрацию в Цицероне, пригороде Чикаго. Огилви стал умолять Кинга отменить эту акцию. В то лето в Цицероне одного негра забили насмерть бейсбольными битами, и он боялся, что прольется новая кровь.

Перспектива побоища на окраине Чикаго повысила заинтересованность властных структур в поисках быстрого решения проблемы. Под эгидой городской Комиссии по вопросам религии и рас 26 августа, т. е. за два дня до запланированной демонстрации, состоялась конференция с участием всех заинтересованных сторон. На ней присутствовали мэр Дейли, архиепископ Коуди, представители собственников жилья и агентов по продаже недвижимости, видные бизнесмены и промышленники, деятели различных общественных организаций и частных фондов. Соглашение, выработанное на конференции, как и Бирмингемский договор 1963 года, частично носило компромиссный характер. Два воинствующих радикала — Роберт Лукас из чикагского отделения КЗРР и Честер Робинсон из вестсайдской организации — заклеймили это соглашение как «предательство» и объявили, что они сами проведут демонстрацию в Цицероне. Правда, после беседы с одним из деятелей КЮХР — Эндрю Янгом они решили отложить акцию до 4 сентября. Когда же дошло до дела, Робинсон от участия в демонстрации отказался. Лукас и его сторонники вошли в Цицерон, но быстро ретировались под градом камней и бутылок.

Кинг говорил об этом соглашении, состоявшем из девяти пунктов, как о «самой важной программе, которая открывает возможность свободному обороту недвижимости в столичном регионе и в крупных городах». Он вновь подтвердил свой тезис о том, что «ненасильственные формы борьбы не должны способствовать углублению конфликта». «Ненасильственные способы лечения социальных болячек, — заявил Кинг, — хорошо зарекомендовали себя в деле избавления городов от негритянских гетто». По мнению «Крисчиен сенчури», «никакой другой подход к очень сложной и взрывоопасной расовой проблеме» не смог бы собрать в Чикаго за столом переговоров все заинтересованные стороны. Дело оставалось за малым: надо было, чтобы соглашение исполнялось.

Глава 12
ДОЛГОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ В МЕМФИС

По мере того как 1966 год приближался к концу, сообщения о чикагских событиях исчезали с первых полос газет. Провал нового Билля о гражданских правах и эскалация все более непопулярной войны во Вьетнаме заслонили собой победу Мартина Лютера Кинга в Чикаго. Да и сам исход сражения был далеко не триумфальным, если его оценивать по тому, что оставалось еще доделать. В октябре Кинг вместе с другими руководителями Движения подписал манифест, в котором призывалось «действовать ненасильственными методами, содействуя углублению демократического процесса интеграции и межрасового сотрудничества». Полемика внутри Движения продолжалась, но публикация манифеста подчеркнула, что дискуссия носит внутрипартийный, как бы семейный характер. Белая пресса тем временем продолжала комментировать лозунг «Власть черным!» в самых мрачных тонах.

Сторонники власти черных внутри самого Движения также были многих недовольны. Они освистали Мартина Лютера Кинга на массовом митинге в Чикаго. Такого никогда с ним прежде не случалось. Он расстроился и всю ночь не мог заснуть. Однако чем дольше он обдумывал ситуацию, тем отчетливее ему становилась причина нетерпения людей. Он сам обещал им скорую свободу. Вскоре он написал: «Я убеждал их верить в Америку и доверять белым. Они размечтались. И сегодня они свистели потому, что чувствовали нашу неспособность исполнить обещание. Они свистели потому, что мы убеждали их верить народу, который слишком часто оказывался вероломным. Они враждебны сегодня потому, что видят, как мечта, которую они с такой готовностью приняли, превращается в кошмар разочарования». Тем не менее Кинг продолжал подчеркивать, что концепция власти черных вполне совместима с движением ненасилия. При этом он считал, что альтернативы активному сотрудничеству с белыми попросту нет. Как писал Кинг в своем предисловии к книге А. Филипа Рэндолфа «Бюджет свободы»: «Нам предстоит долгая и кропотливая работа. Мы должны выступать за интересы всей американской бедноты... Мы уничтожим негритянские гетто только тогда, когда сумеем избавиться от всех видов трущоб и построим новые города для всех. Мы избавимся от безработицы среди негров, когда избавимся от безработицы как таковой. Мы создадим для негров хорошее образование только тогда, когда сумеем создать образовательную систему для всех».

В середине декабря Мартин Кинг взял двухмесячный отпуск для того, чтобы поработать над книгой «Куда теперь мы пойдем». Значительная ее часть уже была написана им во время отдыха в Бимини. Он собирался среди прочего написать о войне во Вьетнаме, хотя и знал, что активная антивоенная позиция ведет его к падению популярности. По данным института Гэллапа, в январе 1967 года его уже не было в десятке «самых обожаемых» людей страны. Тем не менее Кинг не мог молчать. Вскоре после возвращения с Багам он призвал Соединенные Штаты вывести свои войска из Вьетнама. На конференции в Лос-Анджелесе он сказал: «Наши надежды стать Великим Обществом расстреляны на полях сражений во Вьетнаме. Нужды этой войны уже пожрали львиную долю тех средств, которые, были выделены на специальные программы внутри страны, обрекая бедных, как белых, так и негров, нести на себе тяжкое бремя... Имеются данные, согласно которым мы расходуем 322 тыс. долларов на каждого убитого нами врага, тогда как в так называемой «войне с бедностью» расходуется всего 53 доллара на каждого «бедного», Причем значительная часть из этих 53 долларов уходит на жалованье тем, кто сам далеко не беден». Он призвал всех сторонников мира «объединиться столь же эффективно, как это делают «ястребы»... Мы должны соединить воедино правозащитное движение с силами, выступающими за мир... Мы должны работать не покладая рук, чтобы народ, который мы так любим, смог бы подняться на новый уровень развития... »

25 марта 1967 года в чикагском колизее и 4 апреля в нью-йоркской Прибрежной церкви он выступал еще более страстно, порицая жестокость режима, который посылает черных и белых солдат сражаться рука об руку, убивая и погибая «за страну, которая не позволяла им ходить в одну школу». Он говорил о той ответственности, которая лежит на его плечах как лауреата Нобелевской премии, как христианского священника и как сторонника ненасилия. «Тем или иным образом это безумие должно прекратиться. Мы должны немедленно остановить его. Я говорю как дитя Господа, как брат страждущих бедняков Вьетнама. Я говорю от имени тех, чья земля опустошается, чьи дома уничтожаются, чья культура разрушается. Я говорю от имени той американской бедноты, которая несет двойное бремя потерь: их надежды растаптываются здесь, дома, их тела и души гибнут там, во Вьетнаме. Я говорю как гражданин мира, ибо мир застыл в ужасе, глядя, какой путь мы решили избрать. Я говорю как рядовой американец, обращаясь к лидерам своей собственной нации. Мы сами развязали эту войну. Мы должны сами добиваться ее прекращения... Война — это не аргумент против коммунизма. Необходима не война, а подлинная революция ценностей». Слишком часто вооруженные силы Соединенных Штатов использовались «для поддержания стабильности и обеспечения неприкосновенности наших инвестиций» не только во Вьетнаме, но и в Гватемале, Перу, Колумбии и в других странах, где они явно выступали на стороне «реакционных» режимов. «Новое восприятие ценностей позволит людям осмотреться и увидеть, что частный капитал Запада вкладывает огромные суммы в страны Азии, Африки и Южной Америки только для того, чтобы получать оттуда прибыль, нимало не заботясь об улучшении жизни в самих этих странах».

На совещании коллегии НАСПЦН, проходившем 11 — 12 апреля, Рой Уилкинс резко критиковал Мартина Кинга за его неприятие войны. Другие негритянские лидеры, такие, как Уитни Янг, Джеки Робинсон и Ралф Банч, также были недовольны Кингом, заявляя, что его позиция сослужит очень плохую службу правозащитному движению. В воскресенье, 16 апреля, Кинг вывел на улицы Нью-Йорка

125-тысячную колонну демонстрантов, которая прошла от Центрального парка до площади ООН. Таким образом, он стал одним из руководителей кампании по весенней мобилизации сил против войны во Вьетнаме. В интервью, данном после этой демонстрации, он сказал: «Я не вижу никакого противоречия в том, что правозащитники высказываются против войны. Серьезные нравственные проблемы обычно нерасторжимы. Что касается меня, то в течение многих лет я проповедовал ненасилие. Поэтому я не был бы последовательным, если бы не выступал против войны во Вьетнаме, не так ли?»

Антивоенные организации рекомендовали Кингу баллотироваться в 1968 году в президенты США. Но 25 апреля 1967 года он дал понять, что не будет этого делать. На пресс-конференции в церкви Эбенезер он объяснил свое решение: «Я давно привык думать о себе как о деятеле, не связанном с партиями. Мое дело — выявлять проблемы и вести дело так, чтобы любая из партий, находящаяся в данный момент у власти, вынуждена была действовать творчески и конструктивно». Он выразил надежду, что «война во Вьетнаме будет прекращена задолго до выборов 1968 года и что нынешний Конгресс найдет и мужество, и необходимые голоса, чтобы вновь вывести наш народ на путь строительства действительно великого общества, отвечающего интересам каждого из своих граждан».

В своей антивоенной борьбе Мартин Кинг ни в коем случае не утратил интереса к событиям, происходящим в его собственной стране. Посетив 12 июня Кливленд, он пообещал возвращаться сюда раз в две недели на выходные, чтобы поддержать негритянского кандидата в мэры города — Карла Стоукса, а также помочь Сонни Дентону, местному лидеру освободительного движения, организовать городскую кампанию «Продовольственная корзина». Эта программа, реализация которой началась как конкретное и весьма скромное мероприятие в Атланте, стала одной из самых успешных акций в Чикаго. Под руководством преподобного Джесси Джексона эта программа с начала своего действия в мае 1966 года обеспечила работой 2200 негров. На совещании, проводившемся 20 июля в Чикагской семинарии, в котором приняли участие 150 священников из 42 городов, было решено сделать программу «Продовольственная корзина» общенациональной.

Методика к тому времени уже была обкатана: священники опрашивали прихожан-предпринимателей и собирали данные о численности работников на их предприятиях, о количестве среди них негров, об их профессиях, о видах работ, которые они выполняют, о зарплатах каждой категории сотрудников. Затем эти данные изучались специальной комиссией и результаты этого анализа возвращались священникам, которые проводили с предпринимателями беседы и рекомендовали им нанимать темнокожих сотрудников в пропорциях, соответствующих численности негритянского населения в соответствующем районе. Если предприниматели не соглашались сотрудничать в этих вопросах, священники организовывали бойкоты и пикетирование их предприятий. В Чикаго благодаря деятельности священников Джессу Джексону удалось достичь соглашений с четырьмя крупными фирмами. «Эти соглашения, — сказал Кинг, — открыли доступ на рынок товарам и услугам, производимым негритянскими предприятиями. Негритянские компании, следовательно, получили возможность расширяться и нанимать больше сотрудников. Кроме того, в Чикаго была одержана еще одна, неслыханная прежде победа: деньги, получаемые штатом на решение проблем цветных, стали направляться в финансовые учреждения, принадлежавшие цветным... Мы готовы ворваться в экономическую сферу с невозможным прежде напором. Мы изыскиваем возможности наносить удары системе белого господства по весьма чувствительному для нее месту — по кошельку».

Одновременно с проведением операции «Продовольственная корзина» Джеймс Бивел и Мередит Джилберт организовали шестимесячную забастовку 600 арендаторов жилья под эгидой союза, призывавшего покончить с трущобами. Эта забастовка завершилась победой. Однако бороться становилось все труднее и труднее. Месяцы усилий десятка с лишним ветеранов борьбы за негритянских избирателей не дали никаких реальных результатов. Им так и не удалось создать ядро политического влияния в гетто Чикаго. «Мы полагаем, что люди здесь будут достаточно разумны для того, чтобы голосовать за правильных кандидатов», — заявил Кинг в начале кампании. Но апатия, конформизм, привычка плыть по течению, подчиняясь политическому конвейеру, мешали процессам развиваться в правильном направлении. До сих пор не было полностью реализовано знаменитое Августовское соглашение 1966 года. В июне текущего года чикагское отделение НАСПЦН объявило о своем выходе из Чикагского движения. Это всего лишь один из примеров разногласий, существовавших между 44 группами, которые входили в ККОО. Трещина между молодыми радикалами и более возрастными, более умеренными участниками расширялась, становясь при этом все глубже.

Словно в подтверждение сложности ситуации в городах Севера, 12 июля 1967 года в Ньюарке, штат Нью-Джерси, начался бунт. Он продолжался четыре дня и привел к гибели 21 негра и 2 белых. Реагируя на это, Конгресс в спешном порядке принял Билль против мятежей и бунтов 347 голосами против 70. На следующий день, 20 июля, конгрессмены с высокомерными насмешками отказались (207 голосов «против», 176 — «за») рассматривать предложение о выделении средств на избавление американских городов от крыс.

Рано утром 23 июля вспыхнул еще один крупный бунт — в Детройте. Он также продолжался четыре дня и унес жизни 33 негров и 10 белых. Это были самые массовые из беспорядков, происходивших в течение первых девяти месяцев 1967 года. Бунт в Детройте был в самом разгаре, когда Мартин Лютер Кинг поддержал использование войск для его подавления. «Мне очень жаль, — сказал он, — что необходимо вызывать федеральные вооруженные силы, но бунт есть бунт и он должен быть остановлен». В то же время Кинг заявил, что бунты не прекратятся до тех пор, пока Конгресс не создаст «какой-либо эффективной и масштабной программы по борьбе с безработицей». Все разногласия между Кингом, Уилкинсом и Янгом были на время забыты, когда они сообща присоединились к воззванию А. Филипа Рэндолфа, обращенному к бунтовщикам Детройта: «Беззаконие толпы никому не выгодно. С ним надо немедленно покончить».

Как только детройтские пожарища погасли, Кинг направил представителя КЮХР в Вашингтоне Уолтера Фонтри на работу в Городскую коалицию. Эта организация состояла из 18 представителей церковных и деловых кругов, а также профессиональных союзов и правозащитных организаций. Почти в то же самое время президент Джонсон создал Национальную комиссию советников по вопросам гражданских беспорядков, во главе которой стал губернатор Иллинойса Отто Кернер. Первый заместитель Кернера мэр Джон В. Линдсей из Нью-Йорка и один из девяти рядовых членов комиссии А. У. Абел также были членами Городской коалиции. Рой Уилкинс — единственный из руководителей правозащитного движения в составе Комиссии Кернера, в Городской коалиции был представлен своим помощником. Когда эти организации притупили к работе, Мартин Кинг в открытом письме в «Нью-Йорк тайме» призвал белую Америку проявить «больше государственной мудрости и готовность идти на жертвы», чтобы облегчить «невыносимую жизнь негров». Признавая, что отдельные чернокожие граждане виновны в убийствах, за которые они должны будут ответить и ответят по закону, он призвал разобраться в истинных причинах трагедии и выявить всех ее виновников. «А как насчет крови на руках Конгресса, который осмеял скромную статью расходов на истребление грызунов, ежедневно кусающих в гетто младенцев; который обокрал программу «Образцовый город» и истребил субсидии для арендующих жилье; который в сотрудничестве с администрацией президента урезает более чем вдвое все столь необходимые программы по борьбе с бедностью? А что следует сказать в адрес белого общества, которое хладнокровно усилило свое сопротивление реформам? И это после пророческих слов, сказанных консерваторами из Комиссии Маккоуна после бунта в Уоттсе: «Августовские бунты покажутся лишь прелюдией к тому, что может произойти в один прекрасный день». На эти слова не обратили никакого внимания. И вот два года спустя этот ужасный день настал. Разве не надо всех виновных усадить вместе на одну скамью подсудимых?»

Выступая на десятом ежегодном съезде КЮХР в Атланте две недели спустя, Кинг заявил, что «в нынешнем Конгрессе расизм цветет пышным цветом». С целью избежать еще более опасных бунтов летом 1968 года, необходимо спланировать очень эффективную программу ненасильственных акций, которые бы заставили Конгресс принять соответствующие законодательные меры до того, как конгрессмены разъедутся на летний отдых. В качестве реальной альтернативы бунтам, сказал он, «крупномасштабные акции гражданского неповиновения могут использовать эту ярость, накопившуюся в негритянских массах, как конструктивную, созидательную силу». Он кратко охарактеризовал те тактические приемы, которые могут быть использованы в северных городах: школьные бойкоты, массовые пикеты безработных у проходных на заводах и фабриках, палаточные городки негритянской молодежи. «Создание препятствий функционированию городской системы жизнеобеспечения без разрушения ее основ, — сказал он, — может быть эффективнее бунта, так как оно может длиться значительно дольше и приносить обществу большие убытки, не демонстрируя порочной разрушительности. Кроме того, правительству труднее справиться с ним: превосходство в силе в этом случае не играет решающей роли... Наша главная проблема заключается в том, что ни администрация, ни Конгресс не предрасположены искать реальные лекарства от социальных болезней, предпочитая им чисто полицейские меры».

Еще в 1963 году Кинг и его товарищи подали апелляцию на приговоры, полученные ими за участие в бирмингемских демонстрациях. В июне 1967 года Верховный суд США оставил в силе вердикты, приговаривавшие их к пятидневному заключению, а в октябре того же года отказался пересмотреть их дела. Теперь Кингу предстояло вернуться в то место, где было написано его «Письмо из бирмингемской тюрьмы». Он отнесся к судебному решению с иронией. 23 октября он представил на рассмотрение Комиссии Кернера законопроект о гражданских правах обездоленных, который составлялся еще для Кеннеди, а затем вылетел в Бирмингем. Фред Шаттлсворт с четырьмя другими коллегами, отсидевшие по четверо суток, уже были освобождены досрочно. Та же участь была уготована и Мартину Кингу и трем его соратникам — Ралфу Эйбернети, А. Д. Кингу, служившему теперь в одной из луисвилльских церквей, и Уайтту Ти Уокеру, который проповедовал в Нью-Йорке и был специальным помощником губернатора Рокфеллера. Они с пользой провели назначенный им срок, обсудив в тюрьме способы реализации настойчивых предложений Кинга по развертыванию массового ненасильственного наступления. В результате появился предварительный план похода бедных. В начале декабря проект обсуждался на собрании КЮХР в Атланте. Согласно проекту, в походе должны были принять участие около 3 тыс. человек, подготовленных к ненасильственным действиям. Выйдя из разных мест отдельными колоннами, они должны были собраться в столице страны весной 1968 года. «Америка, — заявил Кинг, — в настоящий момент стоит перед выбором своего исторического пути развития. Для нас как нации и как государства сейчас очень важно, чтобы этот путь оказался действительно новым и чтобы страна пошла по нему решительно и мужественно. Невозможно недооценивать масштабы нынешнего кризиса, охватившего Америку. На карту поставлены не только стабильность государства, всей цивилизации и будущее свободного правления, но и судьба каждого отдельного человека». «Не опасны ли подобные демонстрации?» — спросил его один из журналистов. Кинг согласился, что определенный риск есть, поскольку часть негров разозлена и испытывает чувство горечи, но отказ от действий, сказал он, граничит с нравственной безответственностью. «Поход бедняков, — заявил он, — это последний, отчаянный призыв к власть предержащим предотвратить начало ужасающего хаоса, ненависти и насилия».

По мере того как план предстоявшей кампании принимал конкретные очертания, Мартин Лютер Кинг продолжал энергично протестовать против войны в Азии. Его протесты стали постепенно привлекать к себе симпатии все большего числа обеспокоенных войной американцев. В сентябре 1967 года Карл Роуен утверждал, что антивоенные выступления Кинга «внесли новое напряжение и новые проблемы во все правозащитное движение. Он стал persona поп grata для Линдона Джонсона... заставил отвернуться очень многих наших бывших друзей и союзников и дал оружие в руки наших врагов в обеих ведущих партиях, создав общее впечатление, будто негры лишены патриотизма». Как бы отвечая на эти выпады, Кинг в речи, с которой он выступил в День ветеранов, сказал: «Во время войны с Мексикой интеллектуальная элита нации — Эмерсон, Торо и другие деятели, подвергли очень резкой критике национальную политику. В Конгрессе мало кому известный молодой политик публично высказал целый ряд замечаний, в которых он язвительно разоблачал цели войны. Звали сего конгрессмена из Иллинойса, проводящего в Федеральном собрании свой первый срок, Авраам Линкольн. В это же время один молодой армейский лейтенант собирался подать в отставку в знак протеста против этой войны. Это был Улисс Грант». Затем Кинг вновь коснулся позорной шкалы приоритетов, согласно которой без всякого внимания остается бедственное положение городских трущоб с их разрухой, убожеством и грязью... «Война настолько усилила отчаянную безысходность негритянского населения, что бунты в городах стали привычной, хотя и уродливой чертой американской политической жизни». Кинг повторил эти обвинения в цикле из пяти речей, написанных специально для Канадской радиокорпорации. Эти речи транслировались в течение ноября и декабря 1967 года.

Хотя примерно половина негров, по оценке Роуена, не соглашалась с антивоенными взглядами Кинга, опрос чернокожего населения в городах, проведенный журналом «Форчун» в январе 1968 года, выявил, что 82 процента респондентов «очень сильно» доверяли доктору Кингу, а 83 процента считали, что он реально борется за интересы негров.

В упомянутой речи в День ветеранов Кинг отметил, что во время бунтов в негритянских гетто «даже в состоянии ярости подавляющее большинство темнокожих граждан вымещали свою злость не на людях, а на неодушевленных предметах». Несмотря на все более агрессивную риторику проповедников черной силы, насилие над людьми продолжало оставаться монополией белых. В конце января белые демонстранты выкрикивали издевательства и угрозы в адрес семи негритянских ребятишек, зачисленных в начальную школу Чикаго. Когда два белых сторонника интеграции устроили мирную контрдемонстрацию, толпа расистов напала на них. Полиция наблюдала за дракой, а затем арестовала тех, кто выступал за совместное обучение. Симпатии полицейских явно были на стороне расистов. Их оппонентам они порекомендовали заниматься своими собственными делами.

8 февраля полиция и Национальная гвардия открыли огонь по группе темнокожих демонстрантов в студенческом городке Государственного колледжа Южной Каролины. Были убиты 3 и ранены 37 человек. Большинство из них получили ранения в спину. Белая пресса назвала это побоище «подавлением бунта». Единственной жертвой среди белых сил правопорядка стал сотрудник полиции штата, ушибленный какой-то деревяшкой. Две недели спустя в штате Миссисипи полиция открыла огонь по толпе темнокожих студентов из колледжа Оллкорн, в котором некогда учился Медгар Эверс. Были ранены 6 подростков. Это событие оказалось практически незамеченным прессой. Тем не менее оно, как и другие акты насилия со стороны белых, не прошло бесследно. Последствия этих инцидентов отчетливо ощущались негритянским студенчеством. Остро чувствовал их и Мартин Лютер Кинг.

Кинг находился в состоянии, близком к нервному срыву. В начале января он поддержал призыв собрать 5—6 февраля многотысячный антивоенный митинг в Вашингтоне. Две недели спустя, когда днем сбора в Вашингтоне всех участников похода бедных было назначено 22 апреля, он сказал: «У меня не осталось никаких сил». Прошло много времени, почти три года со дня его последнего крупного триумфа, и у него не было никаких оснований рассчитывать на быструю победу в предстоящих событиях. Ставки, однако, были очень высоки, а шансы крайне малы. 30 января исполнилось ровно 20 лет со дня убийства Махатмы Ганди. Его застрелил фанатик-индуист за то, что он старался установить мир между индусами и мусульманами. Ганди так же, как затем Кинг, мечтал о прекрасном будущем для своей страны. Он хотел, чтобы в Индии действительно установилось царство ненасилия, чтобы все ее народы жили бы в мире — индуисты, мусульмане, буддисты, сикхи и христиане. Ганди никогда не утрачивал веры в свою мечту, даже тогда, когда увидел, как окружающая жизнь начинает превращаться в кошмар братоубийственной резни. Что ждало Америку в ближайшие месяцы? Мог ли Кинг по-прежнему утверждать, что у него «есть мечта»? Нет, мечта его никуда не делась, но никогда прежде она не выглядела столь тускло и призрачно. Его наполняли дурные предчувствия. Он пытался их осмыслить: «Я уже давно бреду долиной смерти и теней... » Ровно двенадцать лет назад — день в день, 30 января — в его дом была брошена бомба. Это было первое из многих покушений на его жизнь. Сколько их еще будет? Он чувствовал глубокую тревогу, не зная, что ждет его впереди. Единственное, что он знал точно, так это, как и что он сам должен делать. Если его ожидает несчастье, то он предпочтет стать его жертвой, нежели свидетелем крушения всех своих надежд.

В ближайшее воскресенье, выступая с проповедью на утренней службе в Эбенезере, он рассуждал о смерти и о смысле своей жизни. Причем в его голосе не было задумчивости, грусти или уныния. Он говорил энергично и страстно. Ничто не свидетельствовало о том, что он ощущает близость своей кончины. Он рассуждал о смерти, как человек, полностью принявший ее условия и примирившийся с ее неизбежностью: «Мы все думаем о смерти. Время от времени я тоже думаю о ней и о собственных похоронах. Я не испытываю к ней никакого отвращения или ужаса». Далее он перешел к рассуждениям о том, какие похороны и какое погребальное слово его бы лично устроили, «если хоть кто-то из вас будет со мной в тот день». Он надеялся, что будут вспоминать не о премиях и почестях, а о том, что он пытался сделать в своей жизни — о том, что он «старался всю свою жизнь служить людям» и что он «старался любить других». Ему хотелось бы, чтобы они могли сказать о том, как он пытался накормить голодных, нагим дать одежду, быть рядом с теми, кто томился в тюрьме. «И мне бы очень хотелось услышать от вас, что я изо всех сил старался любить людей и служить им».

«И если вы захотите сравнить меня с барабанщиком, — чеканил он слова в энергичном, ударном ритме, — скажите, что я был барабанщиком, звавшим людей на бой за справедливость, за мир, за порядочность. А все остальное — малостоящая мелочь.

Я не оставлю после себя много денег. Я не оставлю после себя никаких драгоценностей и предметов роскоши. Но мне всегда хотелось оставить после себя жизнь, отданную делу и людям».

На следующий день вместе с Ралфом Эйбернети, раввином Авраамом Й. Хешелем и еще двумя тысячами человек Мартин Кинг пришел на Арлингтонское национальное кладбище. Он молча почтил память тех, кто погиб во Вьетнаме. На следующий день, выступая в центре Вашингтона перед митингующими, Кинг вновь подчеркнул мысль о том, что движение за мир и движение за расовую справедливость — сиамские близнецы-братья. Затем он привлек внимание к ужасающему положению бедных американцев. Массовая безработица и неполная занятость раскачивают лодку государственности «посильнее Великой депрессии 30-х годов... Мы обрекли часть нашей нации на положение низшего класса отверженных, и до тех пор, пока эти люди не найдут себе достойного места в экономической системе, наши проблемы не закончатся... Эти проблемы уже принесли нам много горьких плодов, но они продолжают разрастаться. Мы, сотрудники КЮХР... чувствуем, что пришло время начинать новую кампанию борьбы по типу тех, что проводились в Селме или в Бирмингеме, с целью добиваться улучшения материального положения беднейших слоев нашего населения».

Очередную годовщину со дня рождения Линкольна — 12 февраля — Кинг весь день провел в своем офисе в Атланте. Обсуждались вопросы, связанные с организацией похода бедных. Было решено, что участники пойдут на Вашингтон пятнадцатью колоннами: 10 из городов и 5 из разных сельских районов. Одна из групп выйдет из Роксбери, негритянского гетто в Бостоне, и пройдет по маршруту «Нью-Йорк — Ньюарк — Филадельфия». Другая группа выйдет из чикагского Лондейла, доберется до Луисвилля, затем до Детройта, а потом повернет на восток — к Питтсбургу. Южная колонна должна выйти из штата Миссисипи и направиться на восток — в Севанну и Чарльстон, а затем повернуть на север. Четвертая колонна должна будет пройти по знаменитому тракту через Аппалачские горы. Никаких отрядов с тихоокеанского побережья приводить в Вашингтон не планировалось. На Западе должны были состояться многочисленные демонстрации прямо на местах.

Оставалось разработать точный график материально-технического и финансового снабжения. Как обычно, оставалось место и для творческой и для нудной черновой работы. Часть последней Мартин Кинг взял на себя, совершив целый ряд стремительных поездок по ключевым точкам маршрутов и лично пообщавшись с организаторами прямо на местах. За неделю ему пришлось совершить несколько таких командировок. В одну из поездок он посетил места своих самых крупных сражений, побывав 15 февраля в Бирмингеме, а на следующий день — Селме и в Монтгомери. Обращаясь к собиравшимся на встречи с ним в этих городах, он не мог не вспоминать событий минувшего. Это обостряло все его чувства, и без того напряженные накануне того великого деяния, которое ему предстояло совершить. Он уже разослал письма всем сторонникам КЮХР. «Вас уже пытались отговаривать громоподобные хоры голосов от акций, которые планировались нами и в Селме, и в Бирмингеме. Ныне результаты, достигнутые нами в этих городах, и проведенные вследствие их реформы с гордостью приветствуются всем обществом». Он писал о предстоявшей кампании как о «последнем шансе» предотвратить «летнюю катастрофу». Правительство, заявил он, ничего не сделало в отношении «основных социальных причин», вызывающих бунты. Напротив, именно «упрямое бессердечие и равнодушие правительства к бедности порождают искры ярости и отчаяния... В залах Конгресса негритянские жизни представляются слишком дешевыми, чтобы принимать решительные меры. Куда проще спекулировать кровью и ничего не делать».

Турне, совершенное Мартином Кингом по городам Алабамы, подбодрило его. В Селме Уилсон Бейкер снял с должности шерифа округа Даллас Джима Кларка. Не Бог весть какое благодеяние, но все же это был шаг в правильном направлении. Кинг был в приподнятом настроении на следующий день, когда вместе с Кореттой и Энди Янгом прилетел в Кингстон на Ямайке, чтобы неделю поваляться на солнце. Здесь у него, кроме того, должно было найтись время, чтобы завершить речь, с которой он по возвращении собирался выступить в огромном Карнеги-холле. Начинался год, насыщенный юбилеями и годовщинами, имевшими самое непосредственное отношение к его собственной жизни. В январе исполнилось ровно двадцать лет со дня гибели Ганди, приближалось столетие со дня рождения У. И. Б. Дюбуа, великого негритянского ученого и общественного деятеля, умершего в добровольной эмиграции в Гане в день предыдущего их похода на Вашингтон. Он был на пять лет моложе А. Д. Уильямса и достиг широкой известности в Атланте в те дни, когда дед Кинга был еще молодым человеком. Он оставался одним из кумиров среди темнокожих людей, по меньшей мере в течение жизни следующего поколения. Именно Дюбуа стал вдохновителем идей для молодого А. Филипа Рэндолфа. И хотя в конце своей жизни Дюбуа стал членом Коммунистической партии США, его многочисленные достижения были по значению столь выше любой идеологии, что даже Мартин Кинг, на дух не переносивший коммунизма, относился к ним с большим уважением.

23 февраля Кинг выступил на вечере, посвященном столетию со дня рождения Дюбуа. Он охарактеризовал Дюбуа как «человека, обладавшего бесценной преданностью своему народу. Стремление добиться большого успеха и общественного признания не служило для него способом личного обогащения и самоутверждения. Кем бы он ни становился, какой бы профессией или видом деятельности не занимался, достигая во многих из них званий, степеней и наград, он всегда оставался в первую очередь чернокожим человеком. Он использовал богатство своего таланта как национальное достояние своего народа...

Образ доктора Дюбуа — человека — должен быть сегодня с нами, в наших умах и сердцах, чтобы в них не поселилось столь распространенное ныне отчаяние... Он противостоял Системе... Он противостоял множеству врагов, обливавших его презрением, пытавшихся отравить его жизнь, но его мощный голос никому и никогда так и не удалось заглушить.

Он гордился своим народом, ценил силу и богатство его духа, но он никогда не превозносил черный цвет кожи. Он гордился своим народом не потому, что черный цвет придает людям некую особую значимость, а потому, что его борьба и его завоевания имеют общечеловеческое значение. Дюбуа умел разглядеть в людях человеческое и любил прогрессивных людей любого цвета и оттенков кожи: черных, белых, желтых, красных или коричневых... Белая Америка, пропитанная ложью и выдумками о неграх, слишком долго жила в тумане невежества. Дюбуа разоблачал эти выдумки и закладывал основы достоверной истории негров и истории Америки, принося стране дар правдивости, за который американцы должны ощущать себя его должниками...

Дух Дюбуа будет витать над колоннами демонстрантов, которые в апреле пойдут на Вашингтон, так как он всегда сострадал униженным и не терпел любые формы несправедливости. Сегодня нам тоже нужно учиться у него подобной нетерпимости. Мы не должны успокаиваться или чувствовать удовлетворение до тех пор, пока каждый человек не получит необходимой ему пищи для ума и тела, свободы духа и ощущения собственного достоинства. Давайте не успокаиваться до тех пор, пока трущобы, кишащие крысами и паразитами, не останутся в темном прошлом и у каждой семьи не будет своего собственного, пригодного для существования жилища. Давайте не успокаиваться до тех пор, пока все пустые желудки в Миссисипи не ощутят сытости и пока вновь не оживут бездействующие предприятия в Аппалачских горах. Давайте останемся нетерпимыми до тех пор, пока слово «братство» не перестанет быть пустым звуком, которым обычно заканчиваются молитвы, а превратится в основу всех деловых и правовых отношений... Давайте сохранять нашу неудовлетворенность до тех пор, пока справедливость не будет сама обтекать землю, подобно водам могучего потока».

Публикация доклада Комиссии Кернера на следующей неделе подтвердила верность многого из того, о чем говорил Мартин Лютер Кинг. В своей статье, написанной вскоре после его ознакомления с этим документом, Кинг цитирует его с целью доказать необходимость предстоявшей кампании: «Наша нация раскалывается на два враждебных лагеря... и самым разрушительным инструментом этого самораспада, его режущей кромкой является белый расизм...

Ярость негритянского народа достигает точки кипения... Ненасильственные действия должны дать эффект «шоковой терапии», чтобы заставить правительство прислушаться к рекомендациям Комиссии Кернера и разработать программу действий национального масштаба, в которой желание реально помочь нуждающимся сочеталось бы со всеохватностью и последовательностью мероприятий, — программу, подкрепленную ресурсами самой могущественной и самой богатой нации на земле. Если эта кампания КЮХР провалится, движение ненасилия будет дискредитировано и страна может превратиться в поле братоубийственной войны. Это будет подлинная трагедия, углубляющаяся пониманием того, что ее можно было избежать». Так что крайне необходимо, чтобы кампания оказалась успешной. «Бунты усиливают чувство страха у белого большинства, одновременно освобождая его от чувства вины. Это приводит к усилению репрессий... Недовольство негритянского населения столь глубоко, в душах людей накипело столько злости и отчаяния, они находятся в состоянии такого возбуждения, что обязательно нужно сделать хоть что-то, что даст выход глубоким и болезненным эмоциям». Что касается лично Кинга, то он заявил, что намерен и впредь проповедовать ненасилие, даже если предстоящим летом оно не позволит добиться победы. «Я убежден, что, если ничего не будет сделано для решения самых острых и самых реальных экономических проблем гетто, разговоры о партизанской войне утратят большую часть своей отвлеченности». Организаторы похода бедных не ставили перед собой конкретных целей, но Кинг надеялся, что поход поможет принять 12-миллиардный законопроект об экономических правах обездоленных.

К городским восстаниям, настаивал Кинг, продолжают относиться как к постыдным пятнам на фасаде государственности, но они суть проявления «потенциально смертельного заболевания». В докладе Комиссии Кернера он усмотрел как опасные, так и обнадеживавшие тенденции. Белые американцы заражены расизмом, но они также склонны к демократии. «Они поступают плохо, но у них имеется потенциальная возможность стать лучше. Они не ощущают близкого прихода Тысячелетнего Царства, но жизнь по-старому уже невозможна». Апрельская кампания дает шанс избежать национальной катастрофы и породить новую атмосферу классовой и расовой гармонии... Наше тревожное время всех нас испытывает на прочность и дает нам возможность встретить будущее с чистой совестью».

Выступая перед публикой 17 марта, Кинг вновь повторил эту мысль. До него выступал негр-конгрессмен Джон Коньерс, избранный в Грасс-Пойнте — богатом белом пригороде Детройта. Предоставляя слово Кингу, епископ Ричард Эмрих сказал, что он восхищается Кингом, хотя и не может разделить его взгляды на войну во Вьетнаме, а также не поддерживает предложенную им идею демонстраций в Вашингтоне. И хотя большая часть трехтысячной аудитории тепло встретила речь Кинга, его постоянно беспокоили отдельные выкрики правых: «Коммунист!» и «Предатель!» Это было очень противно.

За последний месяц филиал КЮХР в Мемфисе, возглавлявшийся Джеймсом Лоусоном, оказался вовлеченным в забастовку негров — работников сферы водного и коммунального хозяйства. 31 января группу чернокожих слесарей-сантехников отправили по домам, потому что начался дождь. Белые сантехники остались на работе и в конце недели они получили деньги за полный день, тогда как неграм оплатили только по два рабочих часа. В знак протеста 1375 членов местного отделения Федерации наемных работников 12 февраля объявили забастовку. Недавно избранный мэр города Генри Лоеб настаивал на том, что эта забастовка не законна. Он заявил, что никогда не подпишет никаких соглашений с профсоюзом, так как не признает этой организации в качестве легального представителя работников коммунальных служб. Забастовка тем не менее продолжалась, и 23 февраля руководители местного отделения НАСПЦН присоединились к Лоусону и другим деятелям профсоюза, пройдя в колонне демонстрантов по Мейн-стрит. Демонстрация организованно прошествовала несколько кварталов, как вдруг появилась машина с полицейскими и стала прижимать колонну к обочине. Вскоре из машины выскочили полицейские, которые стали опрыскивать мирных демонстрантов газом «Мускат», вызывающим временную слепоту и раздражение кожи. Трое полицейских схватили одного негра. Увидев, что они начали бить его по голове, Жак Уилмор, региональный представитель Комиссии США по правам человека, попытался вмешаться. «Я подошел к ним и предъявил свое удостоверение, — рассказывал он позднее. — И тогда они брызнули мне прямо в лицо «Мускатом».

Белая пресса приветствовала действия полиции и непреклонность мэра. Это заставило даже консервативных церковников-негров присоединиться к бастующим. Начался бойкот белых газет и всех магазинов семейства Лоеб. Центром борьбы стал собор Темпл, принадлежащий Методистской епископальной церкви. В нем собирались участники демонстраций и проводились собрания. Доктор Ралф Джексон, официальный представитель Африканской Методистской епископальной церкви на массовом митинге, состоявшемся 26 февраля, громогласно объявил: «Мы намерены маршировать до тех пор, пока сантехники не скажут: «Довольно». Но я должен сообщить вам новость: мы собираемся маршировать и после этого!» В списке требований, предъявляемых протестующими, первым стояло прекращение полицейской жестокости, затем шли улучшение жилищных условий, рабочие места, повышение ставок и тарифов, а также совместное обучение в школах. Создавалось полномасштабное городское движение, объединившееся вокруг профсоюза коммунальщиков. Профсоюз также имел свой список требований.

Проблемы этого маленького, никому не известного негритянского профессионального союза привлекли к себе внимание председателя Национального объединения профсоюзов Джерри Вурфа, а со временем и интерес Уолтера Рейтера, главы промышленного отдела АФТ-КПП. В начале четвертой недели забастовки к ежедневной демонстрации негров присоединились 500 белых профсоюзников, возглавлявшихся Томасом Пауэллом — руководителем местного отделения АФТ-КПП. С этого момента с забастовочным движением стали сотрудничать отдельные представители белых церквей Мемфиса. Бэкстон Брайент, исполнительный директор Совета по гуманитарным вопросам в штате Теннесси, дважды был радушно принят мэром Лоебом и попытался убедить его в том, что ситуация в городе взрывоопасна. Брайент приводил аргументы из доклада Комиссии Кернера, доказывая, что Мемфис становится классическим примером общества, разделенного на два, отчужденных друг от друга, антагонистических лагеря. Такое противостояние и порождает бунты. Позиция мэра, однако, осталась непреклонной: он готов продолжать переговоры и дать гарантии, что забастовщикам не грозят никакие кары и репрессии, но насчет договора он высказался однозначно: «Никогда».

На одном из собраний в самом начале марта на трибуне появился темнокожий молодой человек. Он был в куртке с надписью «Захватчики». «Я радикал, — сообщил он толпе. — Прежде чем Генри Лоеб станет нас слушать, он должен увидеть кучи мусора на улицах города. Незачем копить его во дворах своих домов. Пусть мусорщики ездят и собирают его, если только смогут проехать... Чтение проповедей и сбор денег — это все очень хорошо. Кто-то должен делать и это. Но среди вас ведь есть мужчины. Нам необходимо не маршировать, а сражаться. Когда идет разговор о таком городе, как этот, где так много полиции, лучше обзавестись стволами. Они вам понадобятся прежде, чем все закончится». После митинга председательствовавший оправдывался. Он заявил, что юноша имел право высказать свое мнение, хотя «мы уже давно выбрали себе наше оружие. Это оружие — ненасилие».

Джеймс Лоусон постоянно держал Мартина Кинга в курсе развития событий в Мемфисе. Подобно Бирмингему и Селме в минувшие годы, так же как в свое время Сент-Огастин, Дэнвилл и Олбани, Мемфис превращался в место решительной схватки, исход которой был важен для всего освободительного движения. Несмотря на то что подготовка похода бедных требовала все больше и больше внимания, а возможно, именно поэтому Кинг чувствовал, что не может отказать коллегам из Мемфиса, попросившим его лично возглавить движение в их городе. Он вылетел из Детройта в Мемфис, чтобы выступить там 18 марта на митинге с участием 15 тыс. человек. Он планировал вернуться в Детройт в пятницу на той же неделе, чтобы провести здесь марш протеста. Но неожиданно начавшийся снегопад засыпал весь Детройт тридцатисантиметровым снежным покровом, и марш пришлось перенести на 28 марта.

Адам Клейтон Пауэлл вернулся в Нью-Йорк и в речи, произнесенной 25 марта, громогласно заявил, что «с белым человеком покончено» и что «время Мартина Лютера Кинга истекло». Кинг появился в Нью-Йорке на следующий день. Слова Пауэлла, набранные крупным шрифтом, были во всех газетных заголовках. Он не столько удивился этому, сколько расстроился. Однако 27 марта он сказал своим помощникам: «Мне бы очень хотелось, чтобы старина Адам мог видеть меня сейчас!» Он только что вернулся со встречи с 1600 учащимися старших классов в Саут-Сайдской высшей школе в Ньюарке. Уинтроп Макгрифф, лидер школьной организации, представляя Кинга аудитории, намекнул на речь Пауэлла: «В противовес более «воинственным» вождям, называющим его «дядей Томом», доктор Кинг воплощает собой мужество, способность к самопожертвованию и силу». Кинг приехал в школу, несмотря на предупреждение о возможности теракта.

Ключевой фразой в его речах в последний год стало выражение «Строй, детка, строй!». Это был измененный им боевой клич восставших в Уоттсе: «Жги, детка, жги!» И сейчас в Ньюарке он говорил о необходимости созидать, а не разрушать. Даже воинствующий Лерой Джонс тепло встретил его, когда Кинг посетил театральную студию Джонса в черном гетто Ньюарка. Кинг в течение уже многих недель не ощущал такого душевного подъема. Когда он позвонил в Атланту, чтобы уточнить график своих поездок, секретарша принялась убеждать его в необходимости сбросить обороты. «В любом случае все вы хотите моей смерти, — ответил он, смеясь, — так что до старости мне никак не дотянуть».

В оставшуюся часть дня он побывал на митинге в Орандже, где заявил: «Мы построим новую Америку!», а также в Джери-Сити и в Пэттерсоне, где сказал: «Мы должны противостоять несправедливой системе, не разрушая ни жизни, ни имущества». Вернувшись в Ньюарк в конце дня, он выступил в местной баптистской церкви, которая называлась «Абиссинская» точно так же, как и церковь Пауэлла в Гарлеме. В этом выступлении он красочно живописал ужас и оцепенение, которые должны охватить конгрессменов-южан меньше чем через четыре недели при встрече с участниками похода бедных в столице страны.

Марш протеста в Мемфисе был назначен на 9 утра следующего дня. Кинг, который должен был возглавить процессию, опоздал на два часа, прибыв только к 11 часам. Тем временем назревали неприятности. Лидеры Мемфисского стачкома призвали горожан ко всеобщей забастовке. В негритянской школе Гамилтон часть учащихся попыталась помешать остальным попасть в классы на уроки. Прибыла полиция. Ее встретили камнями и бутылками. Во время потасовки одна четырнадцатилетняя девочка получила сильный удар дубинкой по голове и ее отвезли в больницу. У Клейборнского собора, неподалеку от парка им. У. К. Хэнди демонстранты не обращали внимания на просьбы руководителей сойти с тротуара и выстроиться в колонну. Многие из зрителей прикладывались к бутылкам; кончилось тем, что около 10 часов две дюжины мужчин ворвались в магазин, торговавший спиртными напитками неподалеку от собора.

Кинг ужаснулся, увидев, что рядом со множеством лозунгов наподобие «Я — тоже человек» несколько молодых людей держали плакаты «К черту Лоеба. Здесь — власть черных». Хватало и плакатов с открытыми оскорблениями в адрес мэра. После короткого расспроса Кинг выяснил, что эти молодые люди не являются участниками демонстрации. Но все уже с нетерпением ждали начала процессии, и он решил выступить. Демонстранты едва успели пройти три квартала, как послышался звон разбиваемых витрин. Лоусон и другие руководители сразу предложили Кингу вернуться в мотель. Он так и сделал, а Лоусон обратился к участникам марша, убеждая их вернуться в церковь. Большинство повернуло назад. Но молодые чернокожие забияки с вызывающим видом остались стоять на месте. Через десять минут полицейский кордон, сомкнув ряды, применил слезоточивый газ. Молодежь разбежалась, но полицейские атаковали тех, кто попался под руку. Они смертельно ранили одного шестнадцатилетнего подростка, избили дубинками 60 человек и арестовали 280 демонстрантов, мародеров и просто зевак без разбора. Одного старого негра полицейский трижды огрел прикладом по ребрам, тогда как другой полицейский одновременно поливал его лицо «Мускатом». Один из грабителей ударил полицейского. Его сбили с ног, и он был зверски избит. В общей сложности бедолага получил более сорока сильных ударов. В город вошли 4000 национальных гвардейцев, и был установлен комендантский час. У 155 магазинов оказались разбиты витрины, было зарегистрировано множество случаев поджогов; в то же время только шестьдесят владельцев заявили, что у них исчезли товары с витрин. Всего в восьми случаях грабители проникли внутрь магазинов, а потери от огня оказались незначительными. Куда больше вреда принесло полицейское насилие.

Оказавшись в своей комнате в мотеле, Мартин Лютер Кинг испытал острое желание покончить с собой. Он был не просто сильно потрясен, он находился в состоянии шока. Что бы сделал Ганди на его месте? Рядом с Кингом были Ралф Эйбернети и Джесси Джексон. Они никогда еще не видели его в состоянии такой депрессии. Он сказал им, что, видимо, уйдет в отставку.

В пятницу утром Мартин Кинг побеседовал с небольшой группой молодых чернокожих радикалов, которые жаловались, что Ралф Джексон и другие не позволяют им участвовать в планировании демонстраций. Однако выяснилось, что двое из них были членами руководящего комитета, но вышли из него, когда их предложение останавливать мусоровозы было отвергнуто большинством голосов. Побеседовав с ними, Кинг попросил их дать обещание, что они либо будут соблюдать нормы ненасилия, либо воздержатся от участия в демонстрациях. Им не нужно подписываться под его философией, сказал он, но «нам надо действовать сообща». Они согласились. Позднее, на пресс-конференции журналисты спросили Кинга, считает ли он возможным в данный исторический момент контролировать демонстрации, удерживая их от превращения в бесчинствующие толпы, как это произошло вчера? «Если бунт начался, — ответил Кинг, — никому не удастся с легкостью удержать ситуацию в разумных пределах». Что же касается беспорядков в Мемфисе, сказал он, то «я очень сильно просчитался». Этот просчет, по его мнению, был вызван тем, что ни он лично, ни его помощники не принимали непосредственного участия в планировании акции и ввязались в нее, не зная, что молодежь готовится к беспорядкам. Он считал, что руководство негритянского движения в городе зря прекратило контакты с молодыми воинствующими радикалами. Но он не собирался сдаваться. «Мы должны быть настроены решительно, — сказал он, — но я абсолютно убежден, что вполне возможно провести демонстрацию под лозунгом ненасилия. Возможность бунтов существует. Бунты — это следствие нашей уродливой общественной атмосферы. Если бунт произойдет, то это — не моя вина. Наше правительство и большинство белых граждан палец о палец не ударили, чтобы уничтожить условия, порождающие бунты. Даже если мы вообще перестанем организовывать демонстрации, большинство экспертов полагают, что нынешнее лето будет хуже прошлого». Свою собственную деятельность Кинг охарактеризовал как работу «предохранительного клапана», помогающего сбрасывать энергию потенциальных мятежников, преобразовывать ее в созидательный протест, который способен переворачивать и преобразовывать общество гораздо эффективнее, чем уличные бои.

В тот же вечер Кинг прилетел в Атланту и на следующий день назначил совещание сотрудников аппарата КЮХР. Когда они собрались в его кабинете в церкви Эбенезер, он посетовал, что между ними нет полного взаимопонимания. «Прежде чем мы сможем пойти на Вашингтон, — проворчал он, — необходимо что-то сделать с нашим штабом». И, немного помолчав, он вышел из кабинета. Эйбернети выскочил вслед за ним. Он никогда не видел Кинга таким подавленным. «Я снимаю с себя всякую ответственность, — сказал Кинг. — А ты иди назад. Со мной все в порядке».

На следующий день, 31 марта, в пятое воскресенье Великого поста, Френсис Б. Сейр, настоятель Вашингтонского кафедрального собора, пригласил Кинга выступить в вместе с ним. Их приветствовала огромная толпа. Так много народа никогда еще не собиралось в этом храме, принадлежащем Епископальной церкви. Тысячи людей заняли все проходы и дворик вокруг собора. Кинг сказал, обращаясь к людям, что ему часто советовали потерпеть, «поскольку время само работает на нас. Но время — вещь нейтральная. Время можно использовать конструктивно, а можно — деструктивно, во зло и разрушение. К сожалению, крайне правые используют время более эффективно». Революция не может считаться завершенной без «уничтожения последних остатков расовой несправедливости. Расизм — образ жизни для подавляющего большинства белых американцев. Поход бедных столкнется с этим. Нам придется противостоять Голиафу, но я убежден, что мы будем в более выгодном положении, чем Давид... Конгрессменов не тронули ни доклад комиссии, ни статистические выкладки, свидетельствующие об ужасающем положении американской бедноты. Что ж? Власти не пошевелятся, пока не столкнутся с конкретными требованиями».

В то же самое время в Таллахасси Адам Пауэлл выступал перед студентами Университета штата Флорида. Десяток лет тому назад именно университет был центром кампании бойкота автобусов в городе. Пауэлл высмеивал «Мартина Лузера Кинга» и заявил слушателям, что КЮХР более не предлагает решения реальных проблем чернокожих американцев. В аэропорту он сказал журналистам: «Я всегда считал, что тотальное ненасилие — неверный путь. Я не проповедую насилие... но всему есть предел».

После субботнего чрезвычайного совещания группа сотрудников КЮХР вылетела в Мемфис. Они должны были произвести подготовку массовой демонстрации. По предложению Растина Байарда, демонстрацию перенесли на следующий понедельник. Тем временем городским властям в среду удалось получить постановление федерального суда, в котором Кингу и «всем другим лицам, не проживающим в городе» запрещалось принимать участие в планируемой демонстрации. В среду утром Кинг и Эйбернети вместе с четырьмя другими руководителями КЮХР вылетели в Мемфис. Они обсудили с юристами и местными священниками судебное постановление, и Кинг решил, что, если даже его не удастся отменить, он все равно в понедельник возглавит колонну демонстрантов. Кроме того, он задержится в Мемфисе на один-два дня, поскольку на вечер в эту же среду был намечен большой митинг. К вечеру, однако, разыгралась буря с сильным ветром и потоками дождя. Небо потемнело. Мартин Кинг вышел на дорожку перед окнами своего номера в мотеле «Лоррейн». Рядом с ним был Джозеф Лоув, приехавший в Мемфис, чтобы снять документальный фильм. Когда очередная молния вспыхнула в небе у них над головами, Лоув пошутил: «Ну, док, теперь мы посмотрим, кто здесь настоящий хозяин?»

«Да, сэр, — ответил Кинг, гляда на небо. — Конечно, это Он».

Зарядил сильный дождь и стало ясно, что на собрание в Мейсон Темпл придут немногие. Штаб Кинга решил, что малолюдное собрание может дать журналистам шанс говорить о закате движения ненасилия. Кинг чувствовал, что сейчас на кон поставлена судьба всего Движения и что в Мемфисе им необходимо совершить решительный прорыв. Вместо Кинга на митинг согласился пойти Ралф Эйбернети. На месте он увидел, что в церкви, несмотря на дождь, собралось 2000 человек. Он позвонил Кингу и сказал, что они хотят слышать речь своего вождя.

Мартин Кинг надел плащ и пошел в церковь. Он сообщил собравшимся, что планирует в понедельник провести демонстрацию. Он выступил против судебного решения, поскольку оно «отрицает его гражданские права, предусмотренные Первой поправкой к Конституции» и заявил, что не рассматривает это решение как помеху на своем пути. Он подчеркнул необходимость поддерживать изо всех сил дисциплину, несмотря на угрозу тюремного заключения или даже гибели. Он вспомнил время, когда его самого ударили ножом и процитировал письмо девочки из Уайт-Плейнс, которая написала ему, как она рада, что ему удалось не чихнуть, когда лезвие ножа находилось неподалеку от сердца. Кинг сказал, что он и сам был этому рад, так как в противном случае ему бы не удалось быть здесь в годы последовавших великих свершений. Он бы не увидел сидячих демонстраций, освободительных рейдов и походов и всего прочего. Вся его дальнейшая речь была весьма серьезна. Он вспомнил, как он летел в Мемфис: «Я улетал из Атланты сегодня утром. Когда мы поднимались на борт самолета — нас было шестеро, — пилот обратился к пассажирам по внутреннему переговорному устройству: «Просим простить нас за задержку, но в нашем самолете находится доктор Кинг. Поэтому мы должны были проверить все особенно тщательно».

А когда я прилетел в Мемфис, то вокруг начались разговоры о возможных терактах. Ну, я не знаю, что теперь может случиться. Нам предстоит пережить несколько трудных дней. Но все это для меня уже не имеет большого значения. Я побывал на самой вершине. И будь что будет.

Как и всякому человеку, мне хотелось бы прожить долгую жизнь. В этом есть своя прелесть. Но сейчас я просто хочу исполнить волю Всевышнего, Который разрешил мне взойти на самую вершину горы. Я огляделся вокруг и увидел землю обетованную.

Может быть, мне не суждено будет до нее дойти вместе с вами. Но я хочу, чтобы вы сегодня вечером узнали, что мы как народ обязательно доберемся до этой земли.

Поэтому сегодня вечером я счастлив. Меня ничто не тревожит. Я не боюсь никого. «Мои глаза видели Господа во всей славе Его пришествия».

Бэкстон Брайент впоследствии заметил, что речь Кинга «звучала так, словно это был его собственный некролог». Журналисты быстро ухватились за высказывание Брайента, позднее назвав это выступление «пророческим предостережением».

Кинг закончил речь под гром аплодисментов. Его настроение несколько улучшилось, и он вернулся на ночь в мотель. Однако в душе у него продолжали скрестись кошки. Почти весь следующий день, 4 апреля, он провел у себя в номере. Им снова овладело настроение, похожее на то, которое было у него в прошлую субботу: он сделался подозрительным, ему казалось, что некоторые из его соратников склоняются к насильственным действиям. Он беседовал с ними о страданиях и о стойкости Ганди и Иисуса. «Некоторые из вас могут переживать и беспокоиться. Но только не я. В своих отношениях со смертью я уже давно определился».

Приближалось обеденное время. Коллеги разошлись по своим комнатам. В номере Кинга остались только Ралф Эйбернети вместе с преподобным Сэмюелем Б. Кайлсом, местным священником, который пригласил их всех к себе домой на обед. После обеда в его церкви должно было состояться массовое собрание. Приятель Кайлса, директор похоронного бюро, прислал за ними «кадиллак» с шофером, чтобы довезти их до дома Кайлсов. Машина ждала внизу, на парковке. Мартин Кинг перерыл свой чемодан, а затем обшарил ящик комода с рубашками и пижамами. «Кто-то из наших взял мой галстук», — ворчливо заявил он.

— Мартин, — ответил Эйбернети, — взгляни вон на тот стул.

— О-о-о! — Кинг взял со спинки стула черный галстук с золотыми полосками. — А я было подумал, что кто-то решил меня проучить. — Он принялся завязывать галстук и, повернувшись к Кайлу, решил над ним пошутить: — Думаю, что твоя жена слишком молода, чтобы приготовить нам настоящий южный обед. Ей всего тридцать один, не так ли? Как она могла овладеть секретами южной кухни в столь юном возрасте?

— Вот именно, — подыграл ему Эйбернети, — нам не хотелось бы тащиться к тебе домой, чтобы получить по крошечному кусочку филе. Нет, нам нужно много зелени, овощей и настоящей южной еды. Гвен знает южную кухню?

— Не волнуйтесь, — ответил Кайле.

— Эта рубашка мне тесна, — пожаловался Кинг.

— Хочешь сказать, что ты слишком располнел? — продолжал шутить Эйбернети. — Эта та самая рубашка, которую я сдавал в стирку для тебя.

— Она слишком тесна, — повторил Кинг совершенно серьезно. — Но ладно, сойдет. — Он застегнул воротник, поправил галстук и надел пиджак. — О'кей, отправляемся обедать. Я надеюсь, ты не ошибаешься насчет Гвен, — сказал он Кайлсу.

Кайле вышел на лестницу и спустился к машине. В последний момент Эйбернети решил смазать щеки лосьоном после бритья. Кинг ждал его на лестнице, облокотясь на перила. На парковочной площадке внизу он увидел Джесси Джексона, Эндрю Янга и музыканта Бена Бранча.

— Бен, — крикнул Кинг, — на собрании сыграй «Господи, любимый, возьми меня за руку».

— Сыграю, — ответил Бен.

— Сыграй как можно лучше, — попросил Кинг. — Для меня.

Ралф Эйбернети стоял с лосьоном в руке, как вдруг послышался звук винтовочного выстрела, и он увидел, что Кинг начинает падать навзничь. Ралф выскочил из комнаты.

— Мартин! Мартин! — Он похлопал Кинга по щеке. — Это я, Ралф. Все будет в порядке.

Кинг лежал неподвижно. Из раны на шее толчками текла кровь. Его черный с золотыми полосками галстук был пробит пулей, которая раздробила правую сторону нижней челюсти Кинга. Джесси Джексон и Эндрю Янг взбежали вверх по ступеням. На автомобильной стоянке Джеймс Бивел опустился на колени и принялся молиться. Сосед, служивший в департаменте юстиции, схватил полотенце и постарался остановить кровотечение, пока Джексон держал голову Кинга, а Янг нащупывал пульс. Эйбернети стоял, не веря своим глазам: «Мартин! Мартин!» Вдруг ему показалось, что он уловил взгляд своего друга, который силился сказать ему: «Видишь, Ралф, разве я не говорил тебе, что все будет именно так?»

Подъехала машина «скорой», принадлежавшая пожарному управлению, и увезла Кинга. В 18 часов 15 минут носилки с раненым вкатили в операционную госпиталя Св. Иосифа. Через один час и пятнадцать минут из операционной вышла группа врачей и остановилась у стойки регистратуры. Пригласили всех помощников Кинга.

— С ним все в порядке? — спросил кто-то из них проходя в приемную.

— Нет, с ним не все в порядке, — ответил негр, стоявший рядом с врачами.

Администратор госпиталя зачитал короткое заявление: «В 19 часов доктор Мартин Лютер Кинг скончался в операционной от огнестрельного ранения в шею».

Глава 13
ВОСКРЕСЕНИЕ ДУХА

«Что люди говорят своим товарищам, когда поверженным оказывается их Вождь? Все слова кажутся пустыми и лишними. Если смерть наступает в результате так называемых «естественных причин», реакция людей вполне предсказуема: их охватывает чувство бессилия, беспомощности, покорности перед силами природы. Но если причиной смерти становится пуля убийцы, людей охватывает жажда мщения. Хочется драться, убивать, крушить, разрушать, нанести точный и сильный ответный удар, причинить противнику адекватные потери». Так писал один из последователей Малколма Икса в тюремной камере, получив в 1965 году известие о гибели своего вождя. С момента смерти Мартина Лютера Кинга прошло всего несколько часов, а тысячи тысяч темнокожих американцев были охвачены невыносимым желанием на кого-то наброситься. Но на кого? Логика бунта обладает собственной внутренней динамикой. Она подобна партизанской войне, ведущейся без стратегического плана, но движимой слепой яростью, В Вашингтоне, в Чикаго, в других более чем 130 городах темнокожий народ дал выход своему гневу и отчаянию. Эти выступления унесли жизни 34 негров и 5 белых. Общая сумма материального ущерба превысило 130 млн. долларов. Белые почитатели Мартина Лютера Кинга доказывали, что его учение почти не оставило следа в сознании и в душах негритянского народа. Они резко критиковали бунтовщиков как «ничтожную группу темнокожих подрывных элементов, настроенных жечь и воровать задолго до убийства доктора Кинга». Участников беспорядков называли не иначе как «преступниками», а в их деяниях усматривали «карикатурный памятник Кингу, потому что к его революции бунтовщики почти не имели никакого отношения». Мэр Чикаго Ричард Дейли был убежден, что полиция застрелила слишком мало мятежников, приказав ей в следующий раз поджигателей «расстреливать на месте», а грабителей — «калечить и уродовать».

Кто убил Мартина Лютера Кинга? ФБР разыскивало Джеймса Эрла Рея — белого северянина средних лет (он был годом старше самого Кинга), чья винтовка «ремингтон гейммастер» стала орудием убийства. Но как бы то ни было Кинга убила белая Америка. Пуля, выпущенная в него, была нацелена не столько в человека, сколько против того, что он собой представлял и за что боролся. Стоукли Кармайкл на пресс-конференции 5 апреля выразил чувства многих чернокожих американцев, заявив: «Убив вчера вечером доктора Кинга, белая Америка объявила нам войну... Было бы лучше, если бы она убила Рэпа Брауна или Стоукли Кармайкла. Убив доктора Кинга, она проиграла эту войну... открыв глаза каждому негру в этой стране... Он был единственным человеком во всей нашей расе, который пытался научить наш народ любить белых людей, сочувствовать им и жалеть их». Позднее, тем же вечером Кармайкл беседовал с демонстрантами, убеждая их разойтись по домам. «Нью-Йорк тайме» сообщила, что он сказал им: «Идите домой и возьмите стволы». Однако темнокожие репортеры из «Вашингтон пост» были уверены, что Кармайкл ничего не говорил об оружии. В Ньюарке темнокожий Лерой Джонс, осужденный за хранение оружия после бунта в 1967 году, после смерти Кинга многое сделал для успокоения восставших. Доктор Сильвестер Одом, директор Объединенной общественной корпорации, сказал, что в негритянском гетто Ньюарка часть поджогов была делом рук белых расистов. Джонс видел, как они раскатывали по Центральному району с канистрами бензина... Он сказал по этому поводу: «Они пытались инициировать беспорядки. Они хотели добиться прямого столкновения между чернокожими и полицией, которое, они были уверены, негры выиграть не сумеют. Но мы стремимся к политической власти, чтобы контролировать Ньюарк, и мы верим, что добьемся своего благодаря объединению темнокожих граждан, а не путем вооруженных столкновений с полицией».

Примерно через неделю пламя мятежа стало затухать, но его причины остались. Смерть Мартина Лютера Кинга сама по себе не была причиной бунтов. Она лишь послужила искрой, от которой вспыхнула накопившаяся ярость, подобно тому, как в Уоттсе, в Детройте и в любом другом городе после гарлемского бунта в 1964 году ежегодно любой акт белого насилия вызывал взрыв негодования. Если желание жечь «давно уже зрело в их душах, задолго до гибели доктора Кинга» и если оно действительно свидетельствует о «криминальных наклонностях», то они ни в коем случае не были у них врожденными, а стали следствием постоянного угнетения и чувства безнадежности.

С первого дня двенадцатилетней карьеры Мартина Лютера Кинга его целью, как и целью его сподвижников, была борьба с теми иллюзиями, которые белая Америка питала по отношению к самой себе. Кингу было необходимо выпустить из них воздух. В конечном счете, проповедуя свою мечту о братстве в ситуации драматического и упорного противостояния, Мартин Кинг сделал больше любого другого американца для того, чтобы выставить напоказ лживость хвастливых заявлений белой Америки о том, что она является землей свободы и равенства. Он так и остался непонятым, возможно, что и намеренно, как белыми либералами, так и темнокожими радикалами, которые хотели, и те и другие в своих собственных интересах, считать его гораздо более умеренным политиком, чем он был на самом деле. Первые одобряли, а вторые отвергали его приверженность ненасилию, подчиняясь одной и той же ошибочной логике. Они не обращали внимания на его настойчивые высказывания о власти черных и о достоинстве темнокожего человека. В результате можно сказать, что он оказался между белым либерализмом и воинствующим негритянским радикализмом.

Сам Кинг считал возможным привести белых либералов и черных радикалов к согласию. Он никогда не отвергал таких людей, как Стоукли Кармайкл, а просто пытался направить их воинственность в русло движения ненасилия. В чем он действительно потерпел неудачу — так это в попытке разбудить совесть белой Америки. Но Америка одарила его восхищенным взором, а затем отвернулась, самодовольная, очень гордая собой за то, что поприветствовала его полусонной улыбкой. Ее совесть нуждалась в куда более серьезном раздражителе, иначе ей было не ощутить отчаянно бедственное положение чернокожей Америки — нищенствующей, безработной. Белая Америка не хотела понять, что сама она отнюдь не невинна. Мартин Лютер Кинг хотел спасти душу Америки, и его гибель стала приговором, обвиняющим белую Америку в грехе расизма.

«Доктор Мартин Лютер Кинг был последним гением ненасилия, — сказал Флойд Маккиссик через несколько часов после его смерти. — Ненасилие в наши дни — мертвая философия. Но убили ее не чернокожие люди. Ненасилие пало от рук белокожего народа, от рук белых расистов». Для Маккиссика, Кармайкла и других радикалов движение ненасилия умерло задолго до кончины самого Кинга. Еще в 1963 году черные радикалы типа Лероя Джонса атаковали теорию ненасилия как продукт того, что Джонс назвал «белым миссионерством». Основной посылкой Джонса стало его убеждение в том, что белым удалось привить неграм более первозданную форму христианства, чем та, которую они исповедовали сами. Негритянские церкви и колледжи были основаны на условиях, продиктованных белыми христианами. Подбирались педагоги, чтобы формировать мышление и поведение темнокожих студентов соответственно требованиям общества, в котором господствуют белые люди. Никто и не думал готовить студентов к равенству. Предрасположенность темнокожих верующих людей к непротивлению, говорил Джонс, была в них специально воспитана. Для Джонса, как и для Малколма Икса, негритянская церковь в ее традиционной и типичной форме — это результат особой миссионерской деятельности белых. Такая церковь — не приобщение аборигенов к братству верующих, а средство осуществлять над ними социальный контроль и разного рода манипуляции. Черным христианам, сказал как-то Джонс, сулят загробную компенсацию за то, что они смиряются со своей земной беспомощностью.

Следы того церковного воспитания, которое они впитали с молоком матерей, заметны в мышлении Джеймса Болдуина, Стоукли Кармайкла и других негритянских деятелей. Подобно Ницше, который был сыном и внуком священников-пиетистов, они не могли беззаботно отречься от своего христианского наследства и превратиться в равнодушных атеистов. Даже встав на сторону Антихриста, Ницше представлял Христа как архетип свободы духа. Подобная двойственность свойственна и Болдуину, и Кармайклу, и Элдриджу Кливеру, и многим другим деятелям, выступавшим в защиту силы черных и отвергавших ненасильственные методы борьбы. Можно сказать, что они столь же религиозны, как и Мартин Лютер Кинг, только их религиозность проявилась в отрицании религии. Они не просто отбросили идею ненасилия, как выбрасывают ненужную вещь, а, напротив, боролись с ней. И этим они отдавали должное идее ненасилия и самому Кингу в значительно большей степени, чем все некрологи и соболезнования, произнесенные и напечатанные белой Америкой. Избыточный надрыв, обычно усматриваемые в их призывах к черным взять власть, не обязательно свидетельствуют об их агрессивности. Но он, несомненно, свидетельствует об их солидарности с жертвами черных гетто. Однако эти призывы потенциально опасны.

Мартин Лютер Кинг в течение всей своей сознательной жизни оставался частью негритянской церкви. Он разделял свойственную ей набожность и страсть к старомодным псалмам и гимнам. Он также воспринял традиции американского протестантизма. Он говорил на языке Билли Грэма и любил старомодную риторику либерального протестантизма с характерным для нее цитированием устаревших авторов вроде Джеймса Рассела Лоуэлла и Томаса Карлейля. Если теологию Мартина Кинга рассматривать с точки зрения ее цельности и завершенности, то исследователь будет удивлен обилию в ней простых клише и общих мест. Как богослов-теоретик он кажется мало оригинальным, даже скучным, лишенным живых связей с современными ему течениями теологической и социологической мысли, с другими областями общественных наук. И все же, признав справедливость этих и ряда других критических замечаний, нельзя не согласиться с тем, что взгляды Кинга обладают неповторимой индивидуальной самобытностью.

Писатель Джеймс Болдуин, сын негритянского священника, сумел выразить некоторые из главных прозрений Кинга лучше самого Кинга. Судьба Америки, писал он в 1963 году, зависит от нашего признания того факта, что мы не являемся исключительно белой нацией. Мечта Кинга, которую он лелеял почти всю свою жизнь, которой он много раз делился со своими слушателями и о которой узнал весь мир во время его выступления у мемориала Линкольна, включала в себя веру в то, что американский народ можно спасти от расизма. И Кинг, и Болдуин относились к расизму как к порождению зла, а не как к результату деятельности плохих людей. Они рассматривали его как проявление человеческой глупости и призывали Америку к трансформации. «Целью такой трансформации, — писал Болдуин, — станет безусловное освобождение негров; того, кого так долго гнали и отвергали, теперь следовало бы заключить в свои объятия, не обращая внимания на возникающий риск».

Благодаря мудрости Кинга и его приверженности ненасилию именно негры первыми приняли на себя этот риск. Он взял учение «белых миссионеров» о необходимости стойкости и терпения и добавил к нему концепцию Ганди о спасительной силе страдания. При этом он отделил самих людей от их собственных дурных поступков. Человек в равной мере способен творить как добро, так и зло, но Кинг верил, что «есть что-то в человеческой природе, созвучное добру и добродетели». Поэтому «необходимо уничтожить несправедливую систему, а не отдельных людей, пойманных в силки этой системы». Наглядно демонстрируя добрую волю даже в тех случаях, когда оппоненты явным образом были не правы, Кинг создавал такую ситуацию, при которой его претензии представали в наиболее выгодном свете, а неправедные дела оппонентов казались совершенно непростительными. Но Кинг всегда оставлял своим оппонентам возможность измениться. Давление, оказываемое на них, выводило все внутренние, скрытые конфликты на поверхность, сохраняя инициативу и моральный контроль над ситуацией в руках сторонников ненасилия; при этом создавалась основа для примирения конфликтующих сторон.

Ганди понимал «незаслуженное страдание» как путь к спасению посредством накопления личных заслуг. В версии Кинга «незаслуженное страдание» неразрывно связано с христианской идеей братской любви. Что Кинг не удосужился объяснить даже в нескольких словах, так это свою собственную, неповторимую интерпретацию братской любви с точки зрения немотивированной ответственности. Чувствуя себя чернокожим мессией, призванным спасти белую Америку, он возложил на себя бремя незаслуженной ответственности. «Разве я сторож брату своему?» — вопрошал Господа Каин. Собственный ответ Кинга был однозначен: «Да». Он был склонен чрезмерно винить самого себя в тех случаях, когда несчастья происходили с людьми, за которых он чувствовал себя ответственным. Вполне возможно, что так в нем воплотилась часть «белого миссионерского» учения, призванного отвести обвиняющий перст от виновных белых людей и заставить негра во всех грехах винить самого себя. Но Кинг прорвался к самой сердцевине евангельского учения, и это позволило ему, темнокожему человеку, отождествлять себя с самим Иисусом, который, зная, что он не виновен в грехах своих современников, взял тем не менее на себя ответственность за грехи мира. Благодаря этому страдания Иисуса обрели спасительную силу. И именно поэтому образ Иисуса и его «этика любви» всегда оставались центральными в мышлении Кинга.

В основе обвинительно акта, вынесенного Лероем Джонсом ненасилию, лежит неверное понимание его фундаментальных основ. Но и само это ложное толкование вполне закономерно и многозначительно. Оно не могло бы возникнуть, не будь сопротивление белых столь упорным. Для Джонса ненасилие Кинга было всего лишь способом «утешить» отчаявшихся, стремлением играть в игру, придуманную белыми. Решающим является вопрос: действительно ли ненасилие, проповедовавшееся Мартином Кингом, теоретически и практически ничем не отличается от тех призывов к смирению, которыми негритянская церковь всегда кормила свою паству. Джонс полагает, что белым либералам вместо того, чтобы поддерживать негритянское движение ненасильственных протестов, следовало бы направить весь свой миссионерский пыл на самое белое сообщество, которое порождает насилие и жестокость. Это верный аргумент, и, пока белые либералы не последуют данному совету, мотивы той поддержки, которая оказывается ими движению ненасилия, у темнокожих американцев всегда будут вызывать большие сомнения.

Наиболее широко распространенным типом белого расизма является расизм, который имел в виду Джеймс Болдуин, говоря об «этих невинных людях». Это — бездумное отношение к проблемам людей другой расы, обусловленное отсутствием сострадания. Его вообще сложно назвать «расизмом». Как указал Пол Гудмен: «Негры являются жертвами системы отношений собственности и власти, тогда как нынешние белые северяне, как индивиды, не играют роли их сознательных и реальных угнетателей». Они просто пользуются преимуществами этой системы, но их привилегии сомнительны. Негры могут получить сиюминутное удовлетворение, излив свой гнев на этих беззаботных людей, дав им ощутить всю тяжесть их вины, но в конечном счете это может привести только к еще большему непониманию между ними. Самый разумный путь — научить этих людей, не преувеличивая их собственной вины, видеть американскую жизнь такой, какая она есть, заставить их понять, что мечта, владевшая Мартином Лютером Кингом, может и должна также принадлежать им самим, что это — единственное, о чем им стоит мечтать, за что можно и должно сражаться, не жалея сил и средств.

Когда общество по достоинству сумеет оценить масштаб личности Мартина Кинга, он будет признан не просто великим негром, вождем своего народа, но и величайшим из лидеров всей американской нации. И станет ясно, что именно потому, что сам он был темнокожим, он смог стать вожаком как черных, так и белых людей. Он был вожаком в полном смысле слова, его новая Америка была частью того общего будущего, к которому должно стремиться все человечество. И его ненасилие было не просто средством достижения этой цели. «В конечном счете, — говорил он, — мы должны видеть, что цель есть последняя стадия процесса, результат попытки создать идеал». Общество, в котором господствует бессердечный закон, нуждается не только в замене плохих законов на хорошие. Оно нуждается в том, чтобы ему показали, каким образом функционируют совесть и чувство сострадания. Мы мало что поймем в Движении, во главе которого стоял Кинг, если будем думать, что оно в основном стремилось добиваться помощи федеральных властей. В конце концов, требование Движения послать на избирательные участки на Юге членов федерального избиркома было лишь одним из эпизодов масштабной борьбы за углубление американской демократии.

Последняя кампания Кинга — участие в забастовке коммунальщиков Мемфиса — была продиктована желанием обеспечить официальное признание человеческого достоинства у людей из низших, беднейших слоев. Главным в их борьбе был даже не вопрос о заработной плате. Они боролись за свое право заключить контракт с властями города Мемфиса в качестве одной из равных договаривающихся сторон, чтобы более не зависеть от произвола городских чиновников. После гибели Мартина Кинга его вдова прошла вместо него во главе запланированной массовой демонстрации, в которой приняли участие лидеры ведущих профсоюзов страны, и рабочие Мемфиса в конце концов добились требуемого. А некоторое время спустя Ралф Эйбернети возглавил поход бедных на Вашингтон. По первоначальному замыслу, Вашингтон, где участники похода должны были собраться все вместе и стать одним лагерем, назывался «городом Надежды». Эйбернети изменил это название, предпочтя ему «город Воскресения». Эта замена была глубоко символична, ибо убийство Мартина Лютера Кинга не было рядовым случаем, очередной задержкой на пути к прогрессу. Как писал лидер «Черных пантер» Элдридж Кливер, чернокожие люди воспринимали смерть Кинга «как окончательный отказ белой Америки от всяких надежд на примирение, от всяких надежд добиться перемен мирными, ненасильственными способами». Эта надежда, если ей было суждено вновь появиться, должна была родиться снова, восстать, как феникс из пепла, из гибели Кинга. Сам Кинг видел в походе бедных «последний шанс», и в первые недели после его смерти поход казался еще более необходимым.

Нечто подобное перерождению должно было произойти в сознании Америки. Это не значит, что белые американцы должны были перестать быть самими собой. Но они должны были проснуться и увидеть Америку широко открытыми глазами, такой, какой ее видят другие народы, которые ориентируются на общечеловеческие представления и ценности. Белые американцы должны были признать, что «черный цвет тоже прекрасен» и что, хотя они сами не черные, черные люди тоже «наши», неотъемлемая часть «нас самих». Они должны были понять, что белый расизм для них самих гораздо опаснее и разрушительнее, чем чернокожие мятежники. Они должны были признать, что удобная формулировка: «Я лично лишен расовых предрассудков» — просто отговорка, увиливание от этой ответственности, позволяющее им невольно соучаствовать в деле постоянного подавления всяких надежд. Они должны были понять, что Мартин Лютер Кинг умер не только за черный народ, но и за них тоже.

«Очень трудно, — говорил Мартин Лютер Кинг, — создать мир, в котором все мужчины и женщины могли бы жить в мире, где у каждого была бы подходящая работа и хороший дом и где все дети получали бы такое образование, какое их головы способны воспринять. Но если такой мир появится в наши дни, то он будет создан в Америке руками негров и белых людей доброй воли. Он будет создан людьми, обладающими мужеством, которые покончат со страданиями тем, что добровольно возьмут их на себя, не заставляя страдать других людей. Этот мир будет создан в процессе освобождения от расизма и насилия, столь характерных для западной цивилизации. Но прежде всего он потребует от людей готовности жить в братстве, сотрудничестве и мире».

В своей исторической речи у мемориала Линкольна Мартин Лютер Кинг использовал понятие «долговая расписка». Он пытался не столько осудить белую Америку, сколько хотел видеть ее обновленной, более пригодной для жизни не только негров, но и всех американцев. Он знал, что облегчение участи чернокожей бедноты и искоренение негритянских гетто будет стоить стране очень дорого. Но вопрос не ставился так: у белых отнимем, черным прибавим. Победа одних не должна достигаться ценой поражения других. Все должны стать богаче. Негритянская революция — это американская народная революция, цель которой — равноправное распределение власти. Такие люди, как сенатор Джеймс Истленд из штата Миссисипи, безусловно, в результате проиграют, но белый народ штата Миссисипи — выиграет. Главные враги революции — те люди, которые поддерживали существующий режим.

Истинное содержание революции Мартина Лютера Кинга — это борьба за человеческое в человеке: «Возлюби ближнего, как самого себя». Не надо никакой унижающей жалости, никакого милосердия. Необходимо только подлинное человеческое понимание и сочувствие. Эрик Линкольн очень точно сформулировал это положение: «Если революция будет успешной, она породит более здоровое, более крепкое, более демократическое общество. Ее успех или неудача зависят от того, какую роль в ней сыграет ответственная часть американской общественности. Если революция окажется мертворожденной по причине того, что белые не оказали ей достаточной поддержки, или же ввиду того, что ей мешал шовинизм чернокожих националистов, или же оттого, что федеральные власти так и не разобрались с приоритетами и целесообразностью, в проигрыше окажется вся Америка. Нынешнее общество смело сможет переставить свои часы на сто лет назад».

Термин «революция» подразумевает и настоятельную необходимость общественных перемен, и их срочность, и то, что социальные процессы в этот период принимают несколько хаотическую форму. Однако в первую очередь он означает полноту и скорость трансформации общества. Как отметил Нэтэн Райт, революция ведет не только к улучшению положения городской бедноты, а «таким образом меняет баланс сил, что каждый человек обретает какой-то вес и свою меру ответственности за Америку, за ее судьбу». Эта революция, по сути, является подлинным продолжением, а не отрицанием революции, в процессе которой родились Соединенные Штаты.

Теолог Гарви Кокс сказал о Мартине Кинге: «Благодаря ему я горжусь, что я — баптист». В священстве Кинга было очень много традиционного и много — современного. Он довольно строго соблюдал обряды, но при этом он был открыт для широкого спектра экуменических идей. Без особого эпатажа он гордился тем, что он — баптист. Но, решив стать священником, он должен был определиться с тем, какого толка будет его баптизм. Главное, что Кинга привлекало в этой конфессии — ее богатые свободолюбивые традиции, которые он приспособил к своему собственному пониманию евангельского учения. Такого же типа баптистом был Уолтер Раушенбах. Мартин Лютер Кинг был одним из тех, кто нес ответственность за образование Прогрессивного баптистского конвента, этого очень важного инструмента реформ внутри негритянской церкви. Участие Кинга в его создании весьма показательно: он терпеть не мог никаких ветхих традиций. С самого начала своей пасторской деятельности он постарался освободить вверенную ему церковь от оков отживших обычаев и несуразностей. Он взял шефство над самой обычной конгрегацией, состоявшей из заурядных представителей негритянского среднего класса со всей их чопорностью, ограниченностью, замкнутостью и чванством. За короткое время ему удалось сделать из них нечто новое — боевую дружину преданных христиан, становой хребет и гвардию его армии, осуществившей тяжелый и опасный крестовый поход за человеческое достоинство. Это, пожалуй, и было самым замечательным из всех его невоспетых пока достижений. Он не подбирал себе специальной группы убежденных радикалов. Он просто взял среднюю церковную общину, взял такой, какой она была, и сумел выявить лучшее в ней.

Жизнь парадоксальна: Ганди, начав с проповеди общечеловеческой значимости ненасилия и с проповеди полезности всех религий, стечением времени становился все более «ортодоксальным» индуистом, соблюдавшим очень строгий монашеский режим и даже желавшим «покончить с половым влечением». Кинг, напротив, отправился в свое теологического паломничество, имея очень скудный багаж типичного темнокожего баптиста. Жизнь и путешествия расширили его кругозор, обогатили память и душу, одновременно укрепив в нем, как космополитическое ощущение принадлежности всему человечеству, так и его сугубо церковные, негритянские корни. Он был знаком и встречался со многими президентами, профсоюзными и общественными деятелями, со священниками самых разных конфессий. В людях он научился видеть общечеловеческое начало, принимая его как свое собственное. Пережив много кризисов, познав любовь и страх, надежду и отчаяние, он достиг высокой степени самопознания. Его священство было глубоко укоренено в его христианском мироощущении. Он всегда чувствовал, что он — христианин, дитя Господа, не какого-то туманного абстрактного Вседержителя, а Бога, любящего Своих детей, воплощенного в человеческом образе Иисуса. Связи Кинга с экуменическим христианством позволили ему весьма либерально относиться к своему баптистскому наследию. Он не требовал строгости. Не следует недооценивать и то воздействие, которое оказала на него поездка в Индию, а также глубокую симпатию, которую со временем он стал испытывать по отношению к иудаизму. Все это было связано с ощущением общечеловеческой солидарности, которое, углубляя космополитизм Кинга, одновременно помогало ему отчетливее осознавать свои собственные корни. В последние годы своей жизни он не только не растерял своего христианства, но и, напротив, углубил, упрочил и расширил его. Он мог с полным на то правом заявить: «Для того чтобы перекинуть мостик через пропасть враждебности, страха и недоверия, разделивших наши народы, белый человек должен пойти по стопам своих черных братьев, чтобы на себе испытать хотя бы часть их боли и их мук». Он мог это сказать потому, что сам лично все это испытал и был способен на сопереживание.

Смерть Мартина Лютера Кинга обозначила конец одной эпохи и начало другого, нового времени. И это новое время с интересом приглядывается к мечте Кинга, тянется за ней, приглашая Америку — да и не только Америку, а весь мир — смело пойти навстречу своей судьбе.

Ненасилие не было для Кинга панацеей от всех болезней. Это — лишь средство, вполне совместимое с цель — созданием общества, где каждый человек может сохранять чувство собственного достоинства. В последнюю неделю своей жизни Мартин Лютер Кинг очень много думал о будущем. Он не был солнечным оптимистом. Его оптимизм, скорее, можно назвать мученическим, поскольку он был прочно укоренен в почву реальности. Кинг знал, что легких побед не будет. Он не имел никаких гарантий, что добьется конечной победы. Теперь нам предстоит продолжить его дело, борясь за его идеи и за его мечту, дабы дать им воскреснуть и заблистать с новой силой.

 
Ко входу в Библиотеку Якова Кротова