Ко входуЯков Кротов. Богочеловвеческая историяПомощь
 

Эрнест Лависс, Альфред Рамбо

ИСТОРИЯ XIX ВЕКА

К оглавлению

Том 4. Часть 2. Время реакции и конституционные монархии. 1815-1847.

ГЛАВА X. АЛЖИР И ФРАНЦУЗСКИЕ КОЛОНИИ. 1815—1847


I. Завоевание Алжира


Состояние Алжира.

В начале XIX века Алжир, замкнутый между гасанийским шерифатом Марокко и турецким регентством Тунисом, представлял в этнографическом и социальном отношениях ту же самую картину, как и в момент турецкого завоевания в XVI веке. Коренное население состояло преимущественно из берберов, исконных обитателей страны, и арабов, завоевавших ее в VII и XI веках. [Кроме этих двух главных племен, здесь жили турки, куллуклу (“сыновья рабов”) — потомки турок от туземных женщин, затем мавры — крайне неточное наименование обитателей прибрежных городов (первоначальный смысл этого слова — горцы), наконец, негры, ввезенные сюда работорговцами.] Берберы, как и ныне, составляли огромное большинство населения, хотя многие из их племен под религиозным влиянием арабов вместе с их верою усвоили и их язык. Однако ислам, исповедуемый всеми алжирцами, не объединил страну даже в религиозном отношении: не говоря уже о еретиках ибадитах, нашедших убежище в пяти городах Мзаба, правоверные мусульмане группировались в общества, или братства, хуанов (братьев), часто враждебные друг другу, и между религиозными вождями (марабу, мадхи, шерифы, начальники орденов) беспрестанно разгоралось страстное соперничество из-за влияния или приношений (циара), которыми обогащала их набожность верующих.

С социальной точки зрения туземное население Алжира заключало в себе следующие элементы: оседлые жители, особенно в Кабилии, Оресе, большинстве горных массивов и во всем Телле, т. е. на побережье; полуоседлые, кочевавшие на недалеких расстояниях, особенно в области плоскогорий; и, наконец, кочевники, кочевавшие по далеким пространствам в Сахаре. Сама Сахара имела оседлое население; это были жители ксуров, т. е. укрепленных деревень, находившихся в редких оазисах, и жители мзабского Пентаполя. Многие племена, среди них — почти все горные, имели свое общинное устройство в демократическо-республиканском духе и составляли федерации (кбила, откуда название кабилы), другие повиновались выдающимся военным предводителям или могущественным религиозным вождям. Алжир по существу представлял собой обширную “анархию”, так как здесь почти непрерывно шла война между кочевниками и оседлым населением, между крупными вождями, между племенами, а в берберской Кабилии — даже между отдельными деревнями.

На эту туземную анархию турецкий режим как бы наложил другую анархию, порожденную его собственным упадком. С тех пор как место паши, или бейлербея, присылаемого Портою, занял оджак, т. е. ополчение йолдашей, или янычар, с его выборными деями, в самом Алжире часто происходили революции. Дею приходилось ладить со своими собственными солдатами, с честолюбивыми и алчными офицерами, с таифой, т. е. с корпорацией рейсов, или капитанов судов, с мятежными кабильскими и арабскими племенами. Притом прямая власть дея простиралась лишь на северную часть Алжира. Управление остальной страной он принужден был доверять трем беям (бегам): бею Титтери, имевшему резиденцией Медею, бею Орана и бею Константины.

Организуя после завоевания управление Северной Африки, турки во многих отношениях как бы вновь изобрели административные приемы римской эпохи, к которым в свою очередь обратились и французы, по крайней мере в первый период своего владычества. Дей и трое беев держали в главных городах гарнизоны из янычар (нуба); кроме того, у них были особые отряды (махалла) для сбора дани с племен, редко обходившегося без кровопролитий. Турки умели искусно использовать туземцев как орудие своей власти, жалуя красные плащи выдающимся берберским и арабским вождям, которые принимали титулы халифов (наместников), баш-ага, ага, каидов. Турки содержали туземную конницу, так называемую сипахи, делившуюся на смалы. Они делили племена на племена райя, платившие дань, и племена махзен, свободные от дани, но обязанные помогать при сборе дани с первых. В случае войны с неверными все племена поставляли как конные (гумы), так и пехотные (сага) контингенты. Горные берберы обеих Кабилий путем побед, одержанных ими над турецкими махалла, добились того, что их не причисляли ни к райя, ни к махзен. Как и в течение почти всей римской эпохи, они сохранили свою суровую независимость.

Христианским странам алжирское регентство давало себя чувствовать преимущественно разбойническими подвигами своих корсаров. Единственное средство, при помощи которого большинство приморских государств Европы сумело гарантировать от грабежей свои торговые суда и даже самые берега, состояло в уплате регентству настоящей дани (лезма). Франция всегда отказывалась платить эту дань: капитуляции, заключенные ею с сюзереном всех трех “варварийских” (или “берберийских”) регентств — Портою, казалось, достаточно ограждали ее флаг. Наконец в 1815 году Венский конгресс взволновался и заявил, что Европа более не намерена терпеть разбоя варварийских пиратов. В 1816 году Англия, которой поручено было исполнить это решение, послала сюда внушительную эскадру под начальством лорда Эксмаута. Тунисский и триполийский беи подчинились его требованиям, выдали пленных христиан и обещали более не разрешать экспедиций корсаров. Дей Омар ответил отказом, и часть экипажей английских судов, высадившихся в Калле, была перебита. 26 августа лорд Эксмаут подверг город Алжир бомбардировке. Дей принужден был заключить договор (30 августа), в силу которого воспрещались экспедиции корсаров, уничтожалось рабство христиан и подлежали освобождению все пленные (числом до 3000).


Разрыв между Францией и алжирским деем.

Хусейн, ставший в 1818 году деем, был турком из Смирны, служил офицером в войсках султана и бросил службу, чтобы искать счастья в Алжире. Он был грамотен и потому скоро стал ходжей (писарь), а потом и ходжей-кавалло (“секретарь” кавалерии). Он сумел приобрести популярность как среди мавров-горожан, так и среди турецких янычар, несмотря на то, что они в это время яростно враждовали друг с другом. Приход к власти Хусейна был результатом их временного примирения. Его предшественник Али-ходжа путем небольшого государственного переворота перенес свою резиденцию из Дженины, дворца в нижней части города, которым в случае мятежа легко овладевали солдаты, в Касбу, представлявшую собой настоящую крепость; отсюда дей держал в подчинении и терроризировал Алжир своими пушками и своей дикой негритянской армией.

У Хусейна возник конфликт с Францией по поводу денежных претензий Бакри и Бюзнаха. Это были два еврея из Ливорно, принявшие на себя задаток в пять миллионов и подряд на поставку хлеба во Францию, взятые деем во время Директории. Так как у них у самих были кредиторы, заявившие протест, то им уплатили только 4500000 франков, а остальное удержали в сохранной кассе (Caisse des depots et consignations) до тех пор, пока французский суд выяснит законность этих протестов. Хусейн требовал уплаты семи миллионов полностью. Он писал французскому правительству письма в повелительном, иногда наглом тоне и наконец оскорбил французского консула Деваля, ударив его 30 апреля 1827 года в Касбе ручкой своего опахала.

Французское правительство потребовало соответствующего удовлетворения и в то же время отозвало Деваля. 15 июня 1827 года небольшая эскадра начала блокаду Алжира. [Завоевание Алжира было предрешено и подготовлено еще при Наполеоне I. Он велел разработать вопрос детально, и в архиве военного министерства хранились документы, которые очень пригодились, когда при Карле X решено было наконец нанести окончательный удар. “Оскорбление” Деваля отрицалось не только алжирскими арабами, но и англичанами. Полиньяк ускорил вторжение в Алжир, так как, готовя государственный переворот, он хотел предварительно “покрыть славой” непопулярное в армии белое знамя Бурбонов и показать, что не только Наполеон умел совершать завоевания. — Прим. ред.]

Военный министр Клермон-Тоннер предлагал высадить здесь целую армию, но Виллель, председатель совета министров, не согласился на это. Министерство Мартиньяка пыталось возобновить переговоры с деем, но они ни к чему не привели. Между тем блокада оказывалась безуспешной; французский адмирал снова сделал попытку добиться соглашения: он попросил аудиенции и отправился в Касбу (31 июля 1829 г.). Адмирал не добился ничего, а при выходе из гавани его судно целых полчаса служило мишенью для огня батарей (3 августа).

Известие об оскорблении, нанесенном французскому флагу, было получено в Париже как раз в ту минуту, когда власть перешла к кабинету Полиньяка. Последний принял близко к сердцу нанесенное оскорбление, и на заседании совета министров 31 января 1830 года было решено отправить экспедицию в Алжир.


Алжирская экспедиция.

Приготовления делались быстро. Собрано было 3 пехотных дивизии, 3 стрелковых эскадрона, саперы и артиллерия, в общем 36000 человек, и сформирована эскадра почти в 100 военных судов, в том числе 11 линейных и 24 фрегата, и около 500 транспортных судов. Военный министр Бурмон временно передал свою власть Полиньяку и сам принял на себя командование армией, надеясь изгладить из памяти свое поведение в 1815 году [Бурмон в июне 1815 года изменил Наполеону и перебежал к пруссакам. — Прим. ред.], но одного его имени было достаточно, чтобы сделать экспедицию непопулярной среди либеральной части французского общества.

25 мая 1830 года эскадра покинула тулонский рейд. Вследствие бурной погоды ей пришлось пережидать у Балеарских островов до 10 июня; 13-го она прошла в виду Алжира, продолжая путь к полуострову Сиди-Феррук. Этот полуостров имеет в длину около 1000 метров при средней ширине в 500; на его оконечности возвышается старинная испанская башня (Торре-Шика) и гробница св. марабу Феррука. Полуостров ничем не был защищен, и первые французские батальоны заняли его без единого выстрела. Все свои силы неприятель сосредоточил в защищенном батареями лагере на высотах плоскогорья Стауэли. Здесь было около 25000—30000 человек, собравшихся из всех четырех алжирских провинций: янычар, пехотинцев куллуклу и кабилов, турецких и арабских всадников. 19 июня, на рассвете, построившись двумя колоннами, алжирцы яростно атаковали фронт французских войск. После ожесточенной битвы нападавшие были отброшены; оттоманские батареи, а затем и самый лагерь на Стауэли были взяты; в лагере оказались громадные запасы провианта и оружия.

С 19 по 28 июня 1830 года главнокомандующий ждал эскадру, которая должна была доставить ему осадные материалы, а 29-го на рассвете французское войско двинулось на батареи, прикрывавшие неприятельский центр, и днем заняло позицию на расстоянии пушечного выстрела от Касбы.


Капитуляция Алжира.

Участь Алжира зависела от возвышающегося над ним форта Император. [Назван в память Карла V; но большинство французских солдат под императором понимало одного Наполеона.] 4 июля 1830 года, на рассвете, из всех осадных батарей был открыт огонь по форту. К десяти часам огонь со стороны осажденных почти совсем прекратился. Вдруг раздался страшный взрыв: это взлетел на воздух форт; хазнаджи (казначей), которому поручена была оборона, велел поджечь пороховой погреб. Дымящиеся развалины были тотчас заняты осаждающими, которые, установив орудия, немедленно открыли огонь по форту Баб-Азуну и по Касбе. Дей понял, что дальнейшее сопротивление невозможно. Бурмон определил условия его подчинения: 1) Касба, прочие форты и все ворота должны быть переданы французам на следующий день, 5 июля, в десять часов утра; 2) дей сохраняет свою личную казну, составлявшую 8 миллионов; 3) он вправе удалиться со своей семьей и своим имуществом, куда пожелает; 4) те же права предоставляются солдатам турецкого ополчения; 5) жителям гарантируются свободное отправление их культа и неприкосновенность их жен, собственности, торговли и промышленности. 5 июля в полдень ворота были открыты французам. Кабилы и арабы-сельчане уже раньше очистили город, а янычары, уйдя в свои казармы, ждали приказаний победителя; Хусейн-дей, кончив приготовления к отъезду, перешел в один из домов нижнего города. Хазнаджи стоял у ворот Касбы с ключами от казны регентства в руках. Эта казна была сначала исчислена в 100 миллионов; на деле в ней оказалось лишь 48684528 франков.

10 июля дей отплыл на французском фрегате со своим гаремом, министрами и слугами — всего 110 человек, в том числе 55 женщин, — а 2500 янычар на четырех французских кораблях были отправлены в Малую Азию.


Управление Бурмона.

Потребовалось лишь несколько дней, чтобы уничтожить державу, три века державшую в страхе европейские берега Средиземного моря. Но взятие главного города вовсе еще не означало покорения всего Алжира. У самых ворот столицы начиналась территория воинственных и непокорных племен; рекогносцировка в окрестности Блиды стоила французам 15 убитых и 43 раненых. В этой стране все было ново победителям, и они не умели разбираться ни в пестром разнообразии рас, ни в причинах их взаимной вражды — в их предрассудках, страстях и антипатиях. Так, Бурмон назначил алжирским агою мавританского негоцианта Сиди-Хамдана, не подозревая, какое тяжкое оскорбление он наносит “вождям большого шатра”, подчиняя их “торгашу”.

При известии о парижской революции в военном совете, состоявшемся 12 августа 1830 года, Бурмон предложил оставить в Африке 12000 человек, а с остальными отплыть во Францию на помощь королю. Но адмирал Дюперре отказал ему в своем содействии. 17 августа Бурмон был принужден поднять трехцветное знамя, приказал очистить те три изолированные укрепления, куда поставил французские гарнизоны, — Мерс-эль-Кебир, Оран и Бон, и сосредоточил все свои войска в Алжире. 3 сентября он отплыл в изгнание, передав начальство генералу Клозелю.


II. Период колебаний


Смена французских губернаторов.

Быстрая смена военных начальников, которым вверялась власть над новой колонией, ясно показывает, как неопределенны были замыслы французского правительства относительно Алжира в первые десять лет царствования Луи-Филиппа. За маршалом Бурмоном следовали: Клозель (2 сентября 1830 г.), Бертезен (2 февраля 1831 г.), Савари, герцог Ровиго, бывший дипломат и руководитель полиции при Наполеоне (7 января 1833 г.), Вуароль (апрель 1833 г.), д'Эрлон (27 июля 1834 г.), опять Клозель (8 июня 1835 г.), Дамремон (12 февраля 1837 г.), Вале (с октября 1837 по декабрь 1840 года); итого — в десять лет девять губернаторов.

В начале царствования Луи-Филиппа ввиду грозных событий, совершавшихся в Европе, французское правительство даже не знало, оставит ли оно за собой Алжир; поднимался разговор о том, чтобы сократить алжирский гарнизон до нескольких тысяч человек. Затем Клозель добился разрешения удержать при себе несколько больше одной дивизии; он занял Блиду и Медею и снова овладел Ораном и Мерс-эль-Кебиром, но отдал их одному из братьев тунисского бея под тем условием, чтобы другой брат бея прогнал из Константины враждебного французам Хаджи-Ахмеда. Преемник Клозеля Бертезен эвакуировал Медею; по просьбе жителей Бона он прислал им на помощь против горцев 127 человек, которые скоро были преданы и изгнаны из города. Зато брат тунисского бея, обрадованный известием, что французское правительство отказывается одобрить меры, принятые Клозелем, ушел со своими тунисцами от осажденных им Орана и Мерс-эль-Кебира. При герцоге Ровиго французы снова заняли Бон, наполовину уже завоеванный Хаджи-Ахмедом. В марте 1833 года Вуароль, восхищенный доблестью, с которой 1350 турок, или куллуклу, в Мостаганеме отражали все атаки разбойников, принял их на французскую службу и вслед за тем занял город. В июне по просьбе жителей он занял также Бужию. В этот момент французы располагали непрерывной цепью укреплений с запада на восток: Оран, Мерс-эль-Кебир, Мостаганем, Алжир, Бужия и Бон. Владея этими изолированными пунктами, они господствовали почти над всем побережьем; но у самых ворот Алжира французам принадлежала одна только Блида; равнину Метиджи, столь соблазнительную для колонизации, упорно оспаривали у них гаджуты. Внутри страны французы ничем не владели, их имя ничего не значило, они ничего не знали, На востоке бей Константины расширялся за пределы своей области — в Алжирскую провинцию; на западе марокканцы интриговали в Маскаре, Милиане, Медее и осадили куллуклу Тлемсена, нашедших себе убежище в машуаре, т. е. в цитадели.

В истории этих первых десяти лет, столько раз ознаменованной упадком престижа Франции и наполненной бесплодными и кровопролитными военными прогулками, которые показали только выносливость французских войск, важнейшие события группируются на западе вокруг личности Абд-эль-Кадера, на востоке — вокруг личности бея Константины.


Первые шаги Абд-эль-Кадера.

На зауйи Гетна-уэд-эль-Хаммам, близ Маскары, жил марабу, по имени Маги-эд-Дин, выдававший себя за шерифа, т. е. потомка пророка. Избранный недовольными в верховные вожди, он провозгласил джихад, т. е. священную войну. Будучи дважды отброшен от Орана французами, Маги-эд-Дин, ссылаясь на свой преклонный возраст, предложил в вожди мятежникам своего третьего сына Абд-эль-Кадера, носившего звание хаджи, так как он совершил вместе с отцом паломничество в Мекку.

Абд-эль-Кадер родился в 1807 году, и в то время ему было двадцать пять лет. Он был невысокого роста (несколько больше пяти футов), но очень изящно сложен, со смуглым цветом лица, широким и высоким лбом, голубыми глазами с длинными черными ресницами, тонким, слегка горбатым носом и очень маленькими руками и ногами: словом, совершенный образчик чистейшего арабского типа. Абд-эль-Кадер был гибок, ловок, неутомим, искусен во всевозможных военных упражнениях, смелый наездник; его отличали блестящая храбрость, фанатическое благочестие и безграничное честолюбие. Его учитель, Ахмед-бен-Тагар, обучил его всему, что может знать арабский ученый по части богословия, правоведения, философии и точных наук; кроме того, он изучил великих арабских поэтов. Он был воин, поэт и “святой”.

Племена провозгласили Абд-эль-Кадера султаном, т. е. царем, но во внимание к Марокко он удовольствовался титулом эмира. [Чтобы привлечь к себе сторонников Марокко, Абд-эль-Кадер выдавал себя лишь за халифа (наместника) марокканского султана. Он именовал себя также Наср-эд-Дином — “доставляющим торжество вере”.] Он разослал повсюду письма, извещая о своем воцарении и призывая верующих к священной войне.

Между тем мусульманский мир далеко не отличался единством ни в то время, ни позднее. Куллуклу, засевшие в тлемсенском мешуаре, марокканская партия в Тлемсене, руководимая Бен-Нуной, принявшим титул паши, оба племени махзен (дуаиры и смела), фанатики-дервиши, полчища которых, состоявшие из оборванцев, повиновались Деркауи, турки в Мостаганеме, могущественный и благочестивый марабу Аин-Мадхи из династии Тиджини, наконец, республиканские общины горных берберов не признавали как светской, так и духовной власти эмира. В округе самого Орана Абд-эль-Кадеру пришлось вступить в борьбу с двумя племенами махзен — дуаирами и смела, причем он был разбит и спасся от смерти лишь благодаря быстроте своего коня.

Он снова выступил на священную войну, но был остановлен блокгаузами, возведенными оранским комендантом, генералом Демишелем.

Обескураженный этими неудачами, Абд-эль-Кадер обратился против Тлемсена, взял город, но не сумел взять цитадели; потерпел он неудачу и под Мостаганемом.


Договор Демишеля (1834).

Как раз французы и помогли Абд-эль-Кадеру поправить свои дела. Под предлогом переговоров об обмене пленных Демишель вступил с ним в сношения, приведшие к заключению прелиминарного мира в Оране. Парижское правительство прислало инструкцию, по которой Абд-эль-Кадер должен был признать себя вассалом короля французов, платить ему ежегодную дань, отказаться от всех союзов, идущих вразрез с французскими интересами, покупать оружие и военные запасы исключительно во Франции и представить заложников, взамен чего Франция признает его беем. Но когда эта инструкция прибыла в Оран, окончательный мир был уже заключен (26 февраля 1834 г.) на следующих условиях: эмир владеет всей западной страной, исключая Оран, Мостаганем и Арзей; в этих трех городах он будет держать консулов (укиль); Франция будет представлена при нем в Маскаре несколькими офицерами; для поездок внутри страны французы должны быть снабжены паспортом, который выдается одним из укилей и визируется командующим генералом. Ни одно из этих условий не заключало в себе и намека на подчинение Абд-эль-Кадера: он не должен был платить дани, мог покупать оружие, где хотел, и, вместо того чтобы дать заложников, назначал укилей, т. е., можно сказать, шпионов. Но в Париже эта маленькая война уже до того надоела, что договор был утвержден королем. Правда, там знали только французский текст договора, а не арабский, к которому Демишель приложил свою печать, недостаточно ознакомившись с ним, и который был крайне невыгоден для французов.

Способ, которым эмир привел в исполнение договор, возбудил у французов еще большее разочарование, чем самый договор. В Оране укиль эмира грозил сторонникам Франции, арестовывал и отправлял в Маскару подозрительных, запрещал туземцам поставлять французам лошадей. На равнине Абд-эль-Кадер атаковал и рассеял племена махзен; прежде чем возобновить джихад против французов, он воспользовался перемирием, чтобы покончить счеты с непокорными его власти мусульманами.

Вскоре он написал Вуаролю, что, “умиротворив” Запад, он намерен теперь перейти Шелиф, чтобы умиротворить и Восток. Демишель, завидовавший алжирскому губернатору, поощрял эмира и писал ему, что “ждет лишь отъезда Вуароля, чтобы сделать подвластными ему все земли до Туниса”. Генерал-губернатор, беспрестанно приглашавший Абд-эль-Кадера не нарушать договора, скоро понял причину его смелости: эмир сообщил ему арабский текст договора. Тщетно Демишель заявлял, что текст этот подложен; он был отрешен от должности (16 января 1835 г.), но Абд-эль-Кадер упорно требовал себе тех льгот, которые обеспечивал ему подложный текст.


Возобновление военных действий.

Генералу Трезелю, преемнику Демишеля в Оране, было предписано на малейшее нападение отвечать разрывом. Но д'Эрлон, заместивший Вуароля, приказал Трезелю, как своему подчиненному, всеми силами поддерживать мир. Абд-эль-Кадер не преминул воспользоваться бездействием французов. Он победителем перешел Шелиф, помирился с племенами, тревожившими французских поселенцев в Метидже, вступил в Милиану, затем в Медею, где беем был назначен тоже его ставленник. Д'Эрлон, получивший приказ из Парижа не допускать нарушения границы — Шелифа, послал офицера в Медею, чтобы убедить эмира вернуться. Подарки, присланные эмиру губернатором, были с великой пышностью перевезены в Маскару, как дань Франции победителю; но Медею эмир оставил за собой. Затем, так как Трезель отказал ему в оружии, он сделал попытку взять Оран голодом. Д'Эрлон поспешил сюда, чтобы столковаться со своим подчиненным. Абд-эль-Кадер почти на его глазах пытался разбить племена махзен, скрывавшиеся под защитой оранских пушек. Чтобы защитить их, Трезель вышел из крепости с 1400 пехотинцами и 600 всадниками (14 июня 1835 г.). Колонна двигалась медленно, так как французские солдаты под этим палящим солнцем были одеты словно для европейской войны, и, кроме того, их еще задерживал обоз и обычные военные грузы. 26 июня в роще Мулай-Исмаил колонна встретила эмира с 10-тысячным войском, ядро которого составлял его отборный батальон (1340 человек), вооруженный французскими ружьями и штыками. Несмотря на смятение, охватившее обоз, битва, оказавшаяся довольно кровопролитной, была выиграна французами. 28-го Трезель велел отступить по направлению к Арзею близ болота Макты. Войско, изнуренное зноем, подверглось такой бешеной атаке, что в его рядах и особенно в обозе произошло замешательство. Бросили даже телеги с ранеными; французы оставили на поло битвы 263 убитых и увезли 308 раненых.

Таков был “разгром” при Макте. Он по крайней мере вызвал во Франции взрыв патриотизма. Д'Эрлон и Трезель были отозваны, и на место д'Эрлона назначен маршал Клозель, под начальством которого герцогу Орлеанскому разрешено было заслужить свои первые шпоры. Клозель собрал в Оране 11000 человек, в том числе около тысячи туземцев. 3 декабря на равнине Сиг это войско было атаковано конницей в 10000 человек под личным предводительством Абд-эль-Кадера. Но ее стремительный натиск разбился о штыки французской пехоты, построенной в каре. В этот же день после полудня французы у въезда в Габру обратили в бегство отборный отряд и артиллерию эмира. 7 декабря они достигли Маскары, которую он не осмелился защищать, и взорвали ее крепостную стену и Касбу, истребили пушки, арсеналы и склады провианта, заготовленные эмиром. Указом, данным в этом городе, Оранская область была разделена на три бейства: Тлемсен, Мостаганем и Шелиф. 9 декабря армия очистила Маскару, а 12-го вернулась в Мостаганем.

Плоды этой экспедиции, прозванной “маскарадом” (от слова Маскара), были незначительны. Эмир вернулся в свою разрушенную столицу и снова стал притеснять покорные французам племена.


Неудача французов под Константиной.

Между тем как французы сдерживали эмира в пределах Оранской области, на востоке Хаджи-Ахмед, бей Константины, пытался образовать независимое государство. Он властвовал над Сагелем, Малой Кабилией, Годной, Меджаной и Зибанами, т. е. областью Бискры, домогался верховенства над Оресом и южными оазисами и держал Бон как бы в осаде. Его столица Константина (древняя Сирта, пуническое имя, которое обозначало: “круто обрубленная”) была, казалось, неприступна: она лежала на утесе, окруженном с трех сторон лощинами до 200 метров глубины, и с материком соединялась лишь перешейком, на котором возвышался Кудиат-Али, и старым римским мостом Эль-Кантара, над которым господствовали высоты Мансуры. Ядро армии бея составляли янычары и регулярный конный отряд, ее массу — контингенты его крупнейших вассалов.

Начальник эскадрона, Юсуф, мусульманин итальянского происхождения, храбрый и пронырливый, мечтавший занять место Хаджи-Ахмеда, уверил Клозеля, что для свержения бея требуется лишь ничтожное усилие и что местные племена, изнуренные его кровавым деспотизмом, встретят французов как освободителей. Клозель собрал 7400 французов, 1350 солдат-туземцев, 6 полевых орудий и 10 горных. Это небольшое войско двинулось дорогами, размокшими от дождей, и шло, коченея от холода, пока 19 ноября не достигло Константины. Вопреки обещаниям Юсуфа ни один человек не перешел к французам. Бей покинул город и удерживал за собой сельские местности при помощи конницы; гарнизон состоял из кабилов, янычар и вооруженных горожан. С 19 по 23 ноября французы бомбардировали крепость, нащупывая ее слабые места. Переворота, на который они рассчитывали, не произошло. У них не было осадной артиллерии, боевые припасы и провиант были на исходе. В ночь с 23 на 24 ноября два штурма — через перешеек Кудиат-Али и через Эль-Кантара — были отбиты.

Утром 24 ноября французы начали отступать, теснимые конницей Хаджи-Ахмеда и несметными толпами арабов и кабилов. Преследование длилось три дня.


Тафнский договор (1837).

Неудача, понесенная французами под Константиною, отразилась на положении их дел в Оранской области. В этот момент Бюжо был против полного завоевания Алжира и даже готов был на эвакуацию. Он располагал войском в 7000—8000 человек, которое сулило ему блестящие победы над Абд-эль-Кадером; но он предпочел заключить с последним договор в Тафне (29 мая 1837 г.) на следующих условиях: 1) эмир признает суверенитет Франции в Африке; 2) Франция оставляет за собой Оран, Мерс-эль-Кебир, Мостаганем, Арзей и их области, внутри страны — Мазагран, а в алжирской провинции — Метиджу и Блиду; все остальное, включая Тлемсен, отдается “в управление” эмиру. Вопреки инструкциям, полученным Бюжо из Парижа, Абд-эль-Кадер не обязывался даже платить дань. Этот договор, несравненно более выгодный для эмира, нежели договор Демишеля, был все же хорошо принят алжирскими колонистами, так как они увидели в нем залог мира. Во Франции он вызвал сначала крайнее неодобрение и тем не менее 15 июня 1837 года был ратифицирован королем.


Взятие Константины (1837).

Вместо Клозеля генерал-губернатором Алжира был назначен энергичный генерал Дамремон. 7 августа Дамремон, высадившись в Боне, отправился в Меджез-Ахмар, где были собраны войска, предназначенные для второй экспедиции против Константины. [В совете министров поднят был вопрос о назначении командующим герцога Орлеанского; но так как герцог Немурский, принявший участие в первой экспедиции под Константину, был уже и во вторую назначен бригадным генералом, то не хотели подвергать опасности в одном деле двух сыновей короля. Поэтому главнокомандующим назначили генерал-губернатора Алжира.] На этот раз были сделаны все приготовления для правильной осады. Экспедиционный корпус состоял из 7500 пехотинцев и 1500 всадников, разделенных на 4 бригады. 6 октября 1837 года французы достигли Константины. Они тотчас заняли высоты Кудиат-Али и Мансуры и поставили на них батареи. В то же время они пробили брешь в воротах Эль-Кантары против Мансуры и в воротах Эль-Раиба против Кудиат-Али. Из-за дождей и холода, которые снова пришлось терпеть французам, бомбардировка длилась с 9 по 12 октября. 12-го Дамремон был убит ядром на Кудиат-Али, и начальство принял Вале. Так как брешь, пробитая в воротах Эль-Раиба, казалась достаточной, то здесь и произведен был штурм 13-го, в 7 часов утра. Ламорисьер водрузил на развалинах знамя зуавов. Французы потеряли много людей в тесных уличках города, перед баррикадами, особенно же вследствие обвала большой стены и взрыва порохового погреба. Город был покорен в два часа. Множество жителей, особенно женщин, обезумев при виде французских солдат, бросились в глубокие лощины, на дне которых течет Руммель. [Автор забыл прибавить, что французские солдаты, взяв город, учинили в нем резню и что женщины бросались в воду, не “обезумев при виде солдат”, а в результате преследований. Это в свое время дошло и до оппозиционной прессы в Париже. — Прим. ред.] Вале, назначенный маршалом и губернатором, занялся устройством провинции. Виднейшие южные вожди явились к нему с изъявлением покорности, и он назначил Мокрани халифом Меджаны, Годны и Сагеля, а Фархад-бен-Саида — шейх-эль-арабом и халифом Зибана.


Новые столкновения с Абд-эль-Кадером.

Взятие Константины почти целиком освободило для операций на западе те 49000 человек, которые составляли тогда африканскую армию. Пора было установить самый бдительный надзор за Абд-эль-Кадером. Он не давал покоя друзьям Франции и на замечания маршала Вале отвечал самым надменным тоном.

Заметив преимущества, какие давала французам дисциплина, эмир, по примеру турок и особенно французов, сформировал у себя исправную, постоянную, состоящую на жалованье армию. [Военный устав, озаглавленный “Перевязь эскадронов и убор победоносной мусульманской армии”, был составлен сирийским эмигрантом Си Каддур-бен-Мухаммедом, закончен 2 июля 1839 года и переведен на французский язык военным переводчиком П. Паторни (Алжир, 1890).] Особенностью этой организации, тем более удивительной, что она создана завзятым наездником и в стране, жители которой — как бы прирожденные всадники, является то, что пехоте было отдано предпочтение перед конницей и пехотинцы получали больше жалованья. Солдаты регулярной пехоты (аскеры) вербовались из добровольцев, особенно среди кабилов (это же племя доставило и французской армии ее лучших стрелков). Тактической единицей являлся батальон численностью в 1200 человек, под начальством ага или бин-баши (начальник тысячи), распадавшийся на роты, в 100 человек каждая, под начальством сейяфа или юз-баши. Барабанный бой и трубные сигналы были скопированы с французского образца. В 1839 году Абд-эль-Кадер располагал четырьмя регулярными батальонами. Солдаты регулярной конницы назывались хьела, артиллеристы, числом 150 при 14 полевых орудиях, — топчу. Все эти солдаты носили форму; голубые пехотинцы и красные всадники Абд-эль-Кадера стяжали немалую известность во французских войнах на африканской территории. Чины отмечались золотыми или серебряными значками; производство шло из чина в чин. Для храбрейших эмир установил знак отличия. Под его начальством состояло 8 халифов — нечто вроде маршалов, командовавших войсками по областям (Тлемсен, Маскара, Милиана, Медея, Себуа, Меджана, Зибан и Сахара). Кроме регулярных войск, они имели в своем распоряжении иррегулярную конницу — гум (не менее 50000 человек) и пехоту — сага.

У французов же эмир заимствовал систему закрепления страны посредством крепостей и кордонов. После разорения Маскары он сделал своей столицей Тагдемпт (ныне Тиаре). Остальные его крепости были расположены в местах, столь выгодных стратегически, что французы позднее воспользовались почти всеми этими пунктами. Французы, верившие в миролюбие эмира, либо дезертиры французской армии и иностранного легиона обучали его рекрутов, устраивали для него провиантские склады, лили ему пушки и делали порох. В 1839 году его военная казна оценивалась в полтора миллиона франков.

В мусульманском мире он встретил сильное противодействие. Кабильские вожди, которым он даровал титул ага Великой Кабилии, дали ему ясно понять, что в действительности означает их изъявление покорности: он мог рассчитывать на их помощь в том случае, “если бы французы захотели проникнуть в их страну”. В остальном же — “с тех пор как мы живем в наших горах, мы никогда не желали признавать ничьей посторонней власти и всегда подчинялись лишь шейхам, избранным нами из своей среды”. Абд-эль-Кадер понял, что ему нельзя требовать от них ни постоянных контингентов, ни податей.

На западе Абд-эль-Кадеру пришлось долго бороться с одним марабу, Мухаммед-эль-Тиджини, четвертым из династии Тиджини, главой могущественного братства, называвшего себя по имени этой династии Тиджиния. Его резиденцией была крепость Аин-Мадхи, расположенная среди того оазиса, где находилась мечеть-усыпальница этой династии и зауйя. Его религиозное влияние простиралось на часть Марокко, Сахары, Сенегала и Судана. [Война с этим марабу и взятие Аин-Мадхи, полные романтических эпизодов, но лишенные интереса с общеисторической точки зрения, рассказаны Леоном Рошем] После взятия Аин-Мадхи Абд-эль-Кадер стал еще вдвое требовательнее, причем обращался со своими жалобами прямо к королю и министрам. С другой стороны, он писал марокканскому султану, выпрашивая себе у него звание халифа, а сам тем временем посылал эмиссаров подстрекать марокканские племена на священную войну, хотя бы и без султана или даже против него. 3 июля 1839 года в Тазе он с великим торжеством, окруженный своими халифами, ага, каидами, в присутствии всей своей армии принял почетный бурнус, присланный ему марокканским султаном. В этот день решено было начать священную войну; только выбор дня был предоставлен мудрости эмира.


Проход через Железные ворота: разрыв (1839).

До сих пор между весьма небольшой французской провинцией Алжиром и областью Константины, разделенными на севере хребтом Кабильских гор, сообщение было возможно только по морю. Ущелье, находившееся на нижней оконечности этих гор, так называемые Железные ворота (Бибанс), казалось непроходимым для войска — не столько ввиду естественных препятствий, сколько потому, что его бдительно охраняли буйные разбойничьи племена. Французское правительство приказало маршалу Вале сделать попытку пробиться через эти ворота. 27 июля французский отряд в 5300 человек достиг Бордж-Меджаны, резиденции подвластного французам халифа Мокрани. 28-го на заре он вступил в ущелье, “мрачное до ужаса” и столь тесно сжатое между двумя высокими скалистыми стенами, что понадобилось семь часов, чтобы пройти шесть километров. Бурный ручей Уэд-Буктун, который унес бы всю колонну, если бы в нем хоть немного прибавилось воды, на этот раз был маловоден; тем не менее радость избавления от опасности при выходе из ущелья была так велика, что офицеры обнимали друг друга. На одной из стен ущелья была высечена надпись “Французская армия, 1839”, а правительство поздравило маршала Вале с тем, что он “ввел французов в этот край такими дорогами, которыми не осмеливались идти древние властители мира”. Позднее стало известно, что Мокрани обеспечил безопасность прохода, заплатив из своих средств племенам, которые могли бы здесь оказать сопротивление французам.

Когда Абд-эль-Кадер узнал об этом поступке французов, в котором увидел вызов с их стороны, он воскликнул: “Хвала богу. Неверные позаботились нарушить мир; нам остается показать им, что мы не боимся войны”. 18 ноября он послал маршалу Вале объявление войны. 19-го неисправимые гаджуты первые открыли огонь в Метидже. 20-го этот богатый край, усеянный поселками, подвергся общему нашествию. Всюду свирепствовали убийства и пожары. 21-го врасплох был захвачен французский отряд; 108 человек было увезено в Милиану. Маршал Вале знал только малую войну, почти всецело оборонительную, с укрепленными лагерями, с продовольственными отрядами, циркулирующими от лагеря к лагерю, где врагу даются свидания как бы в заранее намеченных местах. Конец 1839 года и первые месяцы следующего ушли на подобные операции. Но тут, со вступлением в министерство Гизо, генерал-губернатором был назначен Бюжо. Он первый вносит в африканскую войну правильный метод.


III. Бюжо и герцог Омальский


Бюжо: новый способ ведения войны.

Бюжо де ла Пиконнери [Он происходил из знатной, но обедневшей перигорской фамилии и родился в Лиможе 15 октября 1783 года. В сражении при Аустерлице он был простым капралом и первые чины заслужил в польской, испанской и французской (1814) кампаниях.] был тем французским уполномоченным, который подписал Тафнский мир. Но после 1837 года он уже более не колебался: бывший противник завоеваний готов был приступить к завоеванию и колонизации страны. Его деятельность в Алжире можно резюмировать его девизом ense et aratro (“мечом и плугом”). Его военная тактика была диаметрально противоположна тактике Вале: это была система наступательных действий до последнего предела. Абд-эль-Кадер, обзаведясь регулярным войском и крепостями, имел в виду заимствовать у французов преимущества основательной организации; с своей стороны, Бюжо решил перенять у арабов преимущества их подвижности и быстроты. В его армии не было ни громоздких приспособлений, ни тяжелой артиллерии: одни легкие колонны с легкими гаубицами, перевозимыми на спинах мулов.

Бюжо довершил начатое еще до него преобразование французской армии в Африке: огромные кивера, которые туземцы сравнивали с ведрами, он заменил легкими кепи с назатыльником, упругий воротник вроде ошейника — шерстяным галстуком, уничтожил излишнюю кожаную амуницию и очень облегчил ранец.

Замена старого кремневого ружья пистонным доставила французам значительное преимущество перед туземцами в смысле вооружения. Теперь же впервые появляется нарезной карабин. Мало-помалу образуются новые роды оружия, в большинстве приспособленные специально для африканской армии. Корпус венсеннских стрелков, основанный в 1838 году и переименованный в 1842 году в орлеанских егерей (по имени его основателя герцога Орлеанского), получил боевое крещение именно в Алжире. В 1831 году был сформирован первый батальон зуавов, и в том же году — иностранный легион, в 1841 году — полк туземных стрелков (тюркосов). Выше было сказано, из каких элементов образовались легкая африканская пехота, или африканские батальоны, и саперные и дисциплинарные роты.

Конница состояла из африканских егерей, сформированных в 1831 году исключительно из французов, из спаги — регулярной кавалерии, где только офицеры были европейцы, из мавританской жандармерии и из гумов — иррегулярной туземной конницы.

Эти специальные роды оружия составляли лишь ничтожную часть африканской армии. Последнюю приходилось беспрестанно пополнять полками, присылаемыми из Франции, и ее контингент все возрастал. С 17900 человек в 1831 году он достигает в 1839 — 54000, в 1840 — 63000, в 1844 — 90000, В 1847— 107000.

У Бюжо в этой войне были даровитые помощники: Ламорисьер, Шангарнье, герцог Омальский, Кавеньяк, Бедо, Барагэ д'Иллье, Мартемпре, де Негрие, Рандон, Пелисье, Канробер, Дома, Дюкро, Маргерит.


Кампании 1841 и 1842 годов: разрушение кордонов, арсеналов и складов эмира.

Прежде всего Бюжо постарался со всех сторон окружить Абд-эль-Кадера летучими колоннами; он двинул Бедо в Мостаганем, Шангарнье в Милиану, Негрие на Мсилу, Барагэ на Бохар и Тазу, а сам вместе с Ламорисьером направился в Оран, к Тагдемпту и Маскаре. В результате всех этих сосредоточенных атак эмир 25 мая 1841 года очистил Тагдемпт и, уходя, поджег его, а на следующий день французы довершили разрушение города. 30-го они вступили в Маскару, где, пощадив остатки города, устроили главную квартиру, Ламорисьера; отсюда он господствовал над всей Гашемской областью — опустошал зреющие нивы, грабил закрома, сравнял с землей ту зауйю, которая была колыбелью Абд-эль-Кадера. Тем временем Барагэ 24 мая разрушил Бохар и Ксар-Бохари, 25-го Тазу, 22 октября Сайду. Таким образом, почти все, что завел Абд-эль-Кадер, было уничтожено: плацдармы, магазины, литейные мастерские; сам он был прогнан с насиженного места, снова осужден на бродячую жизнь и из государя превращен в вождя шайки. [Геройское сопротивление Абд-эль-Кадера и примкнувших к нему племен больше всего и развернулось именно в это тяжелое для арабов время. Отчаянная борьба арабов против вторгшихся к ним французских завоевателей была для них еще гораздо труднее, чем для Шамиля борьба против царских войск: не было таких гигантских, неприступных гор, как на Кавказе. Называть соратников Абд-эль-Кадера “шайкой” непозволительно, так как борьба Абд-эль-Кадера была борьбой против иностранного нашествия. — Прим. ред.] Он ни разу не пытался дать твердый отпор врагу, стараясь только тревожить отступление французских колонн.

В следующем году Бюжо занял Тлемсен (1 февраля 1842 г.) и оставил здесь Бедо, который должен был пользоваться этой крепостью так же, как Ламорисьер пользовался Маскарой. В Себду французы разрушили последнюю крепость эмира. Затем им пришлось иметь дело с западными горцами, по преимуществу берберами. Населявшие Музайю племена подверглись преследованию, словно звери на псовой охоте; в конце концов все они, даже неукротимые гаджуты, изъявили покорность. На Шотт-эль-Шергюи голод и жажда принудили к сдаче джафров и племя гашем, к которому принадлежал сам эмир. Упорствовавшее племя флитта подверглось жестокому разграблению. В Уаренсенисе (Глаз мира) племена сдавались одно за другим. Гарары предоставляли французам своих верблюдов для преследования эмира. При одном только набеге на полчища беглецов Шангарнье захватил 1500 верблюдов, 300 лошадей и мулов, 50000 быков и пр. и более 4000 пленных (1 июля). Бюжо следующим образом подводил итог результатам своих двух кампаний: “Абд-эль-Кадер потерял пять шестых своих владений, все свои крепости и продовольственные склады, свое постоянное войско и, что для него всего хуже, престиж, которым пользовался еще в 1840 году”.


Кампания 1843 года. Взятие смалы.

Тотчас после удаления французов эмир вернулся в Уаренсенис, простил тем племенам, которые лишь по принуждению просили амана у французов, и предал разграблению племена, подчинившиеся добровольно, как, например, племя улед-коссеир и племя аттаф, вожди которых были обезглавлены. В то же время эмир распространял слух, что герцог Омальский прислан в Африку своим отцом лишь для того, чтобы наперекор губернатору заключить мир с арабами. В Даре образовалось поголовное ополчение племени бени-менасер, на границах Метиджи — племени бени-мнад, внутри Кабилии — племен себау. В январе Бюжо привел в порядок свои летучие колонны и жестоко покарал восставших. С целью изолировать горную цепь Уаренсениса, населенную мятежными берберами, он блокировал ее посредством постройки трех укреплений: Тиаре (Тагдемпт), Тениат-эль-Гаада и Орлеанвиля (Эль-Эснам).

10 мая 1843 года герцог Омальский устроил в Бохаре продовольственный склад. Затем он направился к югу в надежде напасть на следы смалы (ставки) Абд-эль-Кадера, где под защитой многочисленного воинства скрывались его семья, семьи приверженцев, его слуги, заложники, сокровища. 15 мая смала эмира остановилась в Тагуине, где ей могло, казалось, грозить нападение только со стороны западных французских колонн. Не подозревая, что эта богатая добыча так близка, герцог Омальский 16 мая подошел с востока — конница (600 сабель) шла впереди, а пехота, в 1500 человек — на расстоянии двух миль сзади. Вдруг капитан Дюриё и ага Омер-бен-Ферхад, ехавшие впереди кавалерийской колонны, взобравшись на холм, остановились как вкопанные. Пылкий Юсуф, подъехав к ним, тоже остановился, а затем галопом вернулся и сказал герцогу Омальскому: “Вся смала здесь, в нескольких шагах от нас, у истока Тагуина. Это целый город. Мы не в силах его атаковать; нам нужно соединиться с пехотой”. Ага бен-Ферхад спешился и, обняв колено принца, взмолился: “Заклинаю тебя головой твоего отца, не делай безумия”. Один лишь подоспевший подполковник Моррис высказал мнение, что не следует отступать. Герцог сказал: “В моем роду не отступают”.

Смала, эта ставка из шатров и передвижная резиденция эмира, заключала в себе, кроме множества скота, 30—40 тысяч человек. Ее охранял батальон регулярного войска, отряд иррегулярной пехоты в 3000 человек и 2000 всадников; в данный момент вся эта стража разбрелась по шатрам; если бы она успела собраться, то из 500—600 всадников, которыми располагал герцог, не уцелел бы ни один, прежде чем подоспела бы пехота, а затем та же участь постигла бы и последнюю. Герцог понял, какой опасностью грозит ему нерешительность и как важен здесь быстрый натиск. Он поспешно разделил свою конницу на две колонны: на правом фланге — африканские стрелки под командой Морриса и его собственной, на левом — сипахи под командой Юсуфа, и обе колонны бросились вперед. В смале так мало ждали нападения с этой стороны, что сначала французских спаги приняли за красных всадников эмира, и женщины приветствовали их радостным ю-ю. В одну минуту 300 арабских воинов, выскочившие в беспорядке из палаток, были изрублены. Всем, кого французы не успели окружить, удалось бежать, в том числе матери и жене эмира. В этот момент бегом подоспела французская пехота, позволившая французам удержать захваченную добычу. В их руках осталось не менее 15000 пленных и 50000 голов скота, шатер Абд-эль-Кадера, его знамена, много драгоценностей и столько денег, что на долю одних сипахи досталось около 18000 франков испанской монетой. [Автор в точности повторяет официальную версию взятия смалы, созданную тогда же, в 1843 году, династической прессой. В смале было, приблизительно, в десять раз меньше народу, чем здесь говорится. Взятие смалы сопровождалось неистовым грабежом: у женщин рубили кисти рук, чтобы не возиться долго, снимая с них золотые кольца и браслеты. — Прим. ред.] Вся эта добыча была перевезена в Медею. Удар, нанесенный эмиру “сыном короля” (ульд-эль-рей), произвел потрясающее впечатление во всем Алжире.

Этим еще не кончились несчастья эмира. Его внимание от смалы было отвлечено тем, что он зорко следил за Ламорисьером. 22 июня он был разбит у Джидды одним из помощников последнего, полковником Жери, причем потерял 300 человек регулярного войска и большой обоз. 30-го он сделал попытку захватить врасплох Маскару, но потерпел неудачу; 22 сентября он дал французам сражение у Сиди-Юсефа, где его аскеры не устояли против французских штыков. В сражении при Сиди-Иаия (11 ноября) его регулярное войско было окончательно уничтожено.

Естественно, что в кампанию следующего года об Абд-эль-Кадере уже не было ничего слышно, и французы воспользовались его вынужденным бездействием.

На юго-востоке герцог Омальский занял Батну (25 февраля 1844 г.). Затем, пройдя ущельем Эль-Кантары, он вступил в Бискру, только что эвакуированную бывшим беем Константины Хаджи-Ахмедом, и снова водворил здесь французского халифа Бен-Гана (4 марта).

На юго-западе генерал Маре углубился в страну пальм, газелей и страусов. Он произвел несколько набегов на могущественную конфедерацию улед-наиль, славившихся чистотой и благозвучием своей арабской речи. Затем, подражая тактике, впервые примененной Бонапартом в Египте, он посадил своих солдат на верблюдов, перешел Джебель-Амур и двинулся на Аин-Мадхи, куда уже успел вернуться Тиджини; он согласился не занимать священного города, удовольствовавшись посылкой туда десяти офицеров, которые сняли план крепости. Эта экспедиция кончилась занятием Лахуата (25 мая).

В Кабилии Бюжо занял Деллис, разбил “морских флиссов” и амруа, дал 12 и 17 мая сражения на Себау и близ деревни Уареццедин, назначил агу, утвердил шейхов и рассеял партию Абд-эль-Кадера, халиф которого, Бен-Салем, принужден был бежать.


Война с Марокко.

Изгнанный из своих владений, Абд-эль-Кадер пытался удержаться на границе Марокко, пользуясь попустительством беспокойного султана и помощью местных племен, более или менее покорных последнему. Чтобы прикрыть с этой стороны свою границу, французы воздвигли укрепления в Лалла-Марнии (или Махнии), Себду и Сайде. Каид Уджды заявил протест против сооружения форта в Лалла-Марнии, требовал от Ламорисьера, чтобы он очистил ее, и даже возбудил спор о направлении пограничной линии. В то же время Абд-эль-Кадер быстрыми набегами, а иногда и письменными воззваниями, рассылаемыми во все стороны, старался снова подстрекнуть к восстанию племена Оранской провинции. 30 мая отряду Ламорисьера пришлось отражать нападение марокканцев, среди которых находился один из родственников самого марокканского султана. Бюжо подоспел на призыв своих помощников, Ламорисьера и Бедо. Он решил, что положение дел на этой границе грозит опасностью и что, продолжая лишь обороняться против Марокко, он рискует “потерять Алжир”. 15 июня Бедо сделал попытку переговорить с каидом Уджды, но принужден был удалиться под выстрелами марокканцев. Тогда маршал, приблизившийся с четырьмя батальонами, дал марокканцам суровый урок: триста из них остались на месте. Спустя четыре дня (19 июня) Бюжо, несмотря на запоздалое извинение, присланное каидом, вступил в Уджду, а затем, по удалении марокканцев, вернулся в Лалла-Марнию.

Французское правительство приказало своему генеральному консулу в Танжере, Ниону, энергично потребовать от мароккского султана удовлетворения. Ультиматум ставил следующие условия: чтобы султан извинился и отрешил от должности каида Уджды, распустил свои войска, сосредоточенные на французской границе, и изгнал Абд-эль-Кадера. Эти требования были поддержаны появлением у берегов Марокко французской эскадры под командой принца Жуанвиля. Ввиду неудовлетворительности ответа, данного султаном, принц 6 августа подверг трехчасовой бомбардировке батареи и укрепления Танжера, и Бюжо написал ему: “Надеюсь, что не позднее 13-го мы расплатимся по векселю, который вы предъявили нам”.

Марокканцы заняли позицию на правом берегу Исли в числе около 45000 всадников и 2000 пехотинцев при 11 орудиях. Цвет их войска составляла конная гвардия султана в 6000 человек, набранная из негров и мулатов. Бюжо мог противопоставить им лишь 8400 пехотинцев, 1800 всадников и 16 орудий. Однако многочисленность марокканской конницы не пугала его, потому что, как он сказал Ламорисьеру, “свыше известной нормы, примерно 4000—5000, число конницы не имеет значения”. Вечером 12 августа он принял участие в пирушке, устроенной офицерами, и, поддавшись общему веселью, изложил им свой план: “Послезавтра, друзья мои, будет у нас жаркий день. С нашей маленькой армией я хочу атаковать неисчислимую конницу мароккского султана. Я хотел бы, чтобы их было еще вдвое, втрое больше, потому что чем они многочисленнее, тем больше будет их замешательство. У меня есть войско, а у него — только нестройная толпа”. Затем он объяснил офицерам, почему он построил свое войско в форме “свиной головы”, т. е. треугольника или, вернее, ромба: в таком виде оно могло врезаться в массу марокканской конницы и достигнуть главной точки сопротивления — того места, где находится сын султана, Мулай-Мухаммед. 14 августа 1844 года, на рассвете, французское войско двинулось вперед; в семь часов оно врезалось в движущиеся волны марокканской конницы, “подобно льву, окруженному 100000 шакалов”. Французские батальоны не сочли даже нужным перестраиваться в каре для отражения беспорядочных атак этой несметной конницы и только истребляли ее ружейными залпами. Когда острие ромба достигло лагеря наследного принца, маршал двинул в дело своих стрелков и спаги, которые и завладели всей артиллерией, шатром наследника, его знаменами и его легкой палаткой. [Французы называли легкую парусину, которую носили над знатными марокканцами их слуги, “зонтиком”. — Прим. ред.] К полудню битва была выиграна, и марокканская армия рассеяна, причем потери французов ограничились двадцатью семью убитыми и сотней раненых.

На следующий день после этой победы, доставившей маршалу Бюжо титул герцога Исли, эскадра принца Жуанвиля подвергла бомбардировке Могадор, разрушила его укрепления и высадила на остров гарнизон в пятьсот человек. Англия употребила все усилия, чтобы помешать этой войне, стараясь запугать то французский кабинет, то Марокканский двор. [Английский кабинет дал понять французскому правительству, что ни в коем случае не потерпит захвата Марокко. — Прим. ред.] Франция отнюдь не была намерена удержать за собою свои завоевания и по просьбе униженного и терроризованного Марокко охотно вступила с ним в переговоры. 10 сентября Нионом был заключен Танжерский договор на условиях, выраженных во французском ультиматуме, с одной поправкой: условлено было, что французы будут преследовать Абд-эль-Кадера с оружием в руках на алжирской территории, марокканцы — на своей до тех пор, пока он не будет изгнан или пойман; если его поймают французы, они обязуются поступить с ним великодушно и вежливо, если марокканцы — они должны интернировать его в одном из своих прибрежных городов до выработки обоими правительствами совместного плана мероприятий, которые могли бы помешать эмиру снова нарушить мир в Африке. В силу пункта 5 граница между обоими государствами должна была оставаться той же, как в эпоху турецкого владычества в Алжире; 18 марта 1845 года этот пункт был дополнен особым договором о размежевании. Франция сделала ошибку, не потребовав себе по крайней мере линию Мулуйи и оставив Марокко на севере устье этой реки, а в Сахаре — Фигиг и прочие оазисы Туата. Но в ту пору французы думали, что у них уже и без того слишком много земель в Африке..


Последние войны с Абд-эль-Кадером (1845—1847).

Абд-эль-Кадер смотрел на сражение при Исли с вершины соседнего холма, так как марокканский наследник не позволил ему принять участие в битве. По заключении Танжерского договора султан приказал эмиру распустить свои войска и поселиться в Феце; тот отказался, перешел обратно Мулуйю и, разослав эмиссаров как в марокканские горы (так называемый Риф), так и в горы западного Алжира, сумел вызвать обширное восстание.

В Даре и Уаренсенисе фанатики взялись за оружие по призыву Бу-Мацы — “человека с козой”. Полковник Пелисье обшарил горы, задушил дымом 500 кабилов в одном из гротов Дары (близ Некмарии) [Пелисье был не одинок в этом деле. Французы, подойдя к ущелью или к гроту, где укрывалось от них население окрестных деревень, закладывали вход дровами, сухими сучьями и пр. и поджигали. Много тысяч арабов с женщинами и детьми погибли этой страшной смертью, задушенные дымом. Пелисье получил за свои дела в Африке генеральский чин. Его образ действий нашел себе живейшее подражание. Образовалась целая школа “африканских генералов”, известных тем, что абсолютно ни перед чем не останавливались. — Прим. ред.] и обратил в бегство “человека с козой”. Но полдюжины ложных Бу-Мац продолжали распространять волнение, и заодно с ними — марабу Мухаммед-эль-Фаца, выдававший себя за воскресшего Иисуса Христа.

Затем Абд-эль-Кадер вторгся в страну племен бени-амер и трара, 13 сентября истребил вблизи марабу Сиди-Брагима отряд в 350 пеших стрелков (10-го батальона), потом близ Аин-Темушента принудил к сдаче 200 несчастных солдат, большей частью только что выпущенных из госпиталя, взял форты Себду и Сайда и всюду убивал попадавшихся в одиночку солдат и туземцев, преданных французам. Бен-Салем возмутил кабилов в Себау и Иссере. Бюжо сделал попытку поймать Абд-эль-Кадера в сеть своих летучих колонн, но эмиру удалось спастись (декабрь).

В начале следующего года маршал двинул в поход до восемнадцати летучих колонн под командой самых отважных своих офицеров; тут были даже “верблюжьи” колонны. Они принялись травить эмира, гоня его от Маскары к Себау и из Великой Кабилии в Джебель-Амур. Дважды он был настигнут врасплох, но успел бежать в Джебель-Амур. Отсюда он послал своей даире (штаб, смала), стоявшей тогда лагерем в Марокко, приказ перебить французских пленных, пощаженных в сражении при Сиди-Брагиме или взятых в плен при Аин-Темушенте. Это приказание было исполнено: 280 французов было зарезано; только 11 было пощажено. Затем эмир через Фигиг вернулся в Марокко (июль), после чего племена Сахары и кабилы из окрестностей Бужии изъявили французам покорность. Французы основали два военных поста — Омаль и Немур.

В феврале 1847 года принес покорность Бен-Салем, халиф (наместник) эмира в Великой Кабилии, в апреле — Бу-Маца, что водворило некоторое спокойствие на Западе. Но в Кабилии племена уэд-сагелей, особенно племя бени-аббес, не складывали оружия. В мае Бюжо повел против них колонну в 7000 штыков; он понимал, что Великую Кабилию нельзя умиротворить иначе, как покорив каждое племя в отдельности и отобрав у этих гордых горцев их длинные ружья. Вместе с тем он хотел получить разрешение пуститься в погоню за Абд-эль-Кадером и в пределах Марокко. Бюжо отправился в Париж, надеясь склонить к своим замыслам министерство, но это ему не удалось. С другой стороны, его обидела неудача его проекта военной колонизации. В результате он попросил назначить себе преемника по должности генерал-губернатора. [Бюжо умер в Париже 10 июня 1849 года от холеры. Ему воздвигнута 15 августа 1852 года статуя в Алжире на площади Исли.] Выбор пал на герцога Омальского, четвертого сына короля. [Родился 16 января 1822 года. Участвовал в кампаниях на Востоке (Батна, Бискра, Мшунеш), в Кабилии и на Западе (взятие смалы), основал форты Омаль в Немур, принимал деятельное участие в политическом устройстве Алжира.]


Генерал-губернаторство герцога Омальского. Изъявление покорности Абд-эль-Кадером (1847).

Султану Мулай-Абд-эль-Рахману надоела агитация, которую повсеместно вел Абд-эль-Кадер. И как султан и как шериф он видел в эмире опасного соперника — политического и военного. И вот, вверив начальство над 1100 всадниками каиду Рифа, Эль-Ахмару, и поставив во главе другого отряда из 2000 всадников, 500 пехотинцев и 4 орудий своего двоюродного брата Мулай-Хассана, он приказал им прогнать или схватить Абд-эль-Кадера. Преследуемый марокканцами и загнанный ими к Мулуйе, Абд-эль-Кадер написал три письма — герцогу Омальскому и генералам Ламорисьеру и Кавеньяку. Опасаясь, не скрывается ли в этой уловке новая хитрость, герцог Омальский приказал Ламорисьеру охранять все проходы, через которые мог бы бежать эмир. Такие же меры приняли и марокканцы. Еще до этого султан подверг эмира своего рода религиозному отлучению, лишив его титулов сиди и хаджи. Марокканскому войску числом в 40000 человек эмир мог противопоставить лишь 2000—3000 воинов, составлявших конвой вдвое большего количества женщин, детей и невооруженных. 21 декабря, прижатый к морю, он был принужден перейти на правый берег Мулуйи, причем пожертвовал остатками своей конницы и половиной своих аскеров; его бурнус был изрешечен пулями, и под ним пали три коня. Ему не оставалось ничего другого, как либо передаться французам, либо попробовать выбраться и бежать в пустыню.

Ночью он сделал неудачную попытку пробиться через охраняемое французами ущелье Кербус. Скрепя сердце он должен был просить амана. [Завоевание Алжира сопровождалось такими опустошениями и жестокостями, так уменьшило первоначальное арабское население, повлекло за собой такие огромные и последовательно проведенные захваты арабской земельной собственности французами, что обезлюдевшая страна явилась очень удобным и легким объектом колонизации для захватчиков. Ни одна из французских колоний не была так заселена переселенцами из Франции, как этот близкий к Франции, плодородный Алжир. Только с 1906—1907 годов и особенно после мировой войны и Октябрьской социалистической революции в России (произведшей огромное, признанное французами, впечатление в Алжире) начинается среди алжирских арабов национальное освободительное движение. — Прим. ред.] Он написал, что готов сдаться французам, если они обещают отвезти его в Александрию или Сен-Жан д'Акр, но не в другое место. Ламорисьер счел себя в праве обещать ему это. Абд-эль-Кадер сдался герцогу Омальскому и был перевезен со своей семьей в форт Ламальг в Тулоне. [В Тулоне эмир выразил желание уехать через Александрию в Мекку; между тем о последней вовсе и не было упомянуто в его переговорах с Ламорисьером и герцогом Омальским. Благодаря этому инциденту несомненно и затянулось пребывание Абд-эль-Кадера в форте Ламальг. Затем вспыхнула Февральская революция; новое правительство, боясь возобновления волнений в Алжире, не решилось предоставить эмиру полную свободу. Он был интернирован в По, затем в замке Амбуаз и освобожден только в 1852 году принцем-президентом. После этого он жил в Дамаске, где во время убийств 1860 года пустил в ход все свое влияние и храбрость своих приверженцев для защиты христиан. Позднее он переселился в Бруссу. Франция платила ему пенсию в 200000 франков. Он умер в 1883 году.]

27 февраля 1848 года герцог Омальский узнал о падении своей династии; вскоре за тем он прочитал в Монитере (Le Moniteur), что он, как и все его родственники, изгоняются из пределов Франции и что на его место генерал-губернатором Алжира назначен Кавеньяк. 3 марта герцог вместе с принцем Жуанвилем покинул Алжир. Однако нельзя не признать, что Июльская монархия осуществила дело, едва намеченное Реставрацией. Она доставила Франции владычество над Алжиром от Марокко до Туниса, от Средиземного моря до южных оазисов, за исключением горных цепей Кабилии и Ореса; она создала “африканскую армию”, содействовала, устройству первых поселений и заложила основы административной организации завоеванной области.


Организация управления в Алжире. Колонизация.

Первым шагом к устройству правильной администрации было учреждение в декабре 1831 года должности гражданского интенданта, который состоял при командующем войсками и которому были подчинены начальники различных гражданских ведомств. Этот дуализм власти естественно давал повод к частым столкновениям, хотя интендант и был подчинен командующему войсками. Королевским указом от 22 июля 1833 года была окончательно учреждена должность генерал-губернатора “Французских владений в северной Африке”, который был подчинен военному министру.

Для управления туземцами в крайне редко населенных территориях, занятых французами, вначале назначались ага из мавров, но этот опыт имел печальные результаты, и ага уже вскоре был заменен старшим жандармским офицером, затем Арабским бюро в Алжире (1832), потом французским подполковником в звании ага, наконец Дирекцией арабских дел (1837), упраздненной в 1839 году и восстановленной Бюжо 17 августа 1841 года. Этой дирекции были подчинены арабские бюро, учреждавшиеся постепенно (1844) в завоеванных французами округах; фактически они являлись канцеляриями “окружных начальников”. Эти бюро, несмотря на совершавшиеся в них злоупотребления, были цепным административным орудием: французские чиновники, хорошо зная наречия и нравы туземцев, могли укреплять французское влияние на обширных пространствах. Сверх того, французы заимствовали у турок обычай давать инвеституру всевозможным туземным начальникам, которые под надзором французских чиновников держали при себе военные отряды, до некоторой степени обеспечивали общественный порядок и взимали налоги. [“Общественный порядок”, о котором говорит автор и который будто бы “поддерживался” ставленниками военных властей, именно и состоял в беспрепятственном взимании всяких поборов с арабского бесправного населения и в дележе затем этой добычи между французами и “местными начальниками” из туземцев. — Прим. ред.]

В то время здесь не было ни департаментов, ни выборных советов, ни представительства во французском парламенте. Для всего Алжира существовало одно епископство, именно в городе Алжире, основанное в 1838 году; до этого времени католическое богослужение совершалось лишь полковыми священниками. Правда, эта незначительная гражданская организация удовлетворяла потребностям той горсти французов, какая насчитывалась тогда в Алжире: в 1836 году их было около 11000, десять лет спустя — 47000; к ним следует прибавить приблизительно такое же число иностранцев. Что касается собственно колонистов, то первые из них, которые поселились на равнине Метиджи, были в большинстве повстанцы 1830 года. Они были почти все или истреблены убийственными лихорадками, которые тогда свирепствовали в этой, теперь столь здоровой стране, или перестреляны гаджутами, у которых они отняли землю, или, наконец, погибли во время кровавого нашествия 1839 года. Европейское население Буфарика обновлялось до трех раз. Маршал Бюжо сделал попытку создать по образцу древних римлян военную колонизацию путем основания колоний из отставных семейных солдат; но эти села не достигли процветания, да и парламент отказал в необходимых кредитах. В 1844 году положено было начало новой системе колонизации: правительство бесплатно уступало землю поселенцам на таких условиях, которыми имелось в виду отвадить спекулянтов, но которые вследствие чрезмерной регламентации стесняли и колонистов. Дело в том, что колонист только в том случае становился полным собственником своего надела, если в пятилетний срок фактического владения построил дом определенных размеров, насадил известное число деревьев, обработал столько-то акров земли и т. д. Тем не менее именно по этой системе было основано немало сел в окрестностях Алжира, Боны и Филиппвиля. Возникли даже целые города: Гуэльма (1836), Филиппвиль (1838), Орлеанвиль (1843), Омаль и Немур (1846), бывшие раньше простыми военными постами.


IV. Остальные французские колонии


Равнодушие Франции к делу расширения колониальных владений.

Из всего вышесказанного явствует, что Реставрация, сама того не желая, завоевала Алжир, а Июльская монархия, тоже почти против своей воли, захватила Алжирскую область.

Июльская монархия, как и Реставрация, мало заботилась о расширении колониальных владений. С 1792 по 1812 год французами было сделано столько завоеваний в Европе, от которых не осталось ничего! Рядом с ними всякое колониальное завоевание казалось ничтожным да и к тому же непрочным.

Парижский трактат (1814) сократил колониальные владения Франции до минимума. Никто не поверил бы, что с XVI по XVIII век Франция владела за морем целыми державами. В Азии у нее оставалось лишь пять индийских городов, в Америке — два острова из Антильских и два островка у берегов Ньюфаундленда, в Африке — лишь несколько изолированных пунктов в Сенегале, остров Реюньон и вяло поддерживаемые притязания на Мадагаскар.


Западная Африка.

В силу Парижского договора Англия вернула французам их жалкие владения в Сенегале. Лишь в 1817 году была послана “Медуза” с чиновниками и солдатами, чтобы вступить во владение Сенегалом, и катастрофа, постигшая это злополучное судно, разумеется, не могла внушить особой любви к этой вновь обретенной колонии. В Сен-Луи губернаторы сменялись почти ежегодно, а кроме названного города французы располагали на этой обширной территории всего лишь островком Гореей да несколькими факториями на Сенегале до Бакеля (1819) и Седиу на Казамансе (1837). И только труды смелых путешественников — Молльена (1818), Бофора (1824—1825), Рене Кайе, первого европейца, посетившего Тимбукту (1828), и Раффенеля (1846) — предвещали, сколько энергии, терпения и смелости внесут позднее французы в дело завоевания Африки.

На гвинейском берегу французы появляются в Ажакути (по-английски — Тредтаун). В 1842 году правительство приобрело область Большого Басса (который не следует смешивать с Большим Бассамом) и Большого и Малого Буту. Вскоре оно уступило эти земли республике Либерии. Даже сам Ажакути, казалось, был брошен. В 1838 и 1842 годах французы приобрели от братьев Блэкуэл оба берега реки Гарровей, из которых также не извлекли почти никакой пользы.

9 февраля 1839 года майор Буэ-Вильомез заключил с одним негритянским вождем, по имени Денис, владевшим землей по берегу Габуна, договор, предоставлявший французам право создать здесь форт и гавань. 1 августа 1844 года эта концессия была закреплена новым договором. В 1847 году французский парламент вотировал кредит для основания Либрвиля, предназначенного служить открытым убежищем для беглых и вольноотпущенных рабов. Сорок лет спустя Либрвиль все еще представлял собой лишь село в 2000—3000 жителей, раскинутое на семь километров, с немногими только домами в европейском стиле и тремя церквами. За пятьдесят лет, протекших со времени первого договора, заключенного Буэ-Вильомезом, правительство не сумело извлечь никакой пользы из территории в 50000 квадратных километров, орошаемой многоводными реками.


Мадагаскар.

В районе Индийского океана Реставрация как будто пытается упрочить за Францией права, приобретенные еще в эпоху герцога Ришелье и Людовика XIV. Борьба между двумя противоположными влияниями обнаруживается здесь скоро в иной форме.

Внутри острова обитали говасы — народ малайского племени, который при своем могущественном короле Андрианампойнимерине, умершем в 1810 году, начал покорять туземные племена, так называемых малгашей и сакалавов на западном берегу, антанкаров — на севере, бетсилеосов — на юге и пр. Последние слова, обращенные завоевателем к его сыну и преемнику, Радама I, были: “Твое царство не имеет иных границ, кроме вод морских”.

Фаркуар, английский губернатор острова Св. Маврикия, желая во что бы то ни стало закрыть французам порты Мадагаскара, принялся поощрять честолюбивые замыслы Радама I. Он помог ему распространить свое владычество на племена, населявшие побережье, выговорив для британских миссионеров и купцов свободный доступ как в старые, так и в новые его владения. Победив эти племена, Радама I запретил своим новым подданным доставлять провизию на принадлежавший французам островок Св. Марии. Правительство Карла X отправило сюда под начальством адмирала Гурбейра экспедицию, которая прибыла как раз в момент смены на престоле. Радама I наследовала его вдова Ранавало. Она обнаруживала крайнюю антипатию к англичанам, но в то же время отказывалась признать права, на которые претендовали французы. Адмирал Гурбейр овладел Тинтингом, потерпел неудачу под Фульпуантом и взял реванш, разрушив форт Пуант-а-Ларе.

Июльская монархия, боясь ввязаться в конфликт с Англией, эвакуировала Тинтинг. Заходила даже речь об оставлении острова Св. Марии. Неожиданным результатом этой слабости было то, что антибританское движение, во главе которого стояла Ранавало, возобновилось с прежней силой. Королева, которой теперь уже нечего было бояться французов, возобновила гонение на англичан, запрещала их миссионерам открывать школы и обращать ее подданных в христианство и с целью подорвать английскую торговлю установила целую систему запретительных пошлин и стеснительных таможенных правил. Она беспощадно преследовала говасов, которые приняли протестантство и стали приверженцами англичан, равно как и племена малгашей, пытавшиеся свергнуть иго говасов. Убийства, совершенные по ее приказам, уменьшили народонаселение острова на три десятых. Французские купцы терпели от этого тиранического режима не меньше англичан. Оба правительства сговорились проучить говасов. Тинтинг был подвергнут бомбардировке, но попытка произвести десант не удалась, и избиение христиан возобновилось с новой силой (1845).

Между тем именно при Луи-Филиппе, с 1840 по 1842 год, Франция приобрела от независимых западных царьков островки Носси-Бэ, Носси-Мициу, Носси-Кумба и Майотт. На западном побережье острова французские поселения простирались от бухты Пасандава до мыса Св. Андрея. Антакары в северной части острова отдались под покровительство Франции.


Океания.

В Новую Каледонию французские миссионеры впервые явились в 1843 году. Научное исследование этого острова началось еще. раньше. В 1827 и в 1840 годах Дюмон-Дюрвиль нанес на карту острова Товарищества. В 1839 году в Нанте и Бордо образовалась компания для заселения Новой. Зеландии, но, прибыв сюда в 1840 году, французские суда узнали, что здесь только что провозглашена верховная власть королевы Виктории.

Острова Таити были исследованы в XVIII веке Уоллисом, Куком и Бугенвилем, а с начала XIX века — капитанами Фрейсине, Дюперре, Дюмон-Дюрвилем, Дюпти-Туаром и Лапласом. На этих островах царствовала с 1793 года династия Помаре. [Помаре I (1793—1803); Помаре II (1803—1804); Помаре III (1804—1827); королева Помаре IV (1827—1877); Помаре V, с 1877 по 1880 год — год присоединения к Франции.] В 1797 году сюда прибыла партия английских миссионеров, состоявшая преимущественно из семейных ремесленников. За четверть века они обратили в христианство не много народа, но после одного сражения, когда, по мнению туземцев, боги изменили им, протестантство быстро распространилось здесь — по крайней мере как государственная религия, — хотя эти племена остались совершенно преданными язычеству и по-прежнему были очень легких нравов. Миссионеры навязали стране и королю теократическую реформу. В 1825 году они обнародовали от имени короля Помаре III кодекс, содержавший гражданские и церковные законы. В 1842 году, при королеве Помаре IV, возник конфликт между английскими миссионерами и двумя французскими — Каре и Лавалем, которых первые не хотели допустить высадиться. Адмирал Дюпти-Туар, прибывший на рейд Палеити, принял своих соотечественников под защиту и решил добиться для всех французов права высадки и пребывания на острове. Английский миссионер Притчард до такой степени надоел королеве Помаре IV, что она и главные старейшины, воспользовавшись одной из его отлучек, отдались по соглашению от 9 сентября 1842 года под протекторат Франции.

По отъезде адмирала и возвращении Притчарда королева снова подпала британскому влиянию. Ее убедили не поднимать французского флага. В наказание за такое нарушение договора французский адмирал, снова прибыв 1 ноября 1843 года на рейд Папеити, провозгласил суверенитет французского короля и аннексию острова. Между тем Притчард подстрекал туземцев к мятежу против французов. Об инцидентах, вызванных им, уже упоминалось выше. Капитан Брюа, назначенный губернатором французских владений в Океании, встретил в остальных английских миссионерах величайшую готовность содействовать восстановлению спокойствия среди туземцев. Однако многие таитянские вожди в отдалённых частях острова продолжали восстание, королева же бежала на другой остров архипелага. Наконец взятие 17 сентября 1846 года крепости Фотоа положило конец этой войне за независимость. Лаво, назначенный губернатором, заставил королеву вернуться в ее столицу и затем подписать дополнительный акт (19 июня 1847 г.), который, восстановив ее власть под протекторатом Франции согласно договору 1842 года, в то же время предоставил французам право вмешательства во все дела внутреннего управления и участия в выработке законов. В 1852 году королева была низвергнута в результате мятежа и восстановлена на престоле французским губернатором; с этих пор она сделалась верным и преданным другом Франции. [Эта “верная” дружба выразилась прежде всего в том, что королева Помаре продала французам (концессионерам, поддерживаемым французскими губернаторами) за какие-нибудь 15 лет после 1852 года почти три четверти всей земли островов Таити, принадлежавшей не ей, но ее подданным. — Прим. ред.]

Протекторат Франции признали и другие архипелаги Океании: Маркизские острова в апреле — мае 1842 года благодаря адмиралу Дюпти-Туару; Уэльские (где с 1837 года патер Батальон насаждал христианство) — 4 ноября 1842 года; острова Футуна (где в 1841 году погиб мученической смертью патер Шанель) — также в 1842 году; Туамоту и Тюбай — около того же времени; острова Гамбье — в 1844 году.

ГЛАВА XI. АНГЛИЙСКИЕ КОЛОНИИ. 1815—1847

[Исключая Канаду и Индостан. О Канаде см. гл. VIII, об Индостане — гл. XIII.]

В 1815 году английские колонии состояли: 1) из факторий, отвоеванных в XVII веке, в XVIII веке, во время революционных и Наполеоновских войн, у французов, голландцев и испанцев и окончательно закрепленных за Англией рядом договоров, из которых выгоднейшими для нее были договоры 1763 и 1815 годов, и 2) из Австралии, которую англичане начали постепенно заселять с 1788 года. До 1783 года важнейшими колониями Англии были американские, но, потеряв Соединенные Штаты, она начала расширяться преимущественно в области Индийского океана.

С 1783 по 1840 год представительным собранием располагала одна Ямайка; в остальных колониях губернаторы — большей частью из военных — распоряжались почти самодержавно.

С экономической, как и с политической точки зрения колонии находились в тесной зависимости от метрополии. Навигационный акт 1651 года, к тому времени еще действовавший, требовал, чтобы колониальные продукты доставлялись в Англию исключительно на английских судах; с другой стороны, колонист, покупая фабричные изделия или европейские продовольственные товары не у англичанина, платил громадную пошлину. Эти два обязательства составляли колониальный пакт; экономисты критиковали его, и парламент начал его постепенно отменять. Правила Навигационного акта были отменены для Соединенных Штатов (1796—1817), Бразилии (1811), испанской Америки (1822), и движение в пользу свободы торговли все усиливалось.

Невольничество, горячо осуждаемое филантропами, было отменено в 1833 году. Торговля невольниками была запрещена еще в 1807 году, а в 1815 году английское правительство взяло на себя инициативу международного соглашения для борьбы с нею.

Внутренней жизнью колоний в описываемое время (1815—1847) руководит английское министерство, особенно в тропических владениях, где главным промыслом является производство сахара, предназначенного для метрополии, и где главную массу народонаселения составляют негры-невольники, работающие под руководством горсти белых. В колониях с умеренным климатом наиболее важные законы также исходят из Лондона; от парламента исходят решения заселять их преступниками, а затем — безработными, перевозимыми на счет государства. Английский парламент устанавливает порядок выдачи концессий на землю, реформирует управление и суд. Но иммигранты приносят с собой привычку к независимости и критике; уже в первой половине XIX века в Австралазии (так называют Австралию, Новую Гвинею и Новую Зеландию) и Капской земле возникают своеобразные формы собственности, новое общество и свое общественное мнение.


I. Пять австралазийских колоний

Австралия по площади равна трем четвертям Европы. Ее внутренние области не знают дождей; там — степи и пустыни. Места, где европейцы могут селиться и возделывать землю, находятся у морских берегов, особенно на юго-восточном берегу. На этом плохо орошаемом материке растительность скудна, звери малочисленны и малорослы. Крупнейшее млекопитающее Австралии — кенгуру. В момент появления европейских колоний на материке жило около полумиллиона человек; они были черные, но волосы у них не были курчавыми, как у негров; питались они исключительно тем, что давала охота, жили разбросанно, небольшими группами, и были вооружены деревянным и каменным оружием. Разумеется, они не могли оказать европейцам сколько-нибудь серьезного сопротивления.

На Ван-Дименовой земле климат не так жарок и дожди обильнее; по размерам своим она равна приблизительно четырем пятым Ирландии. Туземцы там были похожи на обитателей Австралии.


Колонизация Нового Южного Уэльса (1788).

Берега Нового Южного Уэльса были впервые обследованы Куком в 1770 году. Натуралист, участвовавший в этой экспедиции, в восторженных словах описал растительность, покрывавшую берега Ботанического залива (Botany Bay). В 1787 году английское правительство решило ссылать в Ботанический залив осужденных за уголовные преступления. Оно хотело, с одной стороны, разгрузить английские тюрьмы, с другой — положить основание новой колонии, взамен Соединенных Штатов. Филантропы того времени горячо рекомендовали ссылать осужденных и поручать им расчистку земли под пашню в колониях. Первая партия отплыла из Англии 13 мая 1787 года и 18 января 1788 увидела берега Нового Уэльса. Для высадки был выбран Порт Джексон, лежащий несколько к северу от Ботанического залива, и первый поселок был назван — по имени министра колоний — Сиднеем. 7 февраля 1788 года капитан Филипп, стоявший во главе экспедиции и облеченный правами губернатора, собрал ссыльных перед цепью вооруженных солдат и матросов и прочитал им парламентский акт; он увещевал их вести себя хорошо, так как здесь нечего красть, и к тому же виновные будут сразу обнаружены и повешены без пощады. Он объяснил, что желающие могут вступить в брак: и действительно, четырнадцать пар тотчас обвенчались. Матросы, солдаты и их жены, числом около 220 человек, могли получить землю в надел; ссыльные (778 человек, в том числе 200 женщин) должны были исполнять казенные работы или служить батраками или прислугой у свободных переселенцев (assignment). По истечении срока наказания им предоставлялись те же льготы, какими пользовались свободные поселенцы. Партии ссыльных прибывали регулярно с 1789 года. В 1793 году впервые прибыли настоящие колонисты (settlers). Это были английские крестьяне; каждый из них получил по 60—80 акров земли [Акр — несколько больше двух пятых гектара (в точности акр равен 40,4671 арам).] под условием уплаты подати, начиная с четвертого года; правительство в течение двух лет снабжало колонистов провизией и давало им в услужение ссыльных, которые должны были, начиная со второго года, получать от них одежду, а начиная с третьего — и пищу. Ссыльных долгое время было больше, нежели settlers'oв. С 1798 года правительство начало ссылать в Австралию наряду с уголовными преступниками ирландских революционеров, с которыми здесь обращались так же жестоко, как и с уголовными. Ссылали не менее чем на семь лет. За провинности ссыльных наказывали плетью, заключением в тюрьму на хлеб и воду, работой на каторжной мельнице (treadmill) или в рудниках. Неисправимых отправляли на каторгу на Норфолькские острова или в другие далекие тюрьмы.

В 1800 году колонизация ограничивалась Сиднеем и его окрестностями. Но английское правительство с самого начала оставило за собой право на гораздо более обширную территорию. По инструкции, полученной Филиппом, его губернаторство простиралось от мыса Йорка до южной оконечности Ван-Дименовой земли; оно начиналось от 135° восточной долготы, т. е. не распространялось на Западную Австралию, но зато обнимало все острова или архипелаги Тихого океана, расположенные к востоку от Австралии, следовательно, и Новую Зеландию. Колония была названа Новым Южным Уэльсом.


Ввоз овец.

Первые поселенцы пытались возделывать хлеб и кукурузу и разводить скот, но сухость климата препятствовала тому и другому. В первый год хлеб не уродился, и колонисты умерли бы с голоду, если бы им не прислали хлеба из Бенгалии. В 1797 году один моряк, капитан Мак-Артур, привез в Австралию несколько овец-мериносов, купленных в Капской земле. Капитан сообразил, что овцы должны легко акклиматизироваться в этой сухой стране и что их шерсть будет иметь хороший сбыт в Европе. Но для пастбища нужны были большие угодья, а губернатор обыкновенно давал колонисту только 40—60 акров, потому что хотел образовать население из одних хлебопашцев. Мак-Артур отправился в Англию (1803) и выхлопотал там право занять под пастбище участок в 5000 акров; правительство могло отнять у него эту концессию для нарезки из нее мелких наделов, но в таком случае оно должно было сдать ему в аренду такой же величины участок в каком-нибудь другом месте. Примеру Мак-Артура последовало еще несколько капиталистов. С этих пор образовались две категории колонистов: 1) мелкие хлебопашцы — свободные эмигранты из Англии или отбывшие срок ссыльные и 2) собственники больших гуртов овец.


Первые социальные и политические столкновения.

Овцеводы составляли аристократию; они хотели иметь больше влияния, нежели крестьяне и рабочие, и протестовали против предоставления отпущенным на волю ссыльным (expirees, emancipists) тех же прав, какими пользовались остальные граждане. Первые губернаторы умели давать отпор их притязаниям. В 1807 году губернатор Блай запретил уплачивать жалованье батракам спиртными напитками. Он сохранил в силе запрещение выделывать спирт и заставил увезти обратно перегонный куб, привезенный для Мак-Артура. По настоянию последнего и его друзей командующий войсками посадил Блая в тюрьму, и английское правительство принуждено было отозвать его. Преемник Блая, Макуэри (1809—1821), обращался с освобожденными ссыльными как с гражданами и допускал их к даче показаний перед судом. Правление генерала Дарлинга (1825—1831) было ознаменовано реакцией, во время которой Мак-Артур с товарищами пытались уничтожить независимую прессу. Новый Южный Уэльс имел официальную газету с 1803 года, но лишь в 1824 году Уэнтворт, называвший себя первым австралийцем (он родился в 1791 году), получил разрешение издавать независимую газету. Это был орган демократический, благоприятно относившийся к отбывшим свой срок ссыльным (emancipists); он говорил в своей программе, что пора “превратить тюрьму в колонию, где могли бы жить свободные люди”. В 1827 году Мак-Артур жаловался, что “издаются четыре газеты, и все четыре — в интересах ссыльных” и что “редактируются они бешеными радикалами, лишенными стыда и нравственных принципов”. По его настоянию только что учрежденный законодательный совет установил предварительную цензуру и гербовый сбор в один шиллинг с номера (эту меру остановило veto председателя судебной палаты как противную английским законам), наказывал за проступки по делам печати изгнанием, что практиковалось до 1831 года, а также штрафами и тюремным заключением, что было отменено лишь в 1841 году. Несмотря на все это, Уэнтворт и его соперник Голл сумели развить в Сиднее агитацию в пользу колониальной автономии; с этой целью они созывали митинги и посылали в Англию петиции и протесты.


Первые вольности.

В первые пятьдесят лет колонизации губернаторами Нового Южного Уэльса были обыкновенно военные, и до 1823 года они пользовались неограниченной властью. На эту колонию смотрели главным образом как на место ссылки, где необходима железная дисциплина. При губернаторе состоял исполнительный совет из заведующих отдельными отраслями администрации, которые все назначались английским министерством. Суд вершили в последней инстанции три судебные палаты — в Сиднее (1788), Норфольке (1795) и Гобарте (1821), организованные наподобие военных судов. Статутом 1823 года были созданы суды, состоявшие из одних только гражданских судейских чинов, было введено жюри и организован в Сиднее верховный апелляционный суд. Тем же статутом был учрежден законодательный совет из семи чиновников; губернатор должен был советоваться с ним по финансовым вопросам, равно как и относительно своих указов, причем председатель верховного суда должен был предварительно удостоверять, что они соответствуют английскому законодательству, “насколько состояние колонии допускает это”. Это была первая брешь в осадном положении, и мы видим, что, как только она была пробита, начали основываться газеты и собираться митинги. В 1828 году состав законодательного совета был доведен до пятнадцати членов, половину коих назначал губернатор из числа колонистов, платящих известную сумму налогов. Отныне метрополия несла издержки только по обороне колонии и по перевозке ссыльных; остальные расходы должна была покрывать сама колония. Таможенный тариф устанавливался законодательным советом. Но в случае разногласия решающий голос принадлежал всегда губернатору.

В 1830 году едва только началось заселение тех частей Австралии, где позднее образовались колонии Виктория и Квинсленд. В 1813 году овцеводы впервые перешли Голубые горы; затем открыли реку Макуэри и основали город Батёрст (1815). Начали возделывать табак, сахарный тростник (1821), добывать каменный уголь. Приток эмигрантов был незначителен.


Ван-Дименова земля (1825).

В 1799 году Басс убедился, что Ван-Дименова земля отделена от Австралии. В 1803 году из Сиднея была прислана свода экспедиция с целью устроить поселок для неисправимых преступников. Был основан Гобарт (1804). До 1813 года Ван-Дименова земля служила только местом ссылки. Свободные эмигранты начали прибывать сюда в значительных количествах с 1817 года. Они возделывали хлеб и разводили тонкорунных овец. В 1821 году на острове насчитывалось 7400 жителей; 14000 акров под пашней и 180000 овец; управлял островом в это время вице-губернатор, подчиненный сиднейскому губернатору. В 1825 году остров сделался самостоятельной колонией. В силу статутов 1823 и 1828 годов он получил, как и Новый Южный Уэльс, правильный суд и законодательный совет. В 1830 году колонисты, которых было уже 18000, начали преследовать туземцев, убивать их или выселять на мелкие соседние острова.


Аннексия и колонизация Западной Австралии (1829).

В 1829 году английское правительство, боясь, чтобы западное побережье Австралии не было занято французами, само заняло его и тем закончило аннексию всего материка. Оно стремилось в это время побудить к эмиграции избыточное неимущее население Англии и устроить его в колониях. Один предприниматель, по имени Пиль, взялся поселить большое число хлебопашцев у устья Лебяжьей реки. Он получил концессию на 250000 акров, распространил проспекты, собрал тысячи три колонистов и высадил их в 1829 году на том месте побережья, где теперь находится Фримантл. Он рассчитывал нарезать им участки из предоставленной ему земли. Но он не заготовил ни съестных припасов, ни семян. Колонистам приходилось кормиться рыбой, которую они ловили. Большинство перебралось на Ван-Дименову землю. Западная Австралия, пока в ней не нашли золота, оставалась жалкой колонией под неограниченной властью особого губернатора.


Уэкфильд и систематическая колонизация.

Экономист Уэкфильд в своих сочинениях Письмо из Сиднея (A letter from Sidney, 1829) и Англия и Америка (England and America, 1833) предложил продавать колонистам землю небольшими участками и по высокой цене. Таким образом колонизация была бы концентрирована, т. е. народонаселение сделалось бы более густым; колонистам необходимо было бы теперь привозить с собой деньги. По его мысли, деньги, вырученные от продажи земли, должны были окупать перевозку поденщиков и рабочих, которые, будучи выброшены на колониальный рынок в большом количестве, обеспечат землевладельцев дешевой рабочей силой да и сами будут рады найти в Австралии работу, которую тщетно искали дома. Ссылка сюда преступников должна была быть прекращена, так как, пока длился срок наказания, затраты на содержание ссыльных превышали доставляемые ими доходы, а получив свободу, они, вместо того чтобы работать, становились кабатчиками, разбойниками или бродягами. Уэкфильд склонил на сторону своего проекта многих членов парламента и публицистов. Его план был почти тотчас приведен в исполнение.


Основание колонии в Южной Австралии (1834).

В 1834 году английский парламент предпринял попытку систематической колонизации. Он приступил к организации Южной Австралии за счет двух остальных колоний и назначил комиссаров для заселения этой территории. Посредницей при продаже большей части земель явилась Южно-Австралийская компания — общество спекулянтов без политических полномочий. Цена наделам была назначена в 12 шиллингов за акр; такой высокой цены до сих пор в Австралии не существовало. Ссылка преступников в новую колонию не допускалась. Первые эмигранты высадились в 1836 году и основали город Аделаиду. К 1838 году число белых достигло уже 15000. Благодаря системе продажи земли это были почти исключительно мелкие собственники или фермеры, возделывавшие хлеб. Вопреки посулам компании английское правительство не раз должно было приходить им на помощь. В 1841 и 1842 годах Южная Австралия стоила Англии 215000 фунтов стерлингов.


Прекращение ссылки.

Последствия пропаганды Уэкфильда сказались во всех австралийских колониях. Одним из важнейших результатов ее было упразднение ссылки преступников в Новый Южный Уэльс (1840) и Ван-Дименову землю (1847). В промежуток времени с 1788 по 1840 год в первый было сослано 83290 преступников, во вторую с 1803 по 1845 год — 55000; там и здесь их оставалось около 30000. [В новейших работах по истории английских колоний, вышедших уже после появления труда Лависса и Рамбо, приводятся любопытные цифры, касающиеся Нового Южного Уэльса: в 1833 году там было 60000 жителей (с женщинами и детьми), и в этом году было повешено за тяжкие преступления 69 человек, а в 1834 году — при том же общем числе населения — было повешено 83 человека. Эта статистика и заставила отменить ссылку. (См. Williamson, Short history of British expansion, II, 98, L., 1931.) — Прим. ред.] Между тем в 1851 году Новый Южный Уэльс имел 360000 жителей. Следовательно, нельзя сказать, что народонаселение Австралии создано преступниками; на долю свободной эмиграции приходилась гораздо большая часть.


Законы о продаже земли по высокой цене.

Идеи Уэкфильда о продаже земли были осуществлены во всех английских колониях, куда направлялась иммиграция, рядом законодательных актов. Важнейшие из них: закон 1831 года, предписывавший продавать землю с публичного торга и не дешевле 5 шиллингов за акр, и закон 1842 года, поднявший минимальную цену до 1 фунта стерлингов. Если бы эти законы применялись строго, то овцеводы неминуемо разорились бы. Но последние отказались приобретать землю на таких невыгодных условиях, какие ставило им правительство, а заняли через своих погонщиков громадные пространства выгонной земли (runs) в местах, удаленных от всякого надзора; эти захватчики получили прозвище squatters. [Это слово скоро утратило свой одиозный смысл и стало употребляться просто для обозначения овцеводов.] Губернаторы пробовали выгонять их силой и принуждать к покупке захваченных ими runs, но с 1837 года правительству пришлось оставить их в покое под тем условием, чтобы они платили подать и признавали себя лишь арендаторами коронных земель. В 1839 году была проведена граница между территорией, отведенной для колонизации, и районом земель, временно занятых скуотерами, и эта межа поставлена под наблюдение полиции. Тогда насчитывали 5380 скуотеров с 33000 лошадей и миллионом овец (свободное народонаселение Нового Южного Уэльса составляло приблизительно 50000 человек). Число колонистов в собственном смысле слова (settlers) возрастало теперь быстрее, нежели до 1830 года. Деньги, выручаемые от продажи земли, шли, согласно плану Уэкфильда, на покрытие расходов по перевозке батраков и рабочих. В 1830 году насчитывалось не более 300 эмигрантов, направлявшихся в Австралию, а с 1831 по 1836 год число их возросло до 7849. В 1837 году английское правительство учредило официальное эмиграционное агентство (называвшееся с 1840 года Colonial Land and Emigration Board), Колонизация Нового Южного Уэльса теперь уже не ограничивалась окрестностями Сиднея. Бухта Порт-Филипп была заселена между 1824 и 1831 годами переселенцами частью с Ван-Дименовой земли, частью с Лебяжьей реки, куда они прибыли с злополучной экспедицией Пиля; все они занялись скотоводством или земледелием, не покупая земли. Тут вмешался сиднейский губернатор. В 1838 году он прислал в Порт-Филипп полицейский наряд, приказав продать землю колонистам сообразно законам, построить тюрьму и суд. Так был основан Мельбурн. В 1840 году население округа Порт-Филипп составляло 10000 человек.


Представительное правление в Новом Южном Уэльсе.

Со времени Адама Смита либералы требовали автономии для колоний. Вскоре после того как они стали у власти, они были напуганы восстанием в Канаде (1838); оно внушило им мысль, что единственный способ отбить у колоний охоту последовать примеру Соединенных Штатов заключается в том, чтобы предоставить колонистам самоуправление под контролем метрополии. В 1840 году был учрежден первый колониальный парламент в Канаде. Второй был дарован статутом 1842 года Новому Южному Уэльсу. В этой колонии законодательный совет состоял с тех пор из 36 членов, из которых 24 выбиралось среди землевладельцев, получавших ежегодный доход с земли по крайней мере в 100 фунтов стерлингов. Чтобы стать избирателем, надо было располагать известным имущественным цензом. Губернатору принадлежало право veto и право законодательной инициативы. Совет избирал председателя и издавал законы по всем вопросам, касавшимся колонии, за исключением продажи земельных участков, по-прежнему зависевшей от английского парламента. Он не был в праве отказывать в средствах на содержание администрации и церкви. С тех пор как была отменена ссылка, метрополии ничего не приходилось тратить на Новый Южный Уэльс. Совет, состоявший в большинстве из овцеводов, столкнулся с губернатором в вопросе о “захватах” (squatting). Консервативное министерство Пиля поддержало губернатора; но после его падения (1846) власть перешла к либеральному министерству Росселя, и государственный секретарь по делам колоний лорд Грей признал правыми скуотеров. Постановлением совета 1847 года им было разрешено снимать в аренду пастбищные земли (runs) на один год в местностях, уже колонизованных (settled), куда до сих пор их вовсе не пускали, на 8 лет в местах, только еще заселявшихся и на 14 — в местах, еще совсем не занятых постоянными жителями (unsettled). В двух последних случаях аренду можно было возобновить на 5 лет, а в случае продажи земли по участкам скуотер получал преимущественное право на покупку. Арендная плата была 10 фунтов стерлингов за 4000 овец; пастбища занимали до 32000 акров. Постановление 1847 года распространялось на все австралийские колонии. Оно знаменовало собой победу аристократии и положило начало образованию некоторых больших состояний в Австралии.


Первые английские колонии в Новой Зеландии.

Английские колонисты и миссионеры стали селиться в Новой Зеландии с 1814 года. Они состояли под защитой и властью сиднейского губернатора. В 1839 году торговая компания, возникшая по инициативе Уэкфильда, привезла эмигрантов в бухту Порта Никольсона и основала там город Веллингтон. Затем она заняла часть берегов южного острова, оттеснив вглубь туземцев, часть которых в 1846 году восстала. В то же время назначенный английским правительством губернатор купил часть северного острова у маорисов и утвердился в Ауклэнде (1840—1841).


II. Мыс Доброй Надежды и Наталь

По климату Южная Африка похожа на Австралию. По устройству поверхности она отличается от последней высотой внутренних плоскогорий, но распределение районов по их естественным условиям почти то же: на юге — береговая равнина, пригодная для возделывания хлеба и винограда; на побережье Наталя — жара, дожди и тропическая растительность; внутри — степь вплоть до пустыни Калагари и берегов Атлантического океана. Из животных здесь водятся овцы, козы и домашние быки. Бушмены (лесные люди) — племя столь же первобытное, как австралийцы, — и готтентоты были оттеснены в западные степи. Различные племена кафрской расы (негры банту) занимали до прихода европейцев Наталь и прибрежную равнину; они разводили быков, отличались храбростью и силой, были вооружены копьями и щитами, жили в поселках, огороженных плетнями (kraals). Они долгое время сопротивлялись английскому завоеванию. [Когда голландцы поселились тут, они застали на юго-западе Капской Земли готтентотов и бушменов — два слабых и безобидных племени, у которых европейские колонисты без труда отняли их землю. Но в течение XVII и XVIII веков медленно, но все в одном направлении, из центра Африки к югу, двигались племена банту, из которых наиболее сплоченным и многочисленным был народ каффиров, или кафров. Кафры, нападая на готтентотов и бушменов, столкнулись с грабителями: голландцами и — с начала XIX века — с англичанами. Борьба была довольно упорной и тянулась с перерывами до 80-х годов XIX века. Победителями оказались европейцы, лучше вооруженные и сплоченные. — Прим. ред.]


Капская Земля превращается в английскую колонию.

Капская колония, управлявшаяся с XVII века голландской Индийской компанией, была в 1806 году завоевана английской экспедицией и согласно договору 1815 года осталась за Англией. Колония не имела строго определенных границ с севера и запада; к востоку она кончалась у Рыбьей реки, где начиналась территория кафрских племен. В ней насчитывалось 17637 готтентотов и бушменов, 29656 невольников и 26720 белых. Эти последние происходили от голландских колонистов, к которым присоединились 200 или 300 французских кальвинистов после отмены Нантского эдикта. В колонии господствовал голландский язык, а из религий — кальвинизм. Колонисты называли себя боёрами, или бурами (крестьяне); часть их возделывала хлеб и виноград вокруг Капштадта. Остальные были рассеяны внутри страны, где жили, занимаясь разведением быков, вдали от цивилизованного общества, отдельно один от другого. Бур, говорит пословица, не любит видеть дым своего соседа.


Появление английских колонистов в Порту Елизаветы.

До 1820 года из Англии в Капскую Землю приезжали только чиновники и коммерсанты. В 1819 году парламент ассигновал 50000 фунтов стерлингов на перевозку и устройство там английских колонистов; явилось 90000 желающих, из них были выбраны 4000, которые и высадились в 1820 году в бухте Алгоса, где они основали Порт Елизаветы. Вновь прибывшие стали возделывать землю и поставили на широкую ногу разведение мериносовых овец, впервые привезенных из Испании в 1790 году (шерсть туземных овец не имела никакой цены). В Капской земле, как и в Австралии, английские колонисты вели борьбу с самовластием губернаторов. С 1826 года в Капской земле была введена английская система судопроизводства. В том же году был отозван губернатор Сомерсет, закрывавший газеты и запрещавший митинги. В 1824 году Фэрбэрн основал оппозиционную газету и открыл поход в пользу местной автономии; ему помогал один из переселенцев 1820 года, шотландский поэт Прингль, находившийся в сношениях с великобританскими литераторами и филантропами. В Англию была отправлена петиция, требовавшая выборного законодательного собрания (1827), и за ней последовали другие. Но правительство метрополии не пожелало удовлетворить колонистов в этом пункте. Оно ограничилось тем, что наряду с губернатором учредило исполнительный совет, (1826), затем законодательный совет (1834), состоявшие оба из чиновников. Число переселенцев было невелико, и английское население увеличивалось только путем естественного прироста. Внутренняя история Капской земли в первую половину XIX века представляет мало достопримечательного. Главными событиями были войны с кафрами и столкновения с бурами.


Войны с кафрами.

Свободные черные были уравнены с белыми перед лицом закона. Но бурские или английские колонисты смотрели на себя как на высшую расу по сравнению с неграми. Они считали себя в праве пользоваться ими как поденщиками на условиях, ничем не отличавшихся от настоящей кабалы. Они требовали, чтобы кафры были прогнаны в глубь страны и их земли отданы белым. Они хотели, чтобы за кражу скота кафры подвергались жестоким наказаниям. Губернаторы в общем были склонны действовать в ущерб туземцам. Но последних отстаивали миссионеры, жалобы которых встречали в Великобритании большое сочувствие со стороны филантропов и противников рабства. [Это утверждение нуждается в больших ограничениях. “Филантропия” миссионеров не мешала им всячески поддерживать плантаторов и давать на суде и при опросе для анкет часто самые лживые и пристрастные показания, клонившиеся к выгоде белых. Мало того, когда случайно в прессу проникали сведения о безобразном закабалении туземного населения, то миссии сплошь и рядом выступали с опровержениями.

Неточно и насчет “запрета войн с кафрами”. Автор не мог воспользоваться новейшими трудами по истории Южной Африки: Hardindge, Life of lord Carnarvon (в трех томах, 1925) и Walker, History of Soud Africa. L., 1928. — Прим. ред.] Когда у власти стали либералы, то под давлением общественного мнения правительство метрополии бывало иногда вынуждено запрещать войны с кафрами. В связи с этим чередовались периоды успехов и периоды приостановки в расширении пределов колонии.

Борьба начинается с 1809 года, когда колонисты вздумали принудить кафров очистить плодородные земли в бухте Альгоа и переселиться на левый берег Рыбьей реки. Дело началось с непрерывных стычек между кафрскими племенами и группами буров и колонистов, организованными в виде милиции (commando). Кафры нападают на фермы, убивают жителей и уводят стада; колонисты преследуют грабителей до первой туземной деревни, казнят предполагаемых виновников грабежа и забирают их быков. Этой милиции обыкновенно достаточно для охраны восточной границы, так как кафры не объединены. Но предводитель Тшака (1812—1828), а затем его брат и преемник Дингаан собирают под своим начальством много кафрских племен и организуют целую армию. Сами они не нападают на англичан, но их военное могущество придает смелость племенам Рыбьей реки, которые поднимаются в огромном количестве. В 1834 году 30000 кафров напали на фермы и селения. Губернатор д'Юрбан подходит с регулярным войском, разбивает черных, заменяет их начальников белыми чиновниками и объявляет их территорию присоединенной к английским владениям. Известие об этом приходит в Англию в самый разгар движения в пользу либеральных реформ. Министерство не одобряет действий д'Юрбана, возвращает кафрам независимость и посылает на границу вице-губернатора, которому поручает блюсти права туземцев (1835). Эта должность была упразднена в 1839 году, но в положении кафров ничто не изменилось до войны “топора” (1846—1853). До этого времени политика миссионеров одерживала верх над завоевательной политикой.


Первое “Voorttrekken” (исход) буров. Наталь.

В 1826 году были упразднены голландские суды, и английский язык объявлен единственным допускавшимся в судопроизводстве. Это оскорбило буров. Их недовольство еще возросло вследствие уничтожения рабства (1834) и недостаточности предоставленного им вознаграждения. В то время колонисты имели 35755 невольников, стоивших 3 миллиона фунтов стерлингов; а им дали всего 1200000 фунтов стерлингов и еще заставили получать причитающуюся каждому сумму в Лондоне. Буры по дешевой цене продали свои претензии спекулянтам, а некоторые даже вовсе не извлекли из них пользы. Их раздражение дошло до крайних пределов, когда правительство остановило д'Юрбана в его попытке раздвинуть границы колонии. Многие из них решили уйти в глубь страны, подальше от английских законов. В 1835 году 10000 буров выступили в путь вместе со своим скотом; они ехали в повозках, запряженных несколькими парами волов. Вечером они располагались лагерем под прикрытием повозок. Это был первый “исход” (Voorttrekken). Часть переселенцев направилась на северо-восток, перешла горы Дракенберг и в 1837 году спустилась в равнины Наталя. Кафрский завоеватель Дингаан только что разорил и опустошил эту страну. Он сделал вид, будто готов допустить водворение буров в Натале; но пока шли переговоры, он окружил их своими воинами, которые и перерезали буров. [Дингаан был вождем зулусов. Он перерезал в общем 360 буров. Он был разбит и убит новым отрядом бурских переселенцев. Эти переселенцы постепенно двигались все дальше и дальше к северу по мере того, как англичане занимали территорию их нового государства. Только 16 января 1852 года было официально англичанами объявлено о существовании нового государства, уже за рекой Ваалем (Трансвааль), и другого маленького государства буров (Оранжевой республики) в феврале 1854 года. — Прим. ред.] Но затем явилась новая многочисленная партия переселенцев; под предводительством Андрея Преториуса они разбили Дингаана; затем они организовали независимое государство с парламентом (фольксраад) и национальным знаменем. Английское министерство, всегда косо смотревшее на расширение Капской колонии, не пожелало вмешаться; но губернатор Нэпир послал войска, которые взяли главный город этого независимого штата, Питермарицбург. Буры покорились, сняли свое знамя и позволили распустить фольксраад (июль 1842 г.). 12 мая 1843 года Наталь был официально присоединен к Капской колонии. В скором времени заметили, что его климат и слишком жарок и слишком влажен для европейских колонистов; поэтому решено было обратить его в негритянскую колонию с особым губернатором. Туземцам позволили сохранить все их обычаи, исключая тех, которые шли вразрез с гуманностью; их вожди сохранили свою власть под контролем небольшого числа белых чиновников. В колонии насчитывалось тогда 100000 туземцев; их число затем быстро возросло. Наталь был отделен от Капской земли независимой Кафрарией.


III. Рабовладельческие колонии


Остров Св. Маврикия и подвластные ему колонии.

Иль-де-Франс, занятый одной английской экспедицией в 1810 году, был уступлен Англии по договору 1815 года вместе с Сейшельскими и Амирантскими островами. Под владычеством Англии он снова принял имя Св. Маврикия, данное ему голландцами. Населению разрешено было сохранить французский язык и католическую религию; из Англии иммигрировали лишь отдельные лица. Главным продуктом острова был сахар, добываемый невольническим трудом (около 1/5 части сахара, ввозимого в Англию). В 1832 году население состояло приблизительно из 89610 жителей, в том числе 63500 рабов. С уничтожением невольничества (1834) плантаторам пришлось выписывать индусских кули, которых за время с 1834 по 1850 год ввозили в среднем по 5000 ежегодно. Важнейшими фактами внешней истории острова Св. Маврикия являются старания первого английского губернатора сэра Роберта Фаркуара подчинить английскому влиянию Мадагаскар. Сначала он намеревался аннексировать этот остров, но так как правительство не поддержало его, то он ограничился тем, что вступил в сношения с королем Радама I, который незадолго перед тем объединил говасов и доставил им верховенство. Несколькими договорами, заключенными с 1817 по 1825 год, Радама позволил англичанам селиться, торговать и учреждать миссии на острове Мадагаскаре.


Гвинейские фактории.

Фактории, основанные в Гамбии в 1588 году, и Золотой берег, уступленный голландцами в 1667 году, эксплуатировались монопольными компаниями, производившими невольничью торговлю с Вест-Индией до запрещения этой торговли в 1807 году. Сиерра-Леоне, приобретенная в 1787 году, служила убежищем для негров, сумевших ускользнуть из рук работорговцев. Здесь торговали только пальмовым маслом.


Веет-Индия. Бермудские острова. Гвиана.

Английская Вест-Индия (Антилы) заключала в себе в 1815 году: Ямайку, отнятую в 1655 году у испанцев; Британский Гондурас, занятый около того же времени; Багамские острова (1629—1667); Подветренные острова (Св. Кристофа, 1623; Нефисс, 1628; Монсера, о. Антигуа и его придатки, 1632—1663; острова Девы, Ангуилья, 1666; Доминика, уступленная французами в 1763 году); Наветренные острова (Барбадос, 1605—1625, Гренада, Санта-Лючия, Сан-Винсент, Тобаго, которые долго оспаривались и наконец были уступлены французами — первые два в 1783 году, остальные в 1815); Тринидад, уступленный Испанией в 1802 году.

К Вест-Индии можно причислить Бермудские острова (1609), военную стоянку и место ссылки, лежащие на расстоянии 950 километров от Каролины, и британскую Гвиану, образовавшуюся из поселений, отнятых у голландцев в 1803 году, закрепленных за Англией в 1815 году и слитых в одну колонию в 1831 году. Гвиану исследовал в 1835—1839 годах Шомбрук, которому в 1840 году поручено было провести пограничную черту между этой колонией и Венесуэлой. Последняя еще оспаривает эту границу; точно также оспаривает свою границу и Бразилия. Гвиана — крупнейшее из английских владений в тропической Америке, а наиболее населенным и богатым из них является Ямайка.


Уничтожение рабства и свобода торговли.

Все эти колонии (исключая Багамских и Бермудских островов) выделывали сахар рабским трудом и экспортировали невольников на французские и испанские Антильские острова. Они ввозили лес, фабричные изделия, съестные припасы и рыбу, покупая все это, как того требовал колониальный договор, у англичан. В 1831 году Вест-Индия представила парламенту петицию, где доказывала, что переплачивает в силу колониального договора 187000 фунтов ежегодно на покупке предметов первой необходимости. В 1841 году ей была предоставлена свобода торговли. Но неудобства экономического и политического либерализма оказались для вест-индских плантаторов более крупными, нежели его выгоды. За время с 1834 по 1838 год на Антильских островах было уничтожено рабство. С этих пор плантаторы начали выписывать китайских кули (впервые они появились на Тринидаде в 1816 году). Но метрополии пришлось в защиту вест-индского сахара обложить высокой пошлиной сахар с острова св. Маврикия и из Ост-Индии. Антильские острова по-прежнему поставляли четыре пятых потребляемого Англией сахара; но плантаторы с Индийского океана и сторонники свободной торговли нападали на эту привилегию, а в 1848 году она была отменена и пошлина на сахар уравнена.


IV. Дальний Восток и морские стоянки


Война из-за торговли опиумом; Гонконг.

Занятие Гонконга было следствием установления свободы торговли и того влияния, какое приобрели на правительство крупные английские промышленники. В 1834 году была отменена монополия британской торговли с Китаем, принадлежавшая Ост-Индской компании. После этого вывоз фабричных изделий, особенно бумажных тканей, из Англии в Китай стал быстро возрастать (в 1832 году сумма экспорта равнялась 842852 фунтам стерлингов, в 1836 году 1326368 фунтам стерлингов). Но китайское правительство по-прежнему держало открытым для европейской торговли только один порт — Кантон. После войны из-за торговли опиумом китайское правительство заключило с Англией Нанкинский договор (1842), которым оно открыло для английской торговли порты Амой, Фучжоу, Нинбо, Шанхай и уступило Англии островок Гонконг при входе в Кантонскую бухту. Гонконг сделался крупным складочным местом, а население его быстро увеличилось (с 5000 жителей в 1841 году до 21 514 жителей в 1848 году).


Морские стоянки.

В эту группу входят: 1) колонии Малаккского пролива, история которых тесно связана с историей Индии; 2) колонии Борнео (с 1846 года, Лабуанс 1847 года, протекторат над брунийским султаном; с 1841 года англичанин Брук был саравакским раджой); 3) при входе в Красное море — Аден (1838); 4) на пути в Индию через Кап и остров Св. Маврикия— остров Св. Елены (1651) и остров Вознесения (1815); 5) по дороге в Индию через Магелланов пролив — острова Фолкленд (1833); 6) в Европе англичане сохранили Гибралтар и по договору 1815 года окончательно приобрели Мальту и Ионические острова в Средиземном море и Гельголанд в Северном.

ГЛАВА XII. ВОСТОЧНЫЙ ВОПРОС. 1817—1847


I. Махмуд, Мехмед-Али, Абдул-Меджид


Завоевания Мехмеда-Али.

С 1815 по 1830 год политическая и военная мощь Мехмеда-Али, зарождение которой было описано нами раньше, настолько возросла, что казалось — он неминуемо рано или поздно займет место султана или по крайней мере создаст первоклассное, вполне независимое государство.

Уничтожив ополчение мамелюков и став с тех пор неограниченным властелином Египта (1811), честолюбивый и предприимчивый паша завоевал затем священные города Аравии и оттеснил ваххабитов внутрь этой страны. Правда, эти фанатики снова продвинулись к морю во время его отсутствия и заключили с его старшим сыном Туссуном сравнительно выгодный для них мир, но Мехмед отказался ратифицировать этот договор и в 1816 году поручил руководство военными действиями своему второму сыну, Ибрагиму. Последний с первых же шагов показал себя выдающимся полководцем и за два года сумел привести ваххабитов в полную покорность; их вождь, Абдалла-бен-Сауд, гонимый из убежища в убежище, попал наконец в плен при взятии его последнего города Деррейэ и был отправлен в Константинополь, где и обезглавлен по приказанию султана (1818). В награду за свои победы Ибрагим получил от Махмуда меккский пашалык и с тех пор в согласии со своим отцом управлял всей турецкой Аравией. Спустя два года Мехмед-Али предпринял завоевание Нубии и Сенаара, двух отдаленных областей, где укрылись последние мамелюки и откуда они часто совершали набеги на южные границы Египта. Другой его сын, Измаил-паша, произвел туда смелый набег, рассчитывая в одну кампанию закончить все дело. Но его вымогательства и насилия скоро вызвали здесь восстание, стоившее ему жизни. Впрочем, его смерть очень скоро была отомщена его шурином, дефтердаром Ахмед-беем, который своими репрессиями терроризировал не только Нубию и Сенаар, но даже Кордофан, где с того времени надолго установилось египетское владычество (1822). Вскоре за тем это владычество еще упрочилось и в Аравии (1823—1824) вследствие подавления восстания, которое было поднято бедуинами, ваххабитами и большим числом беглых феллахов. Это восстание Ибрагим утопил в крови.


Правление Мехмеда-Али.

Мехмед-Али стал грозной силой не только благодаря расширению своей территории, но также особенно благодаря накоплению и естественному росту находившихся в его распоряжении всякого рода ресурсов, постоянному развитию и высокому качеству военных сил, наконец, благодаря энергичному управлению страной. Сельскохозяйственное богатство Египта, о котором не знали или не хотели заботиться его предшественники, удесятерилось под его влиянием и надзором. Способы обработки земли быстро усовершенствовались благодаря ему. Улучшились и породы лошадей и овец; с большим успехом была введена культура тутового и оливкового дерева. То же самое было и с хлопчатником, разведение которого приобрело в Нильской долине за несколько лет огромное значение. Всюду возникали сахарные и селитряные заводы, всевозможные фабрики и заводы под руководством европейских и особенно французских инженеров, так как Мехмед с давних пор поддерживал сношения с Францией и питал к ней особенную симпатию, которой не изменил до смерти. Молодые египтяне посылались в Париж и Лондон для изучения наук, законов, промышленности, вообще западной цивилизации. Предпринималось или продолжалось сооружение новых путей сообщения. Между Александрией и Каиром был прорыт канал Махмудие. Снова принялись искать истоки Нила и подумывали о соединении каналом Средиземного и Красного морей. Торговые сношения внутри страны были облегчены учреждением строгой полиции, благодаря которой в стране водворилась полная безопасность.

Вследствие всех этих успехов финансы египетского правительства вскоре достигли блестящего расцвета, и оно получило возможность создать грозную армию и флот. Приглашаемые им в большом количестве французские офицеры обучали на европейский лад войска, численность которых ежегодно возрастала и в конце концов достигла почти двухсот тысяч. Это преобразование египетской армии было проведено под руководством полковника Сельва (известного больше под именем Сулейман-бея). Преобразованием флота руководил другой француз, Серизи. С 1820 года Мехмед располагал 60—80 хорошо построенными, хорошо вооруженными военными судами с прекрасным экипажем, тогда как экипаж во флоте султана был из рук вон плох. Мехмед обезопасил берега и границы Египта от внезапных нападений, построив ряд новых крепостей и исправив старые. У него были свои строительные верфи, пушечные, оружейные и машиностроительные заводы, арсеналы, магазины — словом, все необходимое для того, чтобы стране не приходилось ввозить извне орудия обороны и нападения. Впрочем, это громадное сосредоточение сил было ему облегчено чрезвычайно простыми правительственными приемами, которые, однако, мог безнаказанно позволять себе лишь восточный деспот. Дело в том, что он объявил себя единственным собственником земли и, следовательно, мог эксплуатировать ее систематически и совершенно по своему желанию. Он присвоил себе монополию не только на земледелие, но и на промышленность и торговлю. Для производства всевозможных работ, необходимых по его мнению, у него были феллахи, которых он заставлял работать по своему произволу (подобно древним фараонам) и по прихоти своей пересылал с одного конца страны на другой. Для пополнения армии и флота он и подавно без всякой церемонии распоряжался этими бедными людьми. Их отрывали от семьи и плуга, уводили в лагерь со связанными руками и с цепью на шее, и все-таки в конце концов, вследствие своей необычайной покорности, они становились хорошими солдатами.


Первое столкновение между Махмудом и Мехмедом-Али.

Легко понять, что рано или поздно должен был наступить такой момент, когда помощь паши, располагавшего всем, что требовалось для войны, сделается необходимой для султана, который не располагал ничем. Мы видели выше, при каких обстоятельствах Махмуд счел нужным обратиться за помощью к Мехмеду-Али, который не отказал ему в ней, но, разумеется, потребовал плату за услугу. В 1822 году султан должен был предоставить ему командование на острове Крите, чтобы побудить его прислать сюда войско и эскадру против греков. В 1824 году, чтобы подбить его на экспедицию в Морею, он должен был обещать Ибрагиму морейский пашалык. Этого унижения он никогда не мог забыть. Зато, когда после битвы при Наварине Ибрагим принужден был очистить Пелопонес, Мехмед-Али не забыл об условленной плате за свою услугу и не преминул потребовать по крайней мере равноценной награды. Такой наградой могла быть, на его взгляд, только Сирия, эта естественная ограда Египта, давно привлекавшая его внимание, или по меньшей мере добрый кусок ее. Но Махмуд, и без того считавший Мехмеда-Али слишком сильным, согласился предоставить ему лишь пашалык Крита, который египтяне занимали уже несколько лет. Это значило — ничего не дать, и паша не без основания обиделся. В ответ на его жалобу султан довольно колко поставил на вид своему вассалу, что он уже полтора года не платит никакой дани Порте. Мехмед совершенно справедливо отвечал, что он авансом передал своему сюзерену гораздо больше, чем должен был: война обошлась ему в 30000 человеческих жизней и в 20 миллионов франков, принеся взамен лишь разочарование и досаду. Словом, он ничего не заплатил, и отношения еще больше обострились.


Походы Ибрагима в Сирию и Анатолию.

Спор длился уже больше года, когда Мехмед, более чем когда-либо зарившийся на Сирию, вздумал выместить свою злобу на паше Сен-Жан-д'Акра, Абдалле, давшем убежище нескольким беглым феллахам и отказавшемся выдать их ему. Не добившись от Порты позволения напасть на Абдаллу, Мехмед решил все-таки сделать это, и в октябре 1831 года Ибрагим вступил в Сирию с 30000 солдат, 50 полевыми орудиями и 19 мортирами. В течение нескольких недель он занял города Газу, Яффу и Кайфу и 9 декабря осадил Сен-Жан-д'Акр. На эту неслыханную дерзость султан отвечал фирманом, который объявлял Мехмеда-Али отрешенным от должности, назначал на его место Хусейна-пашу и предписывал последнему, собрав большое войско, идти на Ибрагима (март 1832 г.). Но прежде чем тот успел подойти, сын Мехмеда одержал еще несколько блестящих побед. 27 мая он взял штурмом крепость, отразившую некогда все атаки Бонапарта, и затем победителем вступил в Дамаск (15 июня). Отсюда, продолжая свой путь на север, он двинулся к Гомсу, где опрокинул авангард Хусейна (9 июля), затем овладел Алеппо, наголову разбил у Бейлана турецкую армию, оставившую в его руках всю артиллерию (29 июля), и спустя два дня вступил в Антиохию. Вся Сирия лежала у его ног. Но так как Махмуд и теперь отказывался предоставить Мехмеду пашалык Акра, то Ибрагим, упоенный своими успехами, вторгся в Аданский округ, перешел Тавр и быстро овладел Конией — в самом сердце Малой Азии (ноябрь). Здесь напал на него с шестидесятитысячным войском его старый соперник по Мисолунги, великий везир Решид-паша. 21 декабря перед Кенией произошло ожесточенное сражение, стоившее жизни 30000 человек и окончившееся поражением турок: Решид был не только разбит, но и взят в плен. Победитель, не теряя ни минуты, двинулся на Бруссу и Скутари, т. е. на Константинополь.

Теперь, казалось, уже ничто не могло его остановить. Мусульманское население Анатолии не оказало ему ни малейшего сопротивления. Впрочем, Ибрагим, как и его отец, неустанно афишировал свою преданность трону Османлисов: “Моя цель, — говорил он, — не низвергнуть, а упрочить его”. Многие турки, даже в Константинополе, где султан гяур был крайне непопулярен, горячо симпатизировали ему. Ибрагим, выставлявший себя мстителем за Коран, был вполне уверен, что не встретит сопротивления в Стамбуле. А Махмуд не сомневался, что мятежник, вступив в столицу, немедленно свергнет и умертвит его, чтобы царствовать от имени какого-нибудь другого принца из Оттоманской династии. Сбитый с толку, почти обезумев от страха и ненависти, он не задумался обратиться с мольбою о помощи к великим европейским державам и особенно к России, которая со времени Адрианопольского мира считала себя как бы покровительницей Порты и была заинтересована в том, чтобы под властью Мехмеда-Али не возникла новая Турция, сильная и способная к самообороне.


Вмешательство великих держав. Договор в Кутайе.

С этого момента распря между султаном и пашой приобретает крупный международный интерес и привлекает к себе внимание всей Европы. Все правительства тревожит мысль, как бы одно из них не нарушило в свою пользу политического равновесия на Востоке, и потому вмешаться должны были все. Франция не хотела ни действовать заодно с Россией, ни поддержать одна султана против Мехмеда-Али, благодаря которому она пользовалась таким большим влиянием на Востоке, ни открыто высказаться за последнего (из страха ссоры с Англией). Она старалась добиться того, чтобы победитель согласился на предложение дивана, предоставлявшего паше четыре пашалыка в южной Сирии (Акра, Наплуз, Сайда и Иерусалим). Но Мехмед требовал всей Сирии, не считая округа Адана и даже часть бассейна Тигра и Евфрата. Войска Ибрагима продолжали идти вперед, а 20 февраля 1833 года русский флот бросил якорь перед дворцом султана. Чтобы добиться удаления флота, французский посол адмирал Руссен обязался уладить дело так, чтобы египетский паша удовольствовался южной Сирией. Адмирал предъявил это требование паше, но у него не было никаких средств, чтобы принудить его; Мехмед это знал, а потому и не обратил на требование посла никакого внимания. Это снова повергло султана в трепет, и он снова обратился к русскому царю. Действительно, в начале апреля двенадцатитысячный русский корпус прибыл в Константинополь и Скутари, и вся молдавская армия — 24000 человек — выступила на соединение с ним.

На этот раз Австрия и Англия, остававшиеся до сих пор довольно безучастными, серьезно встревожились и примкнули к Франции в видах прекращения войны. Правда, ни одна из этих трех держав не желала посылать свои войска против Мехмеда-Али; поэтому они объединились только для того, чтобы произвести весьма энергичное давление на султана Махмуда и заставить его сделать Мехмеду большие уступки, способные удовлетворить последнего. Султан уступил тем легче, что даже Николай I не особенно противился значительному расширению владычества Мехмеда. Помимо того, что царь не хотел ввязываться в конфликт с половиной Европы, он ничего не имел против того, чтобы Турцию заставили принести новые жертвы: чем больше она ослабеет, тем больше будет нуждаться в нем. Таким образом, Ибрагиму стало невозможно дольше оттягивать мир, который и был заключен в Кутайе. По этому договору Мехмед-Али получил сверх Египта, как и требовал, всю Сирию и Адану.


Россия и заключение договора в Ункяр-Искелеси.

В силу этого соглашения египетские войска были уведены обратно, и царь в свою очередь должен был отозвать свой флот и армию. Он сделал вид, будто уводит их с величайшей поспешностью, но предварительно выговорил себе право при случае вернуться; этот договор, заключенный в Ункяр-Искелеси (8 июля 1833 г.) формально поставил Турцию в вассальную зависимость от русской империи. Согласно этому договору обе державы заключили на восемь лет оборонительный союз против всех, взаимно обязываясь всеми силами защищать друг друга против всякой внутренней и внешней опасности. Если вспомнить, каковы были опасности, грозившие Оттоманской империи, и как много способов имела Россия вызывать в ней смуту, то ясно, что этот договор давал царю возможность возобновлять свое вооруженное вмешательство в Константинополе всякий раз, как он того пожелает. Разумеется, царь вовсе не имел в виду допускать в пределы своей империи турецкие войска и флот: добавочная статья договора гласила, что в случаях, когда Россия по праву могла требовать помощи своего союзника, последний мог освободиться от этой обязанности; от него требовалась лишь отрицательная помощь, имевшая, однако, громадную цену в глазах царя: султан освобождался от всякой обязанности при условии закрытия Дарданел для врагов России. Такое соглашение делало, Россию почти неуязвимой, так как ей с давних пор не грозило какой-либо опасности, кроме как со стороны Франции и Англии. Россия была для них недоступна ни с суши, где достигнуть ее можно было, только пройдя через Германию, ни со стороны Балтийского моря, пригодного для действий военного флота лишь незначительную часть года, а теперь не рисковала подвергнуться нападению и со стороны Черного моря. Если же и с этой стороны нечего было бояться, она могла позволить себе все, по крайней мере в отношении к Западу; таким образом, политического равновесия в Европе более не существовало.

Хотя договор в Ункяр-Искелеси был заключен тайно, но о нем, конечно, очень скоро узнали. Западные державы были сильно встревожены, и одно время похоже было, что они готовятся к войне. Австрия, также обеспокоенная этим событием, но в данный момент более чем когда-либо нуждавшаяся в помощи России для противодействия революционным настроениям, ограничилась тем, что в дружеском тоне попросила у царя объяснений. Царь заявил, что у него нет никаких своекорыстных видов и что он ничуть не замышляет расширять свои владения за счет Турции; вместе с тем он пообещал принять моральное посредничество Венского двора в том случае, когда заинтересованные стороны на основании договора, заключенного в Ункяр-Искелеси, заявят какие-либо претензии. Ввиду этого Австрия, со своей стороны, указала Англии и Франции, что независимости Турецкой империи, по крайней мере в данное время, со стороны России не грозит никакая опасность и что во всяком случае эта независимость обеспечивается ее, Австрии, посредничеством. В то же время она убедила царя увести свои войска из Молдавии и Валахии, которые он оккупировал уже 6 лет (1834). Действительно, Лондонский и Парижский дворы прекратили свои приготовления к войне, предоставив дипломатам впредь до нового распоряжения обуздывать алчность России и разрешить, если это окажется возможным, щекотливый вопрос о Дарданеллах и Босфоре.


Новые осложнения в Египте. Сражение при Незибе.

Кое-как помирившись, Махмуд и Мехмед-Али тем временем готовились к новой борьбе. Султан питал к своему вассалу непримиримую ненависть и хотел во что бы то ни стало отомстить ему.

В 1834 году он открыто поддержал мятеж сирийских горцев, вызванный административными строгостями Ибрагима, и снарядил войско, намереваясь силой вернуть себе территорию Урфа на левом берегу Евфрата, которую, по его мнению, наша удерживал незаконно. По этому поводу великие державы завязали переговоры с обеими сторонами. Но Ибрагим подавил восстание и вернул спорную территорию, после чего мир некоторое время казался упроченным. Однако обе стороны продолжали вооружаться. Мехмед-Али неисправно платил установленную дань Порте и употреблял свои средства на формирование новых полков и постройку новых судов. На представления дивана, требовавшего уменьшения военных сил Мехмеда, тот отвечал требованием новых льгот: он добивался признания его должностей наследственными в его семье. Султан не отказал ему в этом по отношению к Египту, но взамен потребовал возвращения Сирии, которой Мехмед-Али ни под каким видом не хотел лишиться. Соглашение оказывалось невозможным, и в конце 1837 года переговоры были прерваны. В следующем году вспыхнуло новое восстание в Ливане, и вице-король убедился в причастности Порты к этому делу. В то же время Англия, которая была недовольна тем, что дороги в Индию — на Суэц и на Евфрат — заняты другом Франции и которую в торговом отношении крайне стесняли монополии, установленные в Египте, добилась от турецкого правительства заключения договора, предоставлявшего ей полную свободу торговли на всей территории Оттоманской империи и торжественно отменявшего указанные монополии (3 июля 1838 г.). Мехмед-Али заявил, что не будет считаться с этим договором, однако, прежде чем он успел на деле воспротивиться исполнению договора, вступавшего в силу лишь с 1 марта 1839 года, Махмуд, горя нетерпением покончить с Мехмедом, снова подал сигнал к войне. Уже несколько месяцев все свободные войска империи стягивались в пашалыки Адана и Алеппо. Здесь вскоре сосредоточилась армия более чем в 100000 человек, обильно снабженная артиллерией и находившаяся под начальством сераскера Хафиза, который пользовался советами нескольких выдающихся прусских офицеров (в том числе Мольтке). В апреле 1839 года турецкий авангард перешел Евфрат. Ибрагим по совету Франции некоторое время держался оборонительно и, казалось, хотел избегнуть генерального сражения. Но когда Махмуд издал новый манифест против египетского вице-короля (7 июня), где объявлял ему войну и называл его предателем и мятежником, — большое сражение сделалось неизбежным. Оно произошло 24 июня на равнине Незиб, несколько восточнее Аинтаба, и, несмотря на энергию Хафиза, кончилось непоправимым поражением турок, которые потеряли 4000 человек убитыми и 12000 пленными, 162 орудия, 25000 ружей и рассеялись по всем направлениям. Спустя шесть дней султан Махмуд скоропостижно скончался в Константинополе, оставив престол своему сыну, шестнадцатилетнему Абдул-Меджиду. Наконец, Турция, у которой армии уже не было, потеряла также и свой флот, так как спустя две недели капудан-паша Ахмед сдал его вице-королю в Александрийском порту (14 июля).


Англия, Франция и договор 15 июля.

Всю Европу охватило волнение. Еще никогда восточный вопрос не стоял перед ней в такой острой форме. Наибольшие опасения в данное время вызывала главным образом возможность вмешательства русского флота и русской армии. Ввиду такой возможности Англия еще в мае предложила Франции совместно с нею послать эскадру в Дарданеллы. Но Июльское правительство не решалось на такое смелое предприятие. Австрия высказала мысль о созыве в Вене конференции, которая обеспечила бы Турции взамен исключительного протектората России коллективную гарантию пяти великих держав. Еще ничего не было решено, когда одно за другим пришли известия о сражении при Незибе, смерти султана и измене Ахмеда.

Необходимо было положить конец обычной медлительности дипломатов. Правда, Ибрагим после победы приостановил свое наступление в угоду французскому правительству; но так как его отец требовал себе теперь наследственных прав на все свои пашалыки, не исключая Аданы и Аравии, а Порта соглашалась предоставить ему в наследственную собственность только Египет, не было сомнения, что Ибрагим вскоре снова двинется вперед. Но тут все пять великих держав по почину Меттерниха заявили (нотой 27 июля), что берут Высокую Порту под свое коллективное попечение и что ей рекомендуется “не принимать окончательного решения без их содействия и выждать последствий участия, принимаемого ими в ее судьбе”. Война была тотчас приостановлена, и новый султан, как и вице-король, должен был дожидаться, пока европейские кабинеты столкуются относительно способа мирно уладить кризис, если только это им вообще удастся.

Достигнуть соглашения было нелегко, и надежды на это было мало. Июльское правительство стояло за Мехмеда-Али, и французский народ из ненависти к Англии хотел, чтобы оно и впредь оставалось верным паше. Французское правительство присоединилось к ноте от 27 июля лишь для того, чтобы не обособиться от европейского концерта, и потому, что в глубине души считало вице-короля непобедимым. Оно было убеждено, что никакие конференции в мире не помешают паше удержать его завоевания и добиться тех наследственных прав, которых он требовал с оружием в руках. Что касается Англии, то она по наущению галлофоба Пальмерстона предложила отнять у Мехмеда-Али все, кроме Египта, оставив ему последний, правда, в наследственное достояние. С большим трудом удалось в ноябре и декабре склонить Францию к уступке вице-королем еще и пашалыка Акры. Но кабинет Сульта, скорее подстрекаемый, чем поддерживаемый общественным мнением, требовал для вице-короля все или ничего; он лишний раз повторил это в высокомерной ноте, посланной им британскому кабинету 26 ноября 1840 года. [Республиканская оппозиция при Луи-Филиппе очень часто пользовалась в тактических целях внешнеполитическими осложнениями, чтобы подорвать престиж Луи-Филиппа. Короля укоряли в трусости, в унижении национального достоинства Франции, в том, что он, убоявшись Николая I и Англии, отказался от присоединения Бельгии к Франции в 1830—1831 годах, в том, что Франция вечно уступает Англии во всех колониальных конфликтах, и т. д. Чтобы парировать эти нападки, король и призвал в 1840 году к власти “воинственного” Тьера. — Прим. ред.] В Европе, конечно, никто не поверил бы, что Франция готова уступить, как вдруг этот кабинет был заменен министерством 1 марта, глава которого — Тьер — публично поставил в упрек правительству, что оно присоединилось к ноте 27 июля.

Россия хорошо понимала, что ей не удастся сохранить за собой те исключительные преимущества, какие обеспечил ей договор Ункяр-Искелеси; поэтому она была не прочь войти в соглашение с Англией, чтобы, по крайней мере, унизить Мехмеда-Али и тем сделать неприятность Июльскому правительству, которое император Николай ненавидел от всей души. В результате тайных переговоров, длившихся несколько месяцев, в начале 1840 года состоялось соглашение. Было условлено, что договор, заключенный в Ункяр-Искелеси, которому в 1841 году истекал срок, не будет возобновлен; далее, в тех случаях, когда Порта будет нуждаться в помощи, России дозволяется вооруженное вмешательство в ее пользу, но не иначе, как от имени Европы и в качестве ее уполномоченной; наконец, что в этом случае русский флот не закроет Босфора и Дарданелл для остальных европейских флотов. Отныне Июльское правительство естественно должно было иметь против себя, кроме этих двух государств, не только Австрию, явно заинтересованную в том, чтобы ослабить Мехмеда-Али, но и Пруссию: эта держава, будучи напугана патриотическим возбуждением, охватившим тогда Францию, и подозревая Тьера в желании доставить Франции реванш за 1815 год, должна была с радостью ухватиться за возможность воскресить антифранцузскую коалицию 1813 года.

Луи-Филипп ошибался насчет отношения к себе венского и берлинского кабинетов. Он рассчитывал на их дружбу, которой принес немало жертв в последние годы. Поэтому он продолжал поддерживать Мехмеда-Али. Еще менее был склонен покинуть пашу Тьер, в котором национальное чувство было значительно живее, нежели в Луи-Филиппе. Но именно этому министру суждено было в конце концов погубить дело Мехмеда-Али, потому что он действовал в интересах египетского паши с чрезмерной изворотливостью, без прямодушия, и натолкнулся на противников похитрее себя. Тьер беспрестанно выражал намерение действовать рука об руку с Англией и не отделяться от европейского концерта. Когда британское правительство пригласило великие державы на общее совещание по египетскому вопросу, Тьер не уклонился от него, и французский посол Гизо принял участие в Лондонской конференции. Вскоре стало ясно, что это было сделано отнюдь не с целью ускорить работы конференции, а, напротив, для того чтобы затормозить их всякого рода проволочками, которые позволили бы Тьеру оттянуть дело до тех пор, пока подготовляемое им непосредственное соглашение между египетским пашой и султаном не позволило бы ему поставить Европу перед совершившимся фактом. На беду для Франции, об этой двуличной политике вовремя проведал Пальмерстон, который прибегнул к тому же средству, именно стал тайно действовать в Константинополе с целью помешать упомянутому соглашению и в Лондоне — с целью создать четверной союз, который наперекор Франции заставил бы вице-короля подчиниться английской программе. Пальмерстону нужно было, следовательно, опередить своего французского противника, и это ему удалось: пока Тьер ждал, чтобы его настояния произвели желаемое действие на султана, Гизо сообщил ему, что 15 июля Англия, Австрия, Пруссия и Россия, не пригласив Франции, заключили между собой договор с явным намерением решить египетский вопрос без ее участия, а в случае надобности — и наперекор ей.

Согласно этому договору, все четыре державы были готовы по приглашению султана принять совместно с ним те меры, какие могли бы оказаться необходимыми для ограждения целости и независимости Оттоманской империи; с этой целью они обязывались предпринять военную экзекуцию, если египетский паша не примет предложений, которые ему будут сделаны; с другой стороны, они принимали под свою коллективную охрану Босфор и Дарданеллы. Союзный договор сопровождался ультиматумом, который должен был быть послан султаном паше. От паши требовали возвращения Кандии, священных городов Аравии, Аданы и северной Сирии, предлагая ему наследственное управление Египтом и пожизненную власть над пашалыком Акры. Если он в десятидневный срок не примет этих условий, то ему отдадут уже только Египет; если же он промедлит еще десять дней, то ему ничего не гарантируют. Наконец, секретный протокол вопреки дипломатическим обычаям объявлял, что державы приступят к исполнению договора, не ожидая его ратификации.


Принудительные меры против Мехмеда-Али.

Известие о договоре 15 июля, исключавшем Францию из европейского концерта и обрекавшем ее быть безучастной и бессильной свидетельницей гибели ее союзника, вызвало во Франции такой взрыв негодования, что одно время казалась неминуемой всеобщая война. Тьер хотя и не желал столкновения с новой коалицией, но, по-видимому, твердо решил не отступать перед ней. Однако Луи-Филипп желал быть только Наполеоном мира. Правда, известие о Лондонском договоре и в нем возбудило сильный гнев, но браться за оружие из-за таких вещей было не в его натуре. Он писал в интимном письме, что не даст своему маленькому министру увлечь себя. Словом, он ни за что не хотел войны и хотя позволил Тьеру сделать кое-какие военные приготовления и несколько повысить тон, чтобы ввести в заблуждение публику, однако, намеревался и впредь поддерживать Мехмеда-Али лишь дипломатическими средствами. Но теперь дипломатия уже была бессильна. Пальмерстон давно знал, что французский король не вынет меча из ножен, и именно эта уверенность сделала его столь смелым. Пальмерстон страстно желал усмирить Мехмеда-Али силой оружия и сделать это достаточно быстро, чтобы Россия не успела оказать помощи султану; с этой целью он еще в июне вызвал в Ливане восстание, которое очень скоро охватило всю Сирию и которое, заставив Ибрагима стянуть почти все свои силы внутри страны, давало возможность европейским флотам без большого труда справиться с прибрежными городами. В августе, в то самое время, когда турецкий агент отправился к Мехмеду-Али с ультиматумом султана, и еще раньше чем в Константинополе мог быть получен ответ паши, англо-австрийская эскадра подвергла блокаде сирийское побережье. 11 сентября коммодор Нэпир бомбардировал Бейрут, одну из сильнейших крепостей этого района, защищаемую Сулейман-беем (полковник Сельв), и войска Ибрагима принуждены были очистить ее. Диван не только не принял нового предложения Франции (она все еще ходатайствовала о предоставлении Мехмеду-Али Египта в наследственное, а Сирии в пожизненное владение), но даже спустя несколько дней после взятия Бейрута просто-напросто объявил вице-короля низложенным.

Во Франции общественное мнение больше чем когда-либо требовало мести. Повсюду слышались голоса в пользу войны. Тьер действительно готовился начать войну, но лишь весной следующего года; он еще сохранял иллюзию, что Мехмед-Али сумеет продержаться до тех пор, пока Франция закончит свои приготовления к войне. Но Луи-Филипп со времени капитуляции Бейрута перестал верить в способности паши к сопротивлению. Кроме того, он во что бы то ни стало хотел сохранить мир. Это коренное разногласие между ним и его министром заставило последнего выйти в отставку. 29 октября образовался новый кабинет. Его возглавлял маршал Сульт, но его настоящим политическим руководителем с самого начала сделался Гизо, занявший в правительстве пост министра иностранных дел. Гизо не менее короля был сторонником мира; Пальмерстон, знавший об этом, отказался поэтому сделать Гизо какую бы то ни было уступку, ввиду чего тот нотой от 16 ноября заявил, что Франция, выключенная четверным союзом из европейского концерта, вступит в него лишь тогда, когда сможет это сделать без ущерба для своего достоинства и своих прав, и что до тех пор она оставляет за собой свободу действий.

Эта печальная платоническая декларация не могла особенно встревожить коалицию, которая к этому времени уже почти выиграла свое дело. Сирия была теперь уже вся освобождена от власти Мехмеда-Али. В продолжение октября почти все прибрежные города сдались англо-австрийской эскадре. Сен-Жан-д'Акр — ключ ко всей этой области — капитулировал 2 ноября. Внутри страны Ибрагим больше не мог держаться ввиду восстания, раздуваемого английскими агентами. Поощряемый этими успехами Пальмерстон собирался, по-видимому, настигнуть вице-короля в его последнем убежище, т. е. в Египте, и отнять у него и это последнее его владение. 27 ноября коммодор Нэпир появился с флотом перед Александрией и пригрозил немедленной бомбардировкой, если Мехмед-Али не подчинится. Паша тотчас покорился, и тут же было заключено соглашение, по которому он должен был совершенно очистить Сирию от египетских войск и вернуть турецкий флот, после чего четверной союз совершенно прекратит военные действия против Мехмеда и постарается убедить Порту предоставить ему наследственные права на Египет. Но как только это соглашение, которое положило бы конец кризису, стало известно в Константинополе, английская дипломатия приложила все старания к тому, чтобы уничтожить его. Нэпир был дезавуирован. Министры султана заявили, что его величество не признает Александрийского соглашения и согласен предоставить своему мятежному вассалу лишь пожизненную власть.


Окончание кризиса и конвенция о проливах.

Таким образом умиротворение Востока снова отсрочивалось на неопределенное время. На этот раз французское правительство, обнаруживавшее до сих пор неистощимое терпение, выказало такое сильное недовольство, что коалиция, в общем вполне осуществившая свою цель, не сочла возможным доводить его до крайности. Англия не уступила бы; но Австрия, стремившаяся обеспечить себе содействие Франции для успеха своей контрреволюционной политики в Европе, и Пруссия, не желавшая одна, без Австрии, ввязываться в войну на Рейне, побудили Лондонскую конференцию ходатайствовать о признании Египта наследственным достоянием в семье Мехмеда-Али (31 января 1841 г.).

Успех, достигнутый Июльским правительством, был невелик; но оно было не прочь удовольствоваться им, чтобы наконец выйти из состояния обособленности. Поэтому оно сообщило державам, что принимает это предложение под тем условием, чтобы договор от 15 июля, о котором оно больше не хотело слышать, признавался всецело выполненным и чтобы вопрос о нем больше не поднимался. В случае принятия этого условия французское правительство изъявляло готовность заключить с четырьмя державами, подписавшими договор 15 июля, соглашение по делам Востока. Но оно желало придать этому соглашению вполне реальный характер: в нем должно быть выговорено не только закрытие проливов, на которое султан всегда имел право, но и независимость и целость Оттоманской империи, гарантии для сирийских христиан, свобода или нейтралитет путей в Азию через Суэцкий канал и по Евфрату и т. п.

Ввиду этих предложений переговоры в Лондоне были ускорены, и в марте Франция получила проект протокола, который признавал договор от 15 июля выполненным и окончательно упраздненным. Конференция приняла проект соглашения между пятью державами. Правда, оно было гораздо уже, чем его хотел сделать Гизо. Россия безусловно отказалась гарантировать целость и независимость Оттоманской империи. Англия и слышать не хотела ни о дорогах в Азию, ни о сирийских христианах. Словом, проект заключал в себе только заявление, что константинопольские проливы и Дарданеллы остаются в полной власти Турции и должны быть закрыты для военного флота всех остальных держав.

Гизо, хотя и мало удовлетворенный, был тем не менее готов согласиться с этим — но тут вопрос об умиротворении Востока снова осложнился. Хатти-шерифом 13 февраля султан пожаловал Мехмеду-Али наследственные права на Египет, но по наущению английского посла обставил свое согласие такими оговорками и ограничениями, что оно почти сводилось к нулю. А именно он оставлял за собой право каждый раз выбирать будущего пашу между наличными наследниками Мехмеда-Али; он требовал, чтобы способ взимания податей в Египте был установлен Портою и чтобы четвертая часть поступающих сумм шла в турецкую казну; чтобы паша сократил свою армию до 18000 человек и чтобы он не имел права производить в воинские чины выше фельдфебельского. Мехмед-Али, разумеется, отверг подобное соглашение, и Франция заявила, что не может подписать договор о проливах, пока паша не получит удовлетворения. Этот новый конфликт был улажен благодаря вмешательству Меттерниха. 19 апреля султан подписал хатти-шериф, которым паша мог быть доволен: по этому новому акту власть над Египтом должна была передаваться в порядке первородства; паша мог назначать офицеров до полковничьего чина включительно; наконец, он обязывался платить определенную дань, размер которой должен быть установлен по взаимному соглашению. На этот раз Мехмед-Али не стал упрямиться, понимая, что большего не добьется. Пальмерстон, находя, что паша не заслужил и этого, снова выставил некоторые возражения и, если бы это зависело от него, несомненно расстроил бы соглашение. Но Венский, Берлинский и Петербургский дворы больше не желали служить орудиями английского раздражения.

Британское правительство на этот раз должно было уступить, и 13 июля 1841 года были заключены в Лондоне два так давно подготовлявшихся дипломатических акта — один при участии Австрии, Великобритании, Пруссии и России, другой — этими четырьмя державами с присоединением к ним Франции; первый объявлял египетский вопрос решенным, второй гарантировал нейтралитет проливов.

Таким образом, кризис кончился. Европа, два года находившаяся между войной и миром, избегла общего столкновения, которое несомненно расстроило бы весь порядок вещей, установленный Венским конгрессом. Но равновесие, восстановленное с таким трудом, было, по правде сказать, не очень прочно. На горизонте скоплялись тучи грознее, чем перед 1840 годом. Взаимные отношения великих держав глубоко изменились. Пруссия поняла, какую выгоду она может извлечь из национального чувства, так сильно пробудившегося в Германии под влиянием недавних вооружений Франции, и начала подготовлять объединение немецких государств в ущерб Франции и Австрии. Последние две державы, раньше столь враждовавшие, были теперь заодно; Июльское правительство, утратив возможность опираться на Англию, сблизилось с венским кабинетом и готово было примкнуть к его контрреволюционной политике. Англия скоро по всей линии должна была выступить против этой политики. Хотя ей и удалось унизить Францию и ослабить ее протеже, но она еще далеко не была удовлетворена. Египетский вопрос был решен не так, как ей хотелось. Правда, Мехмед-Али принужден был смириться; но Англии хотелось вовсе низвергнуть его, а это не удалось; власти Мехмеда-Али, распространявшейся теперь на меньшую территорию, была зато гарантирована прочность, которой она до кризиса не имела. В Константинополе же восточный вопрос был так же мало решен, как и в Каире. Проливы были заперты лишь на бумаге. Меньше чем когда-либо Турция была способна внушать уважение к своим правам. Россия понимала, что, способствуя в союзе с английским правительством унижению Франции, она некоторым образом сама себя одурачила: она утратила выгоды, какие приобрела по договору, заключенному в Ункяр-Искелеси. Теперь Николай мечтал о том, как бы вернуть себе эти преимущества. Но для этого ему нужно было порвать со своей новой союзницей, Англией. Через несколько лет ему и пришлось довести дело до этого; таким образом, в договоре о проливах уже лежал зародыш Крымской кампании.


Ливанский вопрос.

Но и в ближайшие годы, задолго до наступления этого нового кризиса, восточный вопрос не переставал занимать Европу. Если великим державам и удалось на некоторое время отвлечь свое внимание от Египта, где Мехмед-Али умер почти забытым [Неудачи, постигшие Мехмеда-Али, повергли его в глубокое уныние, и с этих пор он более не обнаруживал той энергичной предприимчивости, которую выказывал столько раз в прежние годы. На его глазах умерли Ибрагим-паша (1848) и большинство других его сыновей. В последние два года его жизни разум вице-короля помутился. Ему наследовал его внук Аббас, сын Туссун-паши (2 августа 1849 г.).], то они должны были в течение нескольких лет сосредоточивать его на Сирии, возвращенной султану честолюбивым пашой, но отнюдь не умиротворенной.

Горный массив Ливана, занимающий центральную часть этой провинции, населен двумя туземными народностями, очень стойкими и очень воинственными, которым Порта всегда должна была предоставлять широкую автономию. Это — друзы и марониты, народы-соперники, между которыми с грехом пополам поддерживала согласие туземная династия Шехаб, управлявшая страной под верховенством Порты до 1840 года, когда глава этой династии, эмир Бешир, был низложен султаном. Последний умышленно передал его власть неспособнейшему из его сыновей, эмиру Касему. По мысли Абдул-Меджида и его министров, это был наиболее удобный способ перейти к установлению в Ливане прямого владычества Турции. Чтобы создать себе сколько-нибудь благовидный предлог для этого, турецкое правительство восстановило друзов, не имевших определенной веры и ради выгоды исполнявших кое-когда мусульманские обряды, против маронитов, исповедовавших христианство и горячо преданных своей вере. В конце 1841 года в Ливане возникли беспорядки — грабежи, убийства и всякого рода насилия. Турецкое правительство тотчас же вмешалось и якобы в интересах восстановления порядка сместило Касема и назначило на его место турецкого генерала Омер-пашу. Автономия Ливана была фактически упразднена.

Но марониты горячо протестовали и были поддержаны Францией, которая со времен крестовых походов оказывала им покровительство, неизменно уважаемое турками и признаваемое Европой. Эта держава потребовала восстановления династии Шехаб. Она ничего не добилась, так как Англия (немало способствовавшая последнему движению среди друзов) упорно противодействовала ее политике как в Сирии, так и в Константинополе. Но Омер-паша был отозван, и после долгих переговоров султан постановил (в конце 1842 года), что отныне Ливаном будут, управлять два каймакама, т. е. помощника саидского мушира, из коих один — для друзов — должен быть мусульманином, другой — для маронитов — христианином.

Это было бы не плохо, если бы территории обеих народностей легко поддавались размежеванию. Правда, северная часть области населена исключительно маронитами; но в центре и даже на юге обе народности до такой степени перемешаны, что множество христиан, попав под власть каймакама-друза, имели полное основание жаловаться. С другой стороны, Порта, желая еще более ослабить маронитов, вздумала прямо включить в Саидский пашалык значительную часть их территории, именно Джебаильский округ. Франция заявила энергичный протест против такого произвола, и в конце концов ей было дано удовлетворение (март 1843 г.). Что же касается управления смешанных округов, то вследствие интриг Англии переговоры по этому вопросу затянулись до конца 1844 года, когда султан под давлением великих держав наконец распорядился, чтобы в каждом из этих округов существовало по два вакиля, т. е. помощника каймакама: один — друз, другой — маронит, из коих каждый должен был защищать интересы своих единоплеменников и единоверцев. Эта уступка не совсем удовлетворила христиан, требовавших, чтобы их вакили были подчинены исключительно маронитскому каймакаму. Порта не без коварства решила подчинить их саидскому муширу. Друзы, как и легко было предвидеть, тотчас сочли себя обиженными и взялись за оружие при тайной поддержке английского консула (полковника Роза), поощрявшего их к всяческим насилиям, и турецких властей, гарантировавших им фактическую безнаказанность (апрель-май 1845 г.). Тысячи маронитов были перерезаны, монастыри ограблены и разрушены, и даже был убит один монах. На сей раз Июльское правительство, вопреки своей обычной осторожности, сочло нужным заговорить громко и властно: оно потребовало соответственного удовлетворения за насилия и убытки, причиненные французским подданным и лицам, находившимся под покровительством Франции. Оно достигло этого, пригрозив Порте военной экзекуцией на сирийском побережье (17 октября). Однако новая организация Ливана была закончена лишь в 1846 году, когда при каждом каймакаме был учрежден совет по судебным, финансовым и административным делам из десяти членов, из коих христиан должно было быть большинство— шесть человек. Благодаря принятым мероприятиям Ливан некоторое время пользовался сравнительным спокойствием; но оба враждующих племени не были примирены: их антагонизм с удесятеренной силой прорвется наружу в 1860 году.


Попытки реформ в Турции. Танзимат.

Ввиду непрекращавшегося брожения в провинциях турецкое правительство, потерявшее всякое к себе доверие, опекаемое Европой, тупо, бессистемно и безуспешно пыталось, как во времена Махмуда, преобразоваться, чтобы сколько-нибудь окрепнуть и чтобы страна не походила на варварскую державу. Новый султан Абдул-Меджид был молодой человек, одушевленный честными стремлениями, но невежественный, слабый и беспрестанно подпадавший под самые противоположные влияния. Вначале он охотно подчинился влиянию Решид-паши — просвещенного государственного деятеля, который после продолжительного пребывания во Франции и Англии вернулся домой большим приверженцем справедливости и порядка в управлении государством. Этот-то министр и продиктовал султану Гюльханский хатти-шериф, обнародованный 3 ноября 1839 года в качестве основного закона империи и заключавший в себе, казалось, зародыш общего преобразования (танзимат) Оттоманской монархии. В силу этого знаменитого акта падишах обязывался проводить в интересах всех своих подданных, не только мусульман, но и христиан, благодетельную и справедливую политику. Отныне жизнь, честь и имущество всех граждан должны быть одинаково ограждены от посягательств; раскладка и взимание податей, набор солдат и военная служба будут организованы лучше прежнего и сделаются более правильными и более гуманными. Монополии будут упразднены, налоги приведены в соответствие с достатком облагаемых, расходы будут контролироваться, судопроизводство станет гласным, и правосудие — равным для всех; каждый сможет располагать своей собственностью по своему усмотрению, конфискаций больше не будет, и т. д., и т. д. Это были прекрасные обещания, и если бы дело зависело только от Решида, то, может быть, они и были бы осуществлены. По инициативе этого государственного деятеля была учреждена судебная палата и издано в 1840 году новое уголовное уложение. Некоторые монополии были уничтожены. Были преобразованы или вновь учреждены областные и общинные советы; взимание хараджа (подушная подать с райи) поручено старшинам соответственных корпораций; прежние полномочия пашей были разделены между тремя категориями чиновников (гражданского, военного и финансового ведомств). Но все эти реформы, равно как и обещанные в дальнейшем, возбудили — подобно тому, как это было при Махмуде, — негодование улемов, старотурок и чиновников, наживавшихся путем всякого рода злоупотреблений. Мусульманские фанатики объявили прогресс кощунством. В марте 1841 года Решид-паша был свергнут, и затем несколько лет властвовала реакционная партия во главе с Риза-пашой. Власть снова целиком сосредоточилась в руках пашей; раскладка налогов снова сделалась произвольной; свобода и жизнь подданных уже ничем не были ограждены; христиане, как и раньше, пользовались в судах лишь мнимыми гарантиями. Одна только военная реформа продолжалась с некоторой энергией и некоторым успехом. По новому уставу принудительная вербовка была заменена воинской повинностью (1843). Армия состояла теперь из активной части (низам), в которой служба продолжалась пять лет, и резерва (редиф), где служба продолжалась семь лет. Армия делилась на пять областных корпусов, организованных на европейский образец; было основано несколько специальных школ для подготовки офицерского состава. Введение новых законов вызвало мятеж среди албанцев; чтобы привести их к покорности, пришлось снарядить целую армию (1844—1845).

В 1845 году обстоятельства, казалось, снова сложились благоприятно для танзимата: в это время Абдул-Меджид приказал преобразовать ведомство народного образования, превращенное в особое министерство; тогда же был снова призван к власти Решид-паша, который вскоре за тем был назначен великим везиром (1846) и оставался им до 1852 года. Снова началась борьба с монополиями; уничтожен был и откуп податей, разорительный для плательщиков. Экономические отношения Турции были улучшены путем заключения торговых договоров и благодаря преобразованию таможенного тарифа. Был установлен более строгий контроль над действиями провинциальной администрации. Но в общем усилия смелого министра были более похвальны, чем успешны. Недоброжелательство старотурок и пассивное противодействие бюрократии позволили ему осуществить лишь небольшую часть задуманных им реформ. На деле турецкий административный режим остался вопреки стараниям Решид-паши полным произвола, притесняющим, разорительным и рутинным, и вполне справедливые жалобы христианского населения впоследствии дали России, как мы увидим, те поводы к вмешательству, которыми была вызвана Крымская кампания.

ГЛАВА XIII. ИНДОСТАН, ИРАН И ЦЕНТРАЛЬНАЯ АЗИЯ. 1814—1847

В истории Индии и Центральной Азии с 1814 по 1847 год резко обнаруживается соперничество между Англией и Россией, так как Франция со времени падения Наполеона отказалась от мысли играть в этих странах видную роль. Глухая борьба этих двух европейских держав (Англии и России) объясняет весь ход дипломатической, военной, а подчас и внутренней истории Ирана и Туркестана; она же обусловливает возникновение крупных войн в Индостане с 1839 года.


I. Цейлон и Индия


Цейлон как английская колония.

Центральная часть острова Цейлона, по пространству равного трем четвертям Ирландии, сплошь занята горами; его климат — экваториальный, влажный и в то же время жаркий, мало подверженный изменениям. Народонаселение, представляющее собой смесь дравидов с арийцами, в момент занятия острова Англией насчитывало примерно до 2,5 миллиона человек. Цейлон принадлежал сначала португальцам, потом голландцам, был захвачен англичанами в 1795—1796 годах, остался за ними по Амьенскому миру и был окончательно за ними упрочен в 1815 году. Как и в Капской Земле, новые господа оказались здесь более деятельными, нежели голландцы. Крупнейший из туземных государей раджа Кандинский, оставшийся независимым, в 1815 году был разбит и взят в плен; его сослали в Карпатику, где он и умер в 1832 году. В следующем году вся территория острова была объявлена прямой собственностью Англии. Начато было научное исследование внутренних частей острова, расширено использование его естественных богатств. Голландская компания довольствовалась своей монополией на ловлю жемчуга и торговлю перцем и корицею. Англичане разводили кофе, культура которого стала развиваться в особенности с тех пор, как были отменены пошлины, ставившие в привилегированное положение кофе, доставляемое с Антильских островов. С самого начала английского господства Цейлон был коронной колонией и всегда имел свое особое управление, не связанное с индийским.


Индия с 1814 по 1828 год. Войны в Непале. Пиндарисы. Третья махратская война.

За исключением одной экспедиции в Непал, все войны, которые велись в правление лорда Мойра, маркиза Гастингса (1814—1818), имели целью лишь разрешение ранее начатых споров.

Непал населен желтокожим, с косыми глазами, земледельческим народом тибетской расы и буддийского исповедания, подвластным военной аристократии гурхасов, индусов по происхождению, пришедших из Раджпутаны. Население живет в горах и долинах Гималаев, отделенных от равнины Ганга болотистым и лесистым поясом Тераи — страны, где свирепствует лихорадка и где водятся тигры. Спор из-за границ побудил Ост-Индскую компанию начать войну с гурхасами. Будучи отбиты в лобовой атаке (1814), англичане обошли Непал через долину р. Сатладж и заставили гурхасов удалиться из Сиккима и уступить Англии город Симлу с его территорией — возвышенную и здоровую местность, где теперь находится летняя резиденция губернатора (1815). С тех пор Гималаи долго оставались спокойными. Декан еще не был умиротворен. Плоскогорье Малва в северо-западной части Декана кишело так называемыми пиндарисами — громадными разноплеменными и разной веры полчищами, не находившими себе дела с тех пор, как прекратились войны между туземными царьками. Пиндарисы, конные и с артиллерией, грабили по всему полуострову, от Мадраса до Бомбея. Для их истребления губернатор в ноябре 1817 года собрал 120000 человек — самое большое войско, какое доныне случалось формировать англичанам в Индии. Пиндарисы были уничтожены, и их территория присоединена к английским владениям; она сделалась ядром будущих центральных провинций.

Во время этой экспедиции махратские княжества тайно поддерживали пиндарисов. Особенно сильно замешанным в этом деле оказался пешва Пуны; когда пиндарисы были разбиты, он взялся за оружие сам, потерпел поражение, был низложен и сослан в Коунпур с пенсией в 80000 фунтов стерлингов, а принадлежавшие ему провинции были присоединены к Бомбейскому резидентству, территория которого до тех пор была очень невелика (1818). Таков был результат третьей и последней махратской войны.

Наконец, англичане продвинули границу своих владений и в северо-западном направлении, заставив раджпутов признать их суверенитет и аннексировав территорию Аджмира на склонах Арафаллийских гор (1818—1820).

С тех пор до 1848 года в пригангской Индии и на полуострове предпринимаются лишь незначительные и разрозненные экспедиции с большими промежутками. Правление лорда Амхёрста (1823—1828) было бы вполне мирно, если бы не продолжительная и дорого стоившая экспедиция в Бирму. При его преемнике было без применения вооруженной силы аннексировано государство Майсор (Мисор); оно оставалось в непосредственном владении Англии с 1831 по 1881 год. В 1834 году поднял оружие против англичан князек с гор, смежных с Майсором, кургский раджа; он был захвачен в своей столице отрядом в 2500 человек и сослан, причем ему была дана пенсия, а Кург был присоединен к непосредственным владениям Англии. В правление лорда Бентинка (1828—1835) это была единственная новая аннексия.


Лорд Бентинк. Мир и реформы.

Успехи реформистской партии в английском парламенте и ее приход к власти отозвались и в Индии, как и в прочих английских владениях. В 1813 и особенно в 1833 году парламент обусловил возобновление привилегии Ост-Индской компании рядом ограничений в духе экономического и политического либерализма: в 1813 году Компания теряет монополию торговли с Индией, в 1833 — монополию торговли с Китаем и вместе с тем все свои торговые функции. Единственным доходом ее акционеров осталась теперь поземельная подать с туземного земледельческого населения. Исконная наклонность Компании к миру и бережливости развивается, но вместе с тем становится очевидной и ее ненужность.

В том же 1833 году Компания теряет право препятствовать поселению в Индии европейцев. Это было чрезвычайно на руку миссионерам, которые отныне, как и в остальных английских владениях, принимаются защищать здесь туземцев против белых во имя христианского братства.

Наконец, в том же 1833 году английский парламент постановляет ввести в состав калькуттского совета законоведа с специальным назначением руководить выработкой судебного кодекса для Индии. Первым из этих law members был лорд Маколей, либеральный депутат и историк, прибывший в 1834 году и страстно преданный делу реформы. [Новейшая индусская историография, создаваемая уже не только англичанами, но и природными индусами, резко отрицает какую бы то ни было пользу для Индии от деятельности Маколея на поприще индусского законодательства (ср. Gahama, India today, 1936, и др.). Историографы изумляются, как Маколей мог отважиться взять на себя дело, которого абсолютно не знал и в котором ничего не понимал. Они с возмущением цитируют биографов Маколея (вроде Тревельяна), которые пишут вполне откровенно, что Маколей выхлопотал себе это назначение исключительно с целью обеспечить себя для дальнейших “серьезных” занятий историей. Законы, написанные Маколеем для Индии, решительно никуда не годились. — Прим. ред.]

С 1828 года губернатором был лорд Бентинк. Он был прислан для того, чтобы сократить расходы, и сохранил свой пост и при вигском кабинете, как миролюбивый и просвещенный администратор.

Уступая настоянию миссионеров, Бентинк в 1829 году сделал попытку уничтожить так называемый сати — обычай, в силу которого индусские женщины сжигали себя при похоронах своих мужей: родным умершего было запрещено побуждать вдову к самоубийству путем насилий или одуряющих напитков.

Был положен конец грабежам; самым сенсационным эпизодом этой кампании было обнаружение секты тагов (или тугов), т. е. душителей. В 1830 году капитан Слиман, охранявший долину Нербадды, узнал от одного из убийц, желавшего приобрести его расположение, о существовании группы заговорщиков, которые душили путников веревочными петлями с целью принести человеческую жизнь в жертву богине Кали. В Индии всегда было много убийц, но до сих пор думали, что они убивают исключительно с целью грабежа. Обнаружение особой религии убийства наделало много шума — пожалуй, больше, чем заслуживало ничтожное количество тагов. Последние представляли собой небольшие шайки, образовавшиеся, вероятно, около 1810 года; они действовали преимущественно в Раджпутане, махратских княжествах и центральных провинциях. Преследование их поручено было Слиману, и он всякого рода обещаниями помилования добился того, что несколько тагов признались ему и выдали некоторых своих вождей (один из них задушил 717 человек и сожалел, что ему не удалось довести это число до полной тысячи). Между 1830 и 1835 годами было схвачено и казнено более 1500 тагов, и секта исчезла.

Бентинк старался также улучшить положение туземцев. Он открыл им доступ к более высоким должностям на службе Компании. Он подготовил упразднение цензуры, узаконенное его преемником лордом Меткафом (1835—1836). Первую туземную газету стали издавать миссионеры в правление лорда Гастингса, и она надолго оставалась единственной. Всеми этими мероприятиями Бентинк заслужил эпитафию, сочиненную Маколеем и высеченную на цоколе его статуи в Калькутте: “Он искоренил жестокие обряды, упразднил унизительные разграничения, освободил общественное мнение; его непрестанной заботой было возвысить умственный и моральный уровень народов, отданных под его власть”. [Не следует забывать, что новейшая история Индии писалась исключительно англичанами и только по материалам, которые англо-индийская администрация позволяла использовать. А другие европейские историки, вроде автора данной статьи для труда Лависса и Рамбо, и подавно ничего не знают, кроме того, что дано англичанами. Лорд Бентинк не исправил и не мог исправить общего положения индусов, и эпитафия, сочиненная Маколеем, ровно никакого значения не имеет. — Прим. ред.]


Индия и свобода торговли.

Бентинк был не только преобразователем, но и весьма хозяйственным губернатором. Застав армию в 256000 человек, он к 1830 году сократил ее до 200000. Поземельная подать собиралась при нем тщательнее и была распространена на вновь обработанные участки. Опиум из мака, добываемый на плоскогорье Малва, был обложен налогом. Доходы Компании, непрерывно возрастая, удвоились сравнительно с 1800 годом; их меньше всего тратили в самой Индии, на которую смотрели исключительно как на колонию, подлежащую эксплуатации в полном смысле этого слова. Даже либеральные реформы обращались отчасти во вред Индии. Когда было уничтожено невольничество в тропических колониях, индийский сахар и кофе были обложены очень высокими ввозными пошлинами, для того чтобы английский рынок остался за ямайскими плантаторами. Значительно уменьшены были пошлины на ввозимые в Индию бумажные ткани, вырабатываемые в Манчестере и Глазго, но ткани, ввозимые из Индии в Англию, по-прежнему оплачивались высокими пошлинами, вследствие чего выделка шелковых и хлопчатобумажных тканей в Индии сократилась. Благодаря свободе торговли с Соединенными Штатами культура хлопка в Индии падала из года в год. Словом, Индия была принесена в жертву антильским плантаторам и английским фабрикантам.


Независимые государства по Инду и в Пенджабе.

До 1843 года крайними пунктами английского владычества на северо-западе были Аджмир и Симла, вклинившиеся в вассальные или союзные Англии территории. Владения Компании доходили до пустыни Тар, отделяющей бассейн Инда от остальной части полуострова и представляющей собой более неприступную преграду, нежели горы, которые окаймляют на западной окраине этого бассейна Иранское плоскогорье. История бассейна реки Инда теснее связана с историей Персии и Афганистана, чем история остальных частей Индостана. В XVIII веке он входил (некоторое время) в состав державы персидского шаха Надира, затем принадлежал основателю государства Афганистана. Ахмед-шаху Дурани (1747—1773). В XIX столетии Синд, т. е. бассейн нижнего Инда, был еще подвластен мусульманским эмирам, достигшим независимости.

Область Пенджаба была подвластна последней крупной индийской державе сикхов; ее столицей был Лагор. Сикхи — народ арийского племени — жили первоначально на берегах р. Сатладж и в XV веке образовали религиозную секту с военной дисциплиной. Сикхи исповедуют браманство, но не признают деления на касты и распадаются на военные дружины, самостоятельно выбирающие каждая своего сардара, т. ё. военачальника. Их могуществу положил начало завоеватель Ранджит-Синг, лев Пенджаба (1791—1839). Ранджит, бывший сначала губернатором Лагора от имени афганского эмира, объявил себя независимым, объединил под своей властью всех сикхов и раздвинул свои владения до Кашемира и Пешавара, отбросив афганцев в горы. Мы уже видели, при каких обстоятельствах Ранджит сделался союзником англичан против иранских мусульман (1809). После его смерти управление землей сикхов перешло к регентству, а войском — к совету сардаров.


Новые войны.

Ост-Индская компания, довольная мирной и выгодной эксплуатацией Индии, охотно оставила бы губернатором лорда Меткафа (1835—1836), продолжавшего политику Бентинка. Но английское министерство, опасавшееся мусульманского или русского нашествия с северо-запада, назначило губернатором лорда Ауклэнда (1836—1842), при котором возобновились войны. Причины вмешательства англичан в Кабуле на Инде и в Пенджабе надо искать не в гражданской истории Индии, а в дипломатическом и военном положении иранских государств.


II. Иранские государства и северо-западная граница Индии


Афганистан и Белуджистан.

Афганистан и Белуджистан — две области, отделившиеся от империи Надир-шаха после смерти этого завоевателя (1747). Подобно самой Персии, они представляют собой части великого Иранского плоскогорья, которое возвышается в среднем на 1000—2000 метров над уровнем моря, изборождено горами, зимой покрывающимися снегом, и пересечено пустынями. Караваны проходят через них при помощи верблюдов; летом здесь царит зной, зимой — лютая стужа. Белуджистан, очень сухой и каменистый край, населен приблизительно 400000 жителей, исключительно кочевников. В Афганистане живет около 4—5 миллионов, частью кочевников, частью оседлых земледельцев. В обеих странах можно различить два слоя народонаселения: старейший — принадлежащий к индусской или желтой расе и исповедующий ислам — составляют рабочие и прислуга, позднейший — военная аристократия мусульман-завоевателей. Последние представляют собою, по-видимому, помесь арийцев с семитами, исповедуют суннитское магометанство и образуют могучие кланы, ненавидящие друг друга и часто воюющие один с другим. “Мы любим раздор, тревоги и кровь, — сказал в 1809 году один афганец англичанину Эльфинстону, — но мы никогда не полюбим господина над собой”. Владыка Афганистана, носящий титул эмира, — военный диктатор, которому вечно грозят мятежи. В 1815 году Афганистан подпадает под власть туземной фамилии Саддозаидов, из клана Дурани. Имя эмира — Махмуд, резиденцией ему служит Кабул. Эмир изгнал своего брата Шах-Шуджу, принудив его бежать в английскую Индию. В 1818 году Махмуд был свергнут и убит другой фамилией из клана Дурани — Баракзаидами. В 1826 году после многочисленных войн один из Баракзаидов, Дост-Мухаммед, утверждается в Кабуле с титулом эмира. Благодаря освобождению Синда, сикхов, Бактрии, или афганского Туркестана, области Герата и Белуджистана территория афганского государства сильно сокращается сравнительно с тем, что оно представляло собой при первом государе из династии Дурани, Ахмед-шахе, после его завоеваний в 1747—1773 годах. Дост-Мухаммед желал вернуть себе утраченные провинции и с этой целью организовал — впервые в Афганистане — регулярную армию.

В Белуджистане в эту эпоху властвует хан, резиденцией которому служит укрепленный город Келат; он признает за собой пока что только одно обязательство по отношению к своему бывшему сюзерену, афганскому эмиру: он должен поддерживать его своим войском. Хан — мелкий князь, не имеющий постоянного войска; вожди кланов плохо слушаются его и не всегда приходят ему на помощь.


Персия (Иран) под влиянием Англии и России.

Фет-Али-шах (1797—1834) был с 1814 года союзником англичан против афганцев. В 1828 году, после двух неудачных войн с русскими, он принужден был заключить с последними мир. Англия и Россия имели каждая своего постоянного представителя в Тегеране. Когда умер Фет-Али, обе эти державы по взаимному соглашению решили посадить на престол его внука Мухаммеда. Один английский офицер принял начальство над армией, действовавшей против двух соперников Мухаммеда, разбил их и взял обоих в плен. По этому поводу английскому послу в Петербурге было поручено выразить министрам царя то чувство удовлетворения, какое испытывает британское правительство при виде согласия, одушевляющего обе державы в отношении персидских дел. Но английский кабинет знал, что новый первый везир — эриванский хаджи, занятый больше изучением оккультных наук, — находится под русским влиянием. В 1835 году кабинет сам назначил английского уполномоченного в Тегеране, который до того времени всегда назначался генерал-губернатором Индии. Это было первым признаком наступления более деятельного вмешательства в иранские дела.


Осада Герата персами.

Около этого времени русский дипломатический агент Симонич подстрекнул шаха овладеть Гератом. Это — город, расположенный на северной окраине Ирана, на высоте 923 метров над уровнем моря, на берегах Гери-Руда, на хорошо орошаемой равнине, дающей обильные урожаи хлебов, фруктов и хлопка и усеянной множеством селений. Благодаря своему выгодному положению, обилию продовольствия и воды Герат является обязательной станцией для караванов, проходящих из Туркестана и Персии в Индию. Население его состоит частью из людей желтой расы, частью из персов. Властелином Герата был с 1818 года один из Саддозаидов, изгнанных из Кабула узурпатором Дост-Мухаммедом. При этом государе город отложился от Афганистана и стал почти независимым. Герат издавна находился в вассальных отношениях к Персии, но Фет-Али желал владеть им непосредственно. С 1816 года он трижды подготовлял экспедиции против Герата, но ни разу не мог привести в исполнение свой замысел. В 1836 году русский посланник легко убедил нового шаха Мухаммеда сделать попытку взять Герат. Английский дипломатический представитель тщетно силился удержать Мухаммеда от войны. Шах стал во главе экспедиции, которая, однако, вынуждена была вернуться, не дойдя до Герата, так как вследствие недостатка съестных припасов не смогла пройти пустыню (1836). Английский агент снова обратился к шаху с советом не нарушать мира, но столь же безуспешно; тогда английский агент выехал из Тегерана и предписал всем англичанам-военным, находившимся на персидской службе, вернуться в Индию. В ноябре 1837 года шах с громадной армией достиг наконец Герата. Кроме нескольких европейских инструкторов при нем находились русский дипломатический агент в Тегеране Симонич, русский генерал Боровский и изрядное число русских дезертиров, которых англичане обвиняли в том, что это — солдаты, тайно присланные царским правительством. В крепости находился один английский артиллерийский поручик, Поттинджер, прибывший из Бомбея и переодетый индусским купцом. Герат считался сильнейшей крепостью Средней Азии. Он представлял собой, по словам Феррье, большой редут без передовых верков: это был квадрат в 1000 метров по стороне, защищаемый рвом в 15 метров ширины и 6 метров глубины, позади которого находилась насыпь в 16 метров вышины, шириной в 80 метров у основания, а на ней — стена в 8 метров вышины, снабженная 150 башнями. С одного фасада крепость эта еще была прикрыта цитаделью в 100 метров но стороне.

За стенами находилось 40000—50000 жителей, число которых сильно уменьшилось за время осады вследствие голода и болезней. Персы простояли под стенами до сентября 1838 года; им приказано было посеять ячмень, чтобы кормиться им, когда выйдут припасы. Европейская армия, снабженная артиллерией, быстро повела бы осаду, потому что ничего не стоило пробить в стене широкие бреши, которые своим щебнем наполнили бы ров и дали бы возможность идти на приступ. Это именно и предлагал старший из европейских офицеров, состоявший на персидской службе, полковник Семино. Но везир не позволял пользоваться артиллерией, потому что она стоила слишком дорого. По словам Феррье, он приказал Семино наводить осадные орудия таким образом, чтобы ядра пролетали над крепостью. “Цель моего господина, — сказал он, — не убивать, а только напугать жителей Герата. Они так испугаются гула выстрелов, что сдадутся; вы же можете посылать каждое утро слуг с телегою — собирать ядра, которые могут служить и вторично”. Семино пал духом и покинул армию. Шах, преданный частью своих подчиненных, так и не предпринял общего штурма. Осада не подвигалась вперед, пока в августе 1838 года в лагерь шаха не прибыл английский полковник Стоддарт, отличавшийся безграничной храбростью; он взял на себя опасную задачу и благодаря своей смелости успешно выполнил ее. Стоддарт потребовал от шаха, чтобы тот немедленно снял осаду Герата и признал английское правительство единственным посредником между собой и князем Гератским. Месяц спустя шах отступил, и в Тегеран прибыл к нему английский агент Мак-Нейль с условиями, предлагаемыми Англией. Последняя требовала от шаха удовлетворения за арест курьера, посланного к Мак-Нейлю в 1837 году, и отказа от всех укреплений на гератской территории, занятых во время осады города. Шах попытался затянуть дело. Тогда Мак-Нейль удалился в Эрзерум и приказал английским военным покинуть персидскую службу. Генерал-губернатор Индии велел занять остров Харак в Персидском заливе. Тщетно шах посылал чрезвычайного посла в Лондон, тщетно искал помощи у русского царя; он принужден был уступить по всем пунктам. После того как он удовлетворил требования англичан, те вернули ему Харак и Мак-Нейль возвратился в Тегеран (октябрь 1841 г.).


Англичане в Кабуле.

Одновременно с демонстрацией против Харака индийское правительство предприняло большой поход в Афганистан с целью низвергнуть Дост-Мухаммеда. Последний желал сразу отнять и Пешавар у сикхов и Герат у брата низложенного им эмира. Он считал возможным потребовать для себя Пешавар, предлагал взамен губернатору Индии свой союз, но последний отверг его предложение. Тогда Дост-Мухаммед на время отложил мысль о захвате Герата и обратился к России. В 1837 году он принял в Кандагаре первого русского посланника в Афганистане, Виткевича. Подполковник Бёрнс (тот, что исследовал Бухару), бывший неофициальным представителем индийского правительства в Кабуле, сообщил губернатору, что Виткевич обещал эмиру субсидию, если тот пожелает напасть на сикхов. Миссия Виткевича не удалась, так как он не мог обеспечить эмиру посылку на помощь русских солдат, и в 1839 году Виткевич уехал. В том же году индийский генерал-губернатор, лорд Ауклэнд, предпринял поход с целью низложить Дост-Мухаммеда и возвести на престол члена низложенной династии Шах-Шуджу, который давно укрывался у англичан и от которого ждали полной покорности.

Экспедиция направилась не обычным путем, который заставил бы ее идти страною сикхов и, вероятно, вступить с ними в бой, — она прошла Боланским ущельем и затем Белуджистаном, хан которого обещал соблюдать нейтралитет. Но везир хана, подкупленный афганцами, подбил ограбить английский конвой в Боланском ущелье; тотчас же английский отряд в 1050 человек двинулся к Келату, пушечными ядрами сделал пролом в стене и штурмом взял город, при чем были убиты сам хан и 400 его защитников. Главные экспедиционные силы — 21000 человек — не встретили никакого серьезного сопротивления ни перед Кандагаром, ни перед Кабулом, который был занят в августе 1839 года. Шах-Шуджа был объявлен эмиром, а Дост-Мухаммед пойман в горах Гиндукуша и отправлен в Калькутту; английский генерал Кин вернулся в Индостан, оставив в Кабуле английского резидента с оккупационным отрядом. В то время могло казаться, что англичанам принадлежало неоспоримое господство над всеми тремя иранскими государствами. Их владычество длилось два года.

В начале зимы 1841 года старший сын Дост-Мухаммеда, Абхар-хан, восстал и перерезал сообщение между Индией и Кабулом. В ноябре в Кабуле произошло восстание мусульман, и подполковник Бёрнс, состоявший при дипломатическом агенте, был убит у себя на дому.

Все англичане бежали, ища спасения, в ту часть города, которую занимал оккупационный отряд. Английский резидент Мак-Натен был убит во время свидания с Абхаром — свидания, состоявшегося по его собственной просьбе (23 декабря). Так как у солдат совершенно истощился запас продовольствия, военный комендант подписал соглашение, в силу которого английским войскам обеспечивалось беспрепятственное возвращение в Индию. В январе 1842 года, в снежную пору, двинулись в путь без всяких припасов 4500 солдат и 12000 гражданского населения. Но афганцы не сдержали слова: они перебили всех англичан, за исключением 95 человек, оставленных заложниками, и врача, которому одному удалось добраться до ближайшего к Кабулу английского поста — Джеллагабада.


Вторая кабульская экспедиция. Аннексия Синда.

Весть о кабульском разгроме вызвала сильнейшее негодование в Англии. Лорд Ауклэнд был отозван, и на его место губернатором Индии назначен лорд Элленборо (1842—1844), следовавший такой же воинственной политике, но более удачно. Он начал с того, что дал генералам двусмысленные инструкции, чтобы в случае поражения иметь возможность свалить с себя ответственность. Но генералы развили такую быстроту действия, что успех оказался на их стороне.

Поллок пробился через Хайларский проход (апрель 1842 г.) и под стенами Кабула соединился с Ноттом, прибывшим из Кандагара; вдвоем они взяли город (15 сентября), освободили пленных и, чтобы оставить афганцам память об английской мести, взорвали главный базар Кабула; затем они удалились, предоставив Дост-Мухаммеду спокойно восстановить свою старую власть. Лорд Элленборо силился протрубить на весь мир об этой удачной карательной экспедиции. В числе прочих трофеев армия привезла решетку с гробницы Махмуда Газни: губернатор показывал ее индусам и рассказывал, что она взята из знаменитого Сомнатского храма, ограбленного в 1024 году афганским мусульманским завоевателем.

Но победы 1842 года только удовлетворили самолюбие англо-индийского правительства. Даже Белуджистан был эвакуирован после заключения союзного договора с ханом — сыном того, которого англичане убили в Келате.

Желая в результате всех этих войн поживиться хоть какой-нибудь территорией, лорд Элленборо в 1843 году аннексировал владения мусульманских эмиров Синда. Впервые английское владычество достигло Инда и вплотную подошло к Ирану.


Первая война с сикхами.

Преемнику лорда Элленборо, сэру Генри Гардингу (1844—1848), пришлось с самого начала его правления вступить в борьбу с армией сикхов. Комитет сикхских военачальников, недовольный наступательным движением англичан на северо-запад и убедившись после кабульского поражения, что английские солдаты отнюдь не непобедимы, потребовал объявления войны. В 1845 году сикхское войско в 60000 человек при 150 орудиях перешло р. Сатладж и вступило на английскую территорию. Но губернатор ждал этого нашествия и принял меры к его отражению. После четырех кровопролитных сражений сикхи были отброшены в свою столицу Лагор, которая затем и была взята. Дост-Мухаммеда, поспешившего на помощь к сикхам с отрядом афганской конницы, преследовали по пятам до Хайберского ущелья, причем он едва не был взят в плен. Но англичане не стремились мстить ему более внушительно. Не желая слишком растягивать свою границу, так как это затруднило бы ее оборону, они не аннексировали сикхских государств. Они просто оставили сына Ранджит-Синга государем на пенсии; он сохранил все свои владения, но англичане ограничили численность его армии и назначили к нему в Лагор английского резидента с оккупационным отрядом. Гардинг получил в награду за свои успехи титул пэра и вернулся в Англию, передав управление лорду Дэлгоузи. Индийская армия количественно превысила пределы, которых она достигла перед сокращением, произведенным Бентинком: она насчитывала теперь около 270000 человек.


III. Кавказ


Персия и Россия. Аракс — граница.

На другом конце Иранского плоскогорья целость Персии была нарушена со стороны России. Вслед за Гюлистанским договором (1813) была сделана попытка установить общую границу, относительно которой, однако, не удалось достигнуть соглашения. В 1826—1828 годах возобновилась война между Россией и Персией. Сначала русские были разбиты [Это неверно. Персы, правда, вторглись в конце лета 1826 года в Закавказье и заняли было Ленкорань и Карабах, но уже 13 сентября 1826 года были разгромлены Паскевичем при Елисаветполе и выгнаны вон. Ни одного поражения они русским войскам ни до, ни, подавно, после этой битвы не нанесли. Самое “вторжение” было обусловлено полным отсутствием на местах русских войск в момент перехода персами нашей границы. — Прим. ред.], потом они с успехом перешли в наступление, переправились через Аракс и овладели Тавризом. Теперь шах согласился заключить так называемый Туркманчайский договор (10 февраля 1828 г.), по которому он уступал русским армянские провинции Эривань и Нахичевань; граница шла по Араксу, исключая самой нижней его части, где она делала крюк, поворачивая на юг к выгоде России. Эта граница сохранилась до времен мировой войны. Впервые часть Армении перешла под русскую власть. Война между Персией и Россией прекратилась, и, как мы видели, Персия в ближайшие годы находилась скорее под влиянием России, чем Англии.


Султан, шах и царь в Армении.

На границе Армении русские только раз вступили в борьбу с султаном; это было в конце греческого восстания, когда новый царь, Николай I, решил вмешаться в пользу греков. Из Грузии русская армия вторглась в турецкую Армению и появилась перед Эрзерумом; по Адрианопольскому миру (1829) царь добился исправления границы, давшего ему несколько округов турецкой Армении. С этих пор он держал себя как покровитель султана и выступал против шаха. Между Персией и Турцией беспрестанно шли раздоры по разным причинам: персы — шииты, а турки — сунниты, — и те и другие оскорбляли еретиков, совершавших паломничества в Мекку или Кербелу, где находится гробница сына Али. Кроме того, курды, принадлежавшие наполовину к Турции, наполовину к Персии, беспрестанно грабили как неприятельскую землю — одни персидскую, другие турецкую территорию. Вследствие этого отношения между Персией и Турцией сделались натянутыми. В 1821 году войско шаха вторглось в турецкие владения. Два года сряду оно опустошало турецкую Армению, но в конце концов принуждено было уйти назад, так как в Армении свирепствовала холера. В 1823 году по Эрзерумскому договору была упорядочена граница, условлено сообща наказать разбойников-курдов, и была гарантирована безопасность персидских паломников. Но на деле ничего не изменилось, так что в 1843 году потребовалось вмешательство России и Англии, чтобы не дать шаху возможность возобновить войну с султаном.


Войны кавказских народностей с Россией.

Равнины, простирающиеся на севере и юге Кавказа, принадлежали русским; они владели Владикавказским проходом, который перерезывает Кавказские горы там, где они всего уже. На восток и на запад от этого прохода, в широком веере предгорий и высоких долин, тянущихся к Черному морю и Каспию, обитали горцы, которые никогда никому не были подчинены. Главными из этих народностей были: к Черному морю — черкесы, числом до 400000; к Каспийскому, в Дагестане — лезгины и чеченцы, числом около 800000. Они принадлежали к белой расе, исповедовали мусульманство: одни — суннитское, другие — шиитское, носили живописный костюм — черкеску с газырями, кольчугу, папаху или металлический шлем. У них было в обычае совершать набеги на равнину, при чем они забирали скот, хлеб и жителей, за которых потом требовали выкуп. Рассказывая о своей поездке в Эрзерум в 1829 году, Пушкин сообщает, что путешественники и купцы, желавшие перебраться через Кавказ, ожидали отправки “оказии” — военного отряда, который периодически совершал этот путь. Пленники горцев послужили темой целого ряда романов, между прочим — Ксавье де Местра. [И темой поэмы Пушкина “Кавказский пленник”. — Прим. ред.]

Различные горские племена долго жили в аулах, т. е. в укрепленных селениях, вполне независимо друг от друга и часто враждовали между собой, но в конце концов общность религии сплотила их, вследствие чего они стали более грозными. Когда шах, глава шиитов, и султан, глава суннитов, окончательно отступились от кавказских народностей — первый по Туркманчайскому договору (1828), второй по Адрианопольскому (1829), — черкесы и лезгины поддались увещаниям мюридов, проповедовавших соединение суннитских племен с шиитскими для священной войны (газавата) с неверными. В Дагестане восстание достигло большей силы, чем где-либо. Здесь мюрид Кази-Мулла около 1830 года начал священную войну. Два года спустя он был схвачен и убит в Гимри, но одному из его учеников, Шамилю (Самуилу), удалось бежать (лезгины говорили — чудом), и он стал во главе движения. Более двадцати лет отбивался он в горах от русских. Однажды Шамиль едва не был захвачен в одном ауле, но успел бежать, и его удачное бегство снова было приписано божественному вмешательству. Шамилю несколько раз удавалось доходить до устьев Терека; план его заключался в том, чтобы закрыть Владикавказский проход и соединиться с непокорными черкесами; но он был не в силах держаться вне Дагестана. Русские около 1846 года начали опустошительную войну, сжигали жатву, разрушали селения, избивали жителей, чтобы оставить Шамиля без провианта и людей и тем принудить его к сдаче.

Черкесы в западной части Кавказа также сохраняли свою независимость. Русские сумели достигнуть только одного: отрезали им подвоз оружия и боевых запасов, обложив тесной блокадой черноморское побережье. Захват английского судна “Vixen”, нагруженного контрабандой, вызвал дипломатический инцидент, кончившийся, впрочем, мирно. Блокада и экспедиции, предпринимаемые в горы, заставляли русских держать в Грузии или в Кавказских горах армию в 120000 человек. В промежуток времени между окончательным миром с Персией (1828) и взятием в плен Шамиля (1859) кавказская война поглощала большую часть сил и средств, какие русское правительство могло уделять Азии.


IV. Туркестан


Дорога из России в Индию.

Русские давно уже были озабочены мыслью вернуть дороге в Индию через Туркестан и северное побережье Черного моря то значение, какое она имела в монгольскую эпоху. Для этого им нужно было или заключить союз с Хивой и Бухарой, или покорить их. Туркестан, лучшую часть которого занимали эти два ханства, представляет собой ряд равнин, лежащих севернее Иранского плоскогорья, между Каспийским морем и китайской границей. В этой стране, удаленной от морей, климат еще суше, чем в Иране, и колебания температуры резче. Единственная обитаемая часть расположена по берегам рек, текущих с Иранских гор. Две реки, Сырдарья, и Амударья, достигают Аральского моря; остальные теряются в песках. Начиная с того места, где кончаются эти реки, до границы Персии, Каспийского моря и Урала можно встретить только песчаные пустыни, скалистые плоскогорья и солончаковые степи. По этим пустыням скитались кочевники тюркской и монгольской расы: на севере — киргизы, погонщики верблюдов, проводники и грабители караванов; на юге — туркмены, грабители-наездники. Туркмены имели обыкновение делать набеги на персидскую территорию, иногда и на русскую между Уралом и Волгой; они уводили пленных, заставляли их, привязав к своим седлам, бежать рядом с лошадью, пока не укрывались в пустыне, и там убивали или бросали тех, кто не поспевал за конем в галоп, а остальных продавали в Хиве и Бухаре. Обыкновенно они теряли половину пленников. [Явная неточность: если бы туркмены принуждали пленников поспевать за конем, который мчится в галоп, то они теряли бы, конечно, не половину, а все сто процентов своих пленников — и притом в первые же полминуты этого “галопа”. Источники и английские и восточные говорят о том, что пленников привязывали к арбам или к седлу — и путь совершался шагом. — Прим. ред.]


Хива и Бухара.

Хива и Бухара, как и подвластные им города, расположены на берегах рек и орошаются многочисленными каналами, прорытыми человеческой рукой. Их поля и сады представляют контраст с пустынями, их окружающими и отделяющими их от соседних государств. Каждый из этих двух городов вместе со своей территорией подчинялся неограниченному властелину, который правил посредством устрашения. Эмир бухарский имел страшные тюрьмы: одни — наполненные водой и грязью, другие — кишевшие насекомыми, которых разводили там, чтобы мучить заключенных. С осужденных живьем сдирали кожу, их сажали на кол, вешали за ноги.

Этой свирепой власти было подчинено народонаселение мусульманского исповедания и тюркской расы, состоявшее из различных слоев. В городах жили узбеки, аристократия, некогда военная, ставшая потом мирной и продолжавшая вести праздный образ жизни, и класс богатых купцов, посещавших индийские, иранские и русские ярмарки. В предместьях и деревнях жили землепашцы, находившиеся в крепостном состоянии. Ни узбеки, ни купцы не занимались ручным трудом; хлебопашество и промыслы всецело были в руках крепостных, а также русских и персидских рабов, купленных у киргизов и туркмен. Около 1819 года в Хиве насчитывалось до 30000 пленных персов и 3000 русских; их плохо кормили и плохо с ними обращались: когда они пытались бежать и их ловили, хозяин прибивал пойманного за ухо на три дня к своим дверям. Если им удавалось выкупиться, им запрещали возвращаться на родину под страхом самых ужасных пыток. Дело в том, что бухарцы, и особенно хивинцы, не хотели показывать дорогу через пустыни, боясь, чтобы не были разрушены их невольничьи рынки и чтобы у них не отбили торговлю индийскими и китайскими продуктами в России, торговлю, в которой их купцы хотели оставаться единственными посредниками. Всех иностранцев, коммерсантов, офицеров, дипломатов, миссионеров встречали очень враждебно, принуждали вернуться, заключали в темницы, иногда казнили.

Сведения об этих разбойничьих государствах, защищенных кольцом пустынь, были очень скудны. Знали только, что у хивинского хана было не более 300000 подданных; что бухарский эмир, владыка Самарканда, древней столицы Тимура и части Бактрии, имел втрое или вчетверо больше подданных; что их армии, состоявшие из туркменских всадников, не являлись регулярными войсками и не имели хорошей артиллерии. Трудность заключалась не в том, чтобы победить их, а в том, чтобы провести европейскую армию через пески и степи к оазисам Хивы и Бухары.


Россия, Хива и Бухара с 1814 по 1839 год.

Как только русские достигли Каспийского моря, они стали стремиться к тому, чтобы обеспечить себе дорогу в Индию через Туркестан. В 1717 году князь Бекович переплыл Каспийское море и сделал попытку во главе казачьего отряда достигнуть Хивы; он был схвачен хивинцами, которые содрали с него живого кожу и сделали из нее барабан. Затем почти в продолжение целого века внимание русского правительства было поглощено вопросами Запада. Но когда оно утвердилось в Грузии и стало господствовать на Каспийском море, то снова занялось вопросом о дороге в Индию и о мерах к прекращению разбойничьих набегов туркмен и киргизов. В 1819 году генерал, начальствовавший в Тифлисе, послал штабс-капитана Муравьева на восточный берег Каспийского моря. Муравьев прошел пустыню, явился в Хиву и 48 дней томился там в темнице; хан размышлял, не закопать ли его живьем в землю, как шпиона. Наконец хан из страха освободил Муравьева и приказал ему вернуться домой. Из донесения Муравьева в России и Европе узнали о числе и ужасном положении пленников, взятых туркменами и проданных в рабство на хивинских рынках. В то же время другое русское посольство достигло Бухары и сумело добиться разрешения для русских купцов вести торговлю через Туркестан. На основании этой сделки из Оренбурга выступил караван в сопровождении отряда казаков и углубился в степи; он подвергся нападению со стороны хивинцев при переправе через одну реку, сопротивлялся в продолжение трех дней и в конце концов отступил, бросив на месте свои товары, стоимость которых достигала 547000 рублей. Это было большим ударом для оренбургского губернатора, который несколько лет добивался установления безопасности в пустыне и достиг только того, что независимые племена киргизов и туркмен признали суверенитет хивинского хана, чтобы приобрести его покровительство.

Покорение Хивы было решено окончательно, и ввиду этого начаты переговоры с эмиром бухарским. Как раз в это время вспыхнуло польское восстание, и внимание русского правительства снова было отвлечено на Запад. Когда же возобновились сборы в поход на Хиву, их затормозил недостаток в деньгах. Сверх того, оренбургский губернатор не мог рассчитывать на помощь грузинской армии, занятой покорением кавказских народов. Пытаясь обеспечить безопасность своей области, он задумал запереть стеною в 100 километров часть границы, не защищенную никакой естественной преградой. В 1834 году была построена крепость Ново-Александровск; началась постройка оборонительной стены, но оказалось возможным возвести только 20 километров. Разбойничьи набеги продолжались; туркмены и киргизы уводили в среднем ежегодно 200 русских; иногда они доходили в своих набегах до Волги. Образовалось благотворительное общество для выкупа пленных, и правительство выдавало ему 3000 рублей в год, но тайно, чтобы хивинский хан не узнал об этом признании Россией собственного бессилия.


Неудачный поход русских против Хивы.

Оренбургский губернатор Перовский уже несколько лет готовился к походу против Хивы. Это было трудное предприятие. Надо было пройти около 1000 километров степями и пустыней, почти не исследованными, без надежного проводника, с огромным верблюжьим обозом, нагруженным всей необходимой провизией и даже водой и топливом. К 1839 году экспедиция была готова: она состояла из 5325 солдат и 22 пушек под начальством генерала Перовского и каравана в 10500 верблюдов, сопровождаемых киргизами, русскими подданными или из числа союзников. Было решено идти через степи зимой в надежде, что мороз будет переноситься легче, чем чрезмерная жара, и потому, что в Хиву хотели прибыть весной, в промежуток между посевом и жатвой. Экспедиция двинулась из Оренбурга в конце ноября 1839 года несколькими колоннами, которые соединились на реке Эмбе. Экспедиция была застигнута необыкновенно суровой зимой и изо дня в день страдала от морозов и снежных метелей. Солдаты стали умирать от холода; верблюды, не находя никакой пищи под толстым слоем снега, ослабели и не годились ни для какой работы. Перовский упорствовал и добился того, что в три месяца сделал половину пути, не встретив препятствий, но когда он достиг подошвы плоскогорья Усть-Урт, пехотные офицеры и казаки единодушно заявили, что дальше идти невозможно: снег и мороз не прекращались. Перовский повернул обратно и вступил в Оренбург весной 1840 года, потеряв 9000 верблюдов и треть своих солдат.

Этот несчастный исход русской экспедиции увеличил смелость киргизов и туркмен. Снятие осады с Герата, отозвание русского агента из Афганистана, неудача Перовского означают временное ослабление русского влияния в Средней Азии. Пока Кавказ не был покорен, русские придерживались просто оборонительной политики в отношении к Туркестану: они рыли колодцы между Ново-Александровском и Аральским морем и ставили там казачьи кордоны.


Английские агенты в Хиве и Бухаре.

Попытки русских в Центральной Азии возбудили беспокойство Ост-Индской компании и английского правительства, которые в свою очередь стали пытаться завязать сношения с Хивой и Бухарой. Начиная с 1824 года индийские офицеры несколько раз пробирались в эти два города, кто через Оренбург, кто через Герат, и пытались склонить хана и эмира к заключению союзного договора, хотя и не были снабжены официальными полномочиями, чтобы не слишком обязывать английское правительство. В 1831 году Александр Бёрнс, офицер, бывший тогда во временной командировке на Инде, убедился, что в Лагор приходят русские товары через посредство бухарцев и афганцев. Он указал губернатору на первое появление этой конкуренции, которая грозила английской торговле, и добился того, что был отправлен с официозной миссией в Среднюю Азию. Он провел в Бухаре несколько месяцев (1833), но вернулся оттуда только с очень интересным описанием своего путешествия. Подобные же попытки были сделаны англичанами также для сближения с хивинским ханом, которому грозила большая опасность со стороны русских. Это было ответом на русскую миссию Виткевича в Афганистан. Во время экспедиции Перовского два англо-индийских офицера, Аббот и Шекспир, находились в Хиве. Они были подчинены полковнику Тодду, исполнявшему должность английского резидента при дворе шаха во время отсутствия агента Мак-Нейля. Тодд добился у хана освобождения русских пленных, которые и были отпущены вскоре после отступления Перовского. Другой агент был послан к эмиру бухарскому тотчас после снятия осады Герата (1838). Это был полковник Стоддарт, человек, отличавшийся безумной храбростью и высокомерием, тот самый, который явился к шаху настаивать, чтобы он подчинился требованиям Англии. В Бухаре Стоддарт действовал так же гордо и непреклонно, хотя и не имел официальной миссии. Когда один русский представитель предложил ему увезти его, Стоддарта, с собой, Стоддарт отказался, говоря, что он не желает ничьего покровительства, кроме Англии. Эмир заключил его в тюрьму. Однажды эмир объявил полковнику, что англичане потерпели поражение при Кабуле. “Это ложь, — отвечал Стоддарт, — войска моей государыни никогда не терпят поражений”. Когда же известие о поражении подтвердилось, эмир велел казнить Стоддарта вместе с капитаном Конолли, посланным на поиски за ним (около 1842 г.). Миссионер Вольф, которому было поручено узнать об их судьбе, прибыл в Бухару в 1843 году, едва сам не был казнен и вернулся с известием об их смерти. Некоторое время английское общественное мнение волновалось, требуя мести за них, но вскоре внимание англичан было отвлечено войнами на Инде.


Попытка англо-русского соглашения.

Англия и Россия одинаково потерпели неудачу в Центральной Азии. В Персии они продолжали уживаться рядом, из своего властного положения стараясь каждая извлечь для себя наибольшую выгоду. В 1841 году, когда англичане были заняты в Кабуле, русские добились для себя от шаха уступки островка Ашур-Аде на юго-западе Каспийского моря. Однако русские, по-видимому, хотели сохранить status quo, гарантированное соглашением. В 1839 году русское правительство выразило неодобрение шаху за то, что он отказался вернуть населению Герата отнятые шахом у Герата деревушки. Русское правительство отозвало своего представителя в Афганистане и объявило, что считает на будущее время лучшей политикой соглашение, основанное на прекращении захватов. В 1844 году, во время поездки императора Николая в Лондон, по-видимому, было заключено тайное соглашение на этих основаниях между обоими министрами иностранных дел. Согласно заявлениям, сделанным Россией в самом начале Крымской войны, состоялось в 1846 году соглашение, по которому государства Туркестана должны были образовать нейтральную зону, а Россия и Англия должны были с общего согласия уладить вопросы о престолонаследии в Тегеране и о границах между Персией, Турцией и Афганистаном.

ГЛАВА XIV. ДАЛЬНИЙ ВОСТОК. КИТАЙ. АННАМ. МАЛАЙСКИЙ ПОЛУОСТРОВ. ГОЛЛАНДСКАЯ ИНДИЯ. КОРЕЯ. С начала XIX столетия до 1850 года


I. Китай


Император Цзя Цин.

[Цзя Цин — это, собственно, не имя императора, а название годов правления, царствования одного из маньчжурских императоров. Период Цзя Цин охватывал годы 1796—1820.

По китайским обычаям, идущим из глубокой древности, личные имена императоров никогда не были в ходу, так как существовало своеобразное табу. Тот или иной император входил в историю или под храмовым именем, данным ему после смерти, или под титулом, принятым для периода его царствования. Эти титулы или названия годов правления (по-китайски называются нянь-хао) могли меняться несколько раз даже в период царствования одного и того же императора. Обычно с переменой нянь-хао (название годов правления) надеялись на улучшение условий царствования, создание особо благоприятствующего для императора положения. Этот обычай от китайцев переняли также и маньчжуры. Таким образом, все упоминаемые ниже “имена” маньчжурских императоров, например Цянь Лун, Дао Гуан, Сянь Фын, представляют собой лишь названия годов правления различных императоров из династии Цин (1644—1911). — Прим. ред.] Император Цянь Лун 8 февраля 1796 года отрекся от престола в пользу своего пятнадцатого сына, принявшего на царстве китайское имя Цзя Цина [Собственно, Цянь Лун назначил себе преемника еще 15 октября 1795 года, а с 8 февраля 1796 года наследный принц, к которому перешел престол, принял новое наименование для периода своего царствования, т. е. Цзя Цин. — Прим. ред.], а маньчжурское — Сетчунга фенг-шен. До смерти своего отца, последовавшей в 1799 году, он был императором только по имени. По-видимому, смерть такого крупного деятеля, каким был Цянь Лун, послужила началом упадка, который угрожал не только царствующей династии, но даже целости Китайской империи. Ограниченному Цзя Цину, злоупотреблявшему спиртными напитками, посчастливилось в том отношении, что европейские державы были слишком заняты великими Наполеоновскими войнами, чтобы начать борьбу, которая ускорила бы падение китайского колосса на глиняных ногах.

Первые годы царствования были ознаменованы морскими пиратскими войнами под начальством Цай Цянь и Чжу Фэнь, направленными против берегов Гуандуна, Фуцзяни и Чжэцзяна.


Тайные общества.

Внутренний мир империи особенно нарушался в царствование Цзя Цина действиями тайных обществ, столь многочисленных в Китае. Членам одного из них, именно Белой водяной лилии (Бай лянь-цзяо), возникновение которого некоторые исследователи относят к 1350 году нашей эры, удалось 18 июля 1813 года занять императорский дворец в Пекине. [Попытка осуществления государственного переворота в июле 1813 года исходила от представителей секты “Небесного разума”, тянь-ли-цзяо, являвшейся ответвлением тайного общества “Белой лилии”. — Прим. ред.] Император находился в Маньчжурии, в Мукдене, и только благодаря храбрости его второго сына, будущего наследника престола, мятежники, хитростью проникшие во дворец, были выгнаны. Знаменитый историк Вэй Юань в своем большом сочинении о последней династии, под заглавием Шан-у-цзи, посвятил их восстаниям IX и X главы. Как уже было указано, существование китайских тайных обществ отмечено в истории XIX века различными постановлениями и интересными фактами. Так, под 1801 годом в главе Уголовного кодекса, озаглавленной Восстания, указано, что члены так называемого общества Триады [Китайское название общества Триады — сань-хэ-хуэй или сань-дянь-хуэй. — Прим. ред.] будут обезглавлены, а их соучастники — задушены; в 1817 году губернатор Кантона арестовал две или три тысячи членов этого общества; в 1819 году губернатор провинции Хунань жалуется на возрастание числа членов тайных обществ; донесения цензоров — одно 1829 года, в Цзянси, другое 1841 года, в Хугуане [Провинции Хубэй и Хунань. — Прим. ред.], —также отмечают рост этих обществ. В донесении 1841 года сообщается, что общество Триады имеет 5 лож: 1-я — Великая ложа Фуцзянь, 2-я — Гуандун, 3-я — Юньнань, 4-я — Ху-гуан, 5-я — Чжэцзян. Все эти тайные политические общества, не говоря уже об обществах благотворительных, взаимопомощи и т. п., имеют целью, как бы они ни назывались, ниспровержение чужой для страны царствующей династии. В царствование Дао Гуана и Сянь Фына они снова принимаются за то, что им не удалось в царствование Цзя Цина, под наименованием Чан-мао и Тай-пин.


Нападение англичан на Макао.

Можно было бы думать, что войны, ведшиеся во время Революции и Империи, должны были ослабить энергию англичан на Дальнем Востоке. Неудача посольств лорда Макартнея и Титсинга не открыли им глаза; войны англичан с Наполеоном, неустойчивость отношений с Соединенными Штатами и сомнительное умиротворение Индии должны были сделать их осмотрительными в их наступательных действиях; будучи направлены против Португалии, действия англичан под видом обороны против французов [Португалия была тогда под сильнейшим влиянием первого консула Бонапарта. — Прим. ред.] в действительности грозили целостности Китайской империи. 20 декабря 1802 года губернатор и наместник Макао, Хозе-Мануэль Пинто, предупредил министра колоний виконта Анадия, что он получил от главного суперкарго (капитана торгового флота) Английской компании в Кантоне, уполномоченного бенгальским губернатором, письмо с просьбой о разрешении английскому гарнизону высадиться в Макао. Сенат этого города воспротивился исполнению этой просьбы; образ действий сената был одобрен письмом губернатора и наместника португальских владений в Индии, Франсиско-Антонио да Веига Кабраль, 14 апреля 1803 года. Несмотря на эту неудачу, 12 сентября 1808 года последовало новое письмо главного суперкарго Английской компании в Кантоне, Робертса, адресованное (от имени контр-адмирала Дрюри, находившегося на борту “Росселя”, посланного индийским генерал-губернатором лордом Минто) губернатору и наместнику Макао, Бернандо Алиехо де Лемос-э-Фариа, опять под лицемерным предлогом, будто французы грозят нападением на Макао. По этому поводу завязывается переписка между португальским губернатором и английским адмиралом. В дело вмешиваются китайцы: Макао — не самостоятельная территория, а находится в зависимости от Сяншана, и китайский чиновник Пэн не разрешает высадки англичан, т. е. китайский сюзерен выступает на защиту своего португальского вассала, платящего ему ежегодную дань; другими словами, за спиной у португальцев адмирал Дрюри наталкивается на китайцев. Тогда он пытается вырвать у китайцев то, чего не мог путем запугивания добиться от португальцев; несмотря на красноречивые депеши, которыми он старался склонить на свою сторону кантонского вице-короля, он принужден отплыть со своим войском. [19 декабря 1808 года. — Прим. ред.] Китайские власти в Кантоне сажают в тюрьму патера Родриго, служившего переводчиком адмиралу Дрюри, и английские суперкарго этого города спешат сообщить об этом аресте губернатору Макао, Луказ-Хозе де Альваренга.

Приостановленная в Кантоне иностранная торговля была снова разрешена с 1 января 1809 года (в 16-й день 11-й луны 13-го года царствования Цзя Цина) вице-королем этого города, У Сюн-гуаном, в мотивированном уведомлении, крайне враждебном адмиралу Дрюри. Не подлежит сомнению, что, не окажи китайские власти такого энергичного отпора сперва в Сяншане, потом в Кантоне, Макао был бы занят англичанами и остался бы в их руках по договору 1815 года. Третья попытка была сделана в 1814 году: корабль “Doris”, захвативший во время второй войны с Соединенными Штатами одно американское судно, привел свою добычу в Макао. Китайцы снова прекратили всякие торговые сношения с британскими подданными, и этот бойкот продолжался с апреля по декабрь. Вопреки вековой практике генерал-губернатор обоих Гуанов [Т. е. провинции Гуандун и Гуанси. — Прим. ред.] запретил туземцам работать в иностранных факториях; ввиду этого в английских предприятиях были сделаны обыски, между тем как их главных агентов обязали отправиться в Макао, чтобы прожить там год, как это по закону требовалось от иностранцев. 6 декабря 1811 года английские суперкарго подали жалобу членам своих комитетов на чиновников Макао, которые относились к ним враждебно, как, впрочем, и туземцы. Жалоба осталась без последствий, но это дело еще увеличило уже и без того длинный список претензий со стороны англичан.


Посольство лорда Амхёрста.

Затруднения, возникшие для английской торговли в Кантоне, побудили принца-регента отправить в Китай специальное посольство, чтобы облегчить решение тяжб между китайскими чиновниками и английскими коммерсантами. Представителем английского кабинета Вильяма Питта был выбран барон Амхёрст. Посольство состояло из трех комиссаров: лорда Амхёрста, сэра Джорджа Стаунтона и Генри Эллиса; четырех переводчиков: Ф. Гастингс Туна, И.-Ф. Дэвиса, Томаса Маннинга и священника Роб. Моррисона; капеллана священника Джона Гриффитса, врача Кларка Абеля и др. Лорд Амхёрст отплыл из Спитгеда 8 февраля 1816 года на судне “Alceste” (капитан Мёррей Максуэл), сопровождаемом бригами “Lyra” (капитан Базиль Галл) и “General Hewitt” (капитан Вальтер Кемпбелл). Посетив Мадеру, Рио-де-Жанейро, мыс Доброй Надежды, Батавию и т. д., Амхёрст прибыл к устью Пей-хо 9 августа. Различные обстоятельства должны были, казалось, помешать успеху этой миссии. Англия только что воевала с гурхами, признававшими суверенитет Китая, и хотя их просьбы, обращенные к Сыну Неба через посредство великого ламы, были отвергнуты, Цзя Цин был недоволен жителями Непала за то, что они без его согласия заключили договор с англичанами. Обычное коварство китайских мандаринов и необычайно сложный церемониал аудиенции, так называемого коу-тоу [Коу-тоу — древний китайский обычай изъявления преданности, уважения, заключавшийся в коленопреклонении и поклонах. Китайские императоры требовали выполнения коу-тоу от иностранных послов, прибывавших в Китай и получавших аудиенции во дворце. — Прим. ред.], на котором настаивал Цзя Цин, утверждая, что он сам видел, как Макартней проделал этот церемониал перед его отцом Нянь Луном, заранее обрекали миссию Амхёрста на верную неудачу. Действительно, он увез из Китая лишь крайне наглое письмо к своему государю от китайского императора. Посольство вернулось в Кантон Великим каналом 1 января 1817 года; это, быть может, было самым унизительным для Англии событием в истории ее сношений с Небесной империей. Амхёрст уже готовился отомстить за эту неудачу, но маркиз Гастингс отказался от поста генерал-губернатора Индии, предоставив своему преемнику предпринять первую войну с Бирмой.

По возвращении на юг Китая “General Hewitt”, судно, принадлежавшее Индийской компании, прибыв 12 сентября 1815 года в Линдин, натолкнулось на воспрещение грузить чай; ввиду этого военный корабль “Alceste” после долгого ожидания проник 16 сентября в реку Кантон и хотя был встречен здесь артиллерийским огнем, но энергичный образ действий капитана Максуэла произвел сильное впечатление на мандаринов.

Цзя Цин умер 2 сентября 1820 года; его мало оплакивали и как человека и как государя; храмовое имя ему было дано Жэнь Цзун.


Император Дао Гуан (1820—1850).

Наследником престола был выбран второй сын Цзя Цина, который в 1813 году убил двух мятежников, проникших в императорский дворец. На царстве он принял имя Дао Гуана, а его храмовое имя было Сюань Цзун.


Война в Тянь-Шане.

Аннексия Тянь-Шаня [Имеется в виду Кашгария и Чжунгария, т. е. современный Синьцзян. — Прим. ред.] императором Цянь Луном не положила конца восстаниям в этой стране. Плохой подбор чиновников вызвал новое ужасное восстание; Би Цзин, губернатор Туркестана, взялся подавить движение, во главе которого стоял Джигангир, сын Саадата Али Саримсака (Саму-кэ) и внук великого Ходжи, Бурхан эд-Дина. Джигангир сначала терпел неудачи, но в октябре 1825 года добился блестящего успеха. Четыре главные города в Тянь-шань-нань-лу [Тянь-шань-нань-лу — дорога на юг от Тянь-Шаня, т. е. местность, расположенная на юг от Тянь-Шаня — Кашгария. — Прим. ред.] — Кашгар, Янхи-гиссар, Яркенд и Хо-тан — немного спустя перешли в руки восставших. Дао Гуан понял наконец, что настало время действовать: он назначил начальником своих войск Чан Лина, который сосредоточил их вместе с припасами в Аксу. Этот город едва не попал в руки Джигангира, но в 1827 году китайцы перешли в наступление; после ряда удачных сражений они снова заняли Кашгар, равно как и остальные три западных города, о которых только что была речь. Джигангир бежал, но генерал Чан Лин хитростью заманил его снова перейти границу. Подвергшись нападению у горы Картегай, Джигангир был разбит, взят в плен (1828), отослан в Пекин и там казнен. В дальнейшем изложении истории Китая мы встретимся с его сыном Бурзуком, нашедшим убежище у кокандского хана.


Смута на Формозе.

После эвакуации Формозы голландцами и кратковременного правления Коксинги этот большой остров перешел во владение китайцев: Са Кам, где находилась голландская колония, был обращен в столицу под именем Тай-вань-фу, а от него зависели три уезда (сяня): Чжу-ло, Тай-вань и Фэн-шань. Алчность и произвол местной администрации вызвали, как позднее и в Тянь-Шане, многочисленные восстания, из которых самое значительное произошло в 1722 году. [Восстание произошло не в 1722 году, как указывает автор, а в 1721 году. — Прим. ред.] 26 августа 1771 года на Формозу прибыл знаменитый авантюрист “граф” Мориц Беньовский, бежавший с Камчатки из русской ссылки; 12 сентября того же года он оставил Формозу, сочинив обширный план колонизации этого острова. Позже Беньовскому было поручено осуществить его проекты для Франции на Мадагаскаре, где он погиб жалкой смертью в 1786 году в сражении с французами, против которых восстал. С того времени мир царил до 1830 года, когда возник конфликт между двумя селениями. [Автор ничего не сообщает о восстании на Формозе в 1786 году, а между тем это восстание, возглавлявшееся Линь Шуан-вэнем, одним из руководителей тайного общества “Земли и неба” (Тянь-ди-хуэй), не уступало по размаху восстанию 1721 года и являлось одним из ярких эпизодов борьбы китайского народа с чужеземцами-захватчиками — маньчжурами, продолжавшейся в течение почти 150 лет. — Прим. ред.] Китайские мандарины, вероятно подкупленные подарками, взяли сторону одного из них; тогда жители обиженной деревни восстали, разбили императорское войско и овладели столицей Тай-вань-фу. Китайская эскадра, с большой поспешностью снаряженная в Фу-цзяне, явилась перед Тай-ванем, когда вследствие раздоров, возникших среди победителей, ее вмешательство стало уже ненужным. Мир был окончательно восстановлен в 1833 году. Неудачное управление Небесной империей должно было принести свои горькие плоды.


Дальнейшие события в Кантоне.

Положение дел в этом городе становилось невыносимым: в 1821 году экипаж английского фрегата “Topaze” подвергся нападению в Линдине, при чем было ранено 14 англичан и 5 китайцев. Вследствие этого торговля прервалась, и суперкарго вместе со своим президентом Джемсом Б. Эрмстоном покинули Кантон. Мандарины, поняв сделанную ошибку, принесли извинение, что не помешало, однако, кораблю “Canning”, бывшему под командой капитана Петерсона, подвергнуться обстрелу из фортов Бокка Тигрис, на который он не отвечал. В 1824 году судно Индийской компании “Earl Balcaris” стало жертвой китайского шантажа: с него упало бревно на рогожу, покрывавшую стоявшую рядом китайскую лодку; туземцы поспешили представить властям одного из своих собратьев, умиравшего будто бы от ушиба, полученного им при этом случае; они требовали умеренного вознаграждения в 3000 таэлей. К счастью, было доказано, что умирающий не получил никакого ушиба и умирал просто от болезни. Чтобы дать представление о нетерпимости китайцев, достаточно сказать, что они не позволяли женам и дочерям иностранцев жить в Кантоне; последние должны были оставаться в Макао. В 1829 году купцы из провинции Сян-шань, которой принадлежал и город Макао, обанкротились, что дало возможность вынудить у китайцев кое-какие льготы. Бесполезно вдаваться в подробности беспрестанно возобновлявшихся преследований. [У автора выходит, что “бедные” иностранцы притеснялись китайцами. Такая попытка оправдать агрессивность капиталистических держав в Китае не нова — она лишний раз доказывает, какова “объективность” буржуазной историографии во всем, что касается колониальной политики. — Прим. ред.]


Миссия лорда Нэпира.

Чтобы положить конец этим притеснениям, которых не могло остановить даже отправленное тогдашним генерал-губернатором Индии лордом Вильямом Бентинком письмо к вице-королю обоих Гуанов, правительство Вильгельма IV сочло необходимым учредить должность главного инспектора английской торговли в Кантоне; на этот пост был назначен лорд Нэпир, прибывший в Макао 15 июля 1834 года в сопровождении Джон-Фрэнсиса Дэвиса и сэра Дж.-Б. Робинсона. Нэпир отправил китайским властям письмо, которое вызвало опубликование против него целого ряда указов. 2 сентября кантонский губернатор наложил запрет на английскую торговлю; в ответ на это лорд Нэпир вызвал в Вампоя фрегаты “Andromache” и “Imogene”. Положение стало напряженным. По совету как английских купцов, так и купцов из Сяншана Нэпир уехал 19 сентября 1834 года в Макао; истощенный климатом и бесплодной борьбой, он умер там 11 октября.

Нэпир оставил тяжелое бремя своему преемнику Джону-Фрэнсису Дэвису, который к тому же, по-видимому, и не выказал необходимой при таких обстоятельствах энергии. При его преемниках Дж.-Б. Робинсоне и капитане Эллиоте (1836) затруднения росли с каждым днем; даже прибытие военного судна “Wellesley” с адмиралом Майтлендом (1838) не образумило китайцев, в 1839 году положение достигло наивысшего напряжения. Был издан приказ (18 марта): под страхом смертной казни выдать китайцам весь опиум, хранившийся на складах; иностранцам было запрещено ездить в Макао. Фактории были оцеплены войсками. 26 марта капитан Эллиот решил выдать 20 243 ящика опиума императорскому комиссару Линь Цзэ-сюй, назначенному в 1839 году и ставшему в следующем году губернатором обоих Гуанов. Капитан Эллиот покинул Кантон 23 мая, оставив там только 27 иностранцев. В июне было получено разрешение уничтожить арестованный опиум, что и было исполнено. Ящики бросили в рвы с известью и соленой водой, и, когда вода убыла, все это сплавили в соседнюю реку. Война стала неизбежной. Нельзя не признать, что если положение иностранцев в Китае сделалось невыносимым и совершенно не соответствовало степени развития европейской цивилизации, достигнутой в середине XIX века, то можно было легко найти предлог к открытию враждебных действий; но для христианской нации было бесполезно усматривать такой предлог в китайской попытке борьбы против глубоко безнравственной торговли, производимой в так называемой варварской стране. [Это очень мягкая оценка “позорнейшего события английской истории”, как выразился впоследствии американский публицист Инджерсоль. Война с целью навязать китайцам отраву, торговля которой была выгодна англичанам, была таким преступлением против цивилизации и против самых основных понятий о нравственности, что говорить о бесполезности для христианской нации воевать с этой целью — значит просто закрывать глаза на самый факт. Здесь, как и во всей главе о Китае, автор просто не желает смотреть на события объективно, с точки зрения интересов и прав внеевропейских народов, подвергшихся вторжению европейских “колонизаторов” и насильников. Автора интересует исключительно вопрос об успехах или неудачах европейцев в их попытках устроиться в Китае как у себя дома с целью возможно более спокойного и прочно поставленного эксплуатирования китайского народа и китайской земли. — Прим. ред.]


Война из-за опиума.

Конец 1839 года и начало 1840 ознаменовались небольшими столкновениями и обменом заявлений между китайцами и англичанами. Но в июне 1840 года, когда прибыли на пополнение английской эскадры военные корабли “Alligator” и “Wellesley” и пароход “Madagascar”, адмирал сэр Джон-Гордон Бремер объявил официальную блокаду реки Кантон, и 30 июня английская экспедиция, состоявшая из 15 военных судов, 4 пароходов, 25 транспортных судов и около 4000 человек десанта, явилась перед Кантоном. Китайцы продолжали упорствовать и объявили премию за взятие каждого корабля, за голову каждого англичанина сообразно его чину, и т. д. После тщетных стараний драгомана Роберта Тома завязать сношения с китайским адмиралом, командовавшим в Амое, судно “Blonde” (капитан Буршье), на котором приехал Тома, вернулось, чтобы сообщить о неудаче его миссии; адмирал Бремер тотчас поднялся к большому Чжусаню на корабле “Wellesley” и с другими судами стал бомбардировать столицу Динхай, которой и овладел (5 июля 1840 г.). Английские уполномоченные, адмирал Дж. Эллиот и капитан Эллиот, прибывшие двумя днями позже, блокировали устье реки Нинбо и вход в Цзян, так как китайцы не приняли привезенное ими письмо лорда Пальмерстона. Ци Шань, генерал-губернатор Чжили, принял письмо, но тут же попросил отсрочки, чтобы снестись с Пекинским двором; будучи затем сам назначен императорским комиссаром на место Линя, он прибыл 29 ноября в Кантон; подобно своим предшественникам, и он не сумел остановить хода событий. 7 января 1841 года сэр Джон Бремер поднялся вверх по реке Кантону и высадил войска с транспортов “Nemesis”, “Enterprise” и “Madagascar”. Адмиральское судно “Wellesley” с кораблями “Calliope”, “Hyacinth”, “Lame”, “Queen” и “Nemesis” и остальными судами бомбардировали форты, не потеряв ни одного человека. Переговоры возобновились, и предварительное соглашение было подписано капитаном Эллиотом 20 января 1841 года. Это соглашение заключало в себе 4 статьи: 1) уступка острова и порта Гонконга британской короне; 2) уплата британскому правительству вознаграждения в 6 миллионов долларов — первый взнос немедленно, остальное ежегодными взносами не позже конца 1846 года; 3) установление официальных непосредственных сношений между обеими странами на началах равенства; 4) порт Кантон должен оставаться открытым для торговли в продолжение 10 дней после китайского нового года.

Результатом этих переговоров было то, что Ци Шань был отозван в Пекин и впал в немилость. Военные действия, таким образом, возобновились; 25 мая 1841 года генерал сэр Хэг Гоу овладел Кантоном и его высотами. Параллельно военным действиям шли дипломатические переговоры; 10 августа 1841 года прибыл сэр Генри Поттинджер в качестве единственного уполномоченного министра и посланника при Пекинском дворе. Война возобновилась с новым ожесточением в центре Китая: в руки англичан перешли Амой (27 августа), покинутый Динхай (2 октября), крепость Чжэньхай у устья реки Нинбо (10 октября) и сам Нинбо (9 марта 1842 г.). Адмирал Паркер, принявший команду над флотом, смело входит в реку У-сун (16 июня 1842 г.) и овладевает большим городом Шанхаем (18 июня 1842 г.); затем, проникнув в самый Ян-цзы-цзян, он овладевает (21 июля 1842 г.) Чжэнь-цзяном, при слиянии Цзяна и Великого канала. В этом деле англичане потеряли убитыми 30 и ранеными 126 человек, тогда как урон китайцев доходил до тысячи. Интересно отметить, что в этой войне, длившейся с 5 июля 1840 года (первое взятие Динхая) до 21 июля 1842 г. (взятие Чжэнь-цзяна), потери англо-индийских войск убитыми и ранеными составляли 520 человек, тогда как китайцы, по официальным сведениям, потеряли от 18000 до 20000.


Нанкинский договор (29 августа 1842 г.).

Взятие Чжэнь-цзяна дало возможность англичанам подняться до Нанкина; 11 августа, когда они уже готовились атаковать столицу древнего Китая, китайцы подняли белый флаг. Переговоры затянулись; но наконец 29 августа, т. е. в 24-й день 7-й луны 22-го года царствования Дао Гуана, договор был подписан на борту английского военного корабля “Cornwallis” от имени королевы Соединенного королевства Великобритании и Ирландии генерал-майором сэром Генри Поттинджером и от имени императора китайского — высшими комиссарами: Ци Ином — членом императорской фамилии, воспитателем наследного принца, главным начальником кантонского гарнизона, и Илибу — родственником императорской фамилии, чиновником первого класса, награжденным павлиньим пером, бывшим министром и генерал-губернатором, а в описываемое время генерал-лейтенантом, командующим войсками в Чжапу.

Этот договор, важнейший из всех, какие заключил Китай с какой-либо европейской державой со времени Нерчинского договора, содержал 13 статей, из которых мы напомним здесь только главнейшие: открытие для торговли 5 портов — Кантона, Амоя, Фучжоу, Нинбо и Шанхая с правом иметь там консулов (ст. 2); уступка острова Гонконга (ст. 3); вознаграждение в 6 миллионов долларов за опиум, арестованный в Кантоне в марте 1839 года, и за дурное обращение с британскими подданными (ст. 4); прекращение деятельности купцов из Сяншана и уплата их долгов британским подданным в размере 3 миллионов долларов (ст. 5); военное вознаграждение в 12 миллионов долларов (ст. 6) и т. д. Этот договор был одобрен императором в 24-й день 9-й луны 22-го года его царствования (27 октября 1842 г.), и обе стороны обменялись ратификациями в Гонконге 26 июня 1843 года.

Этот договор имел громадное значение: многие англичане в то время находили его недостаточным, потому что он удовлетворял лишь стремлениям 1840 года, когда еще не была предпринята великая война; тем не менее он является первым этапом в истории дипломатических сношений Европы с Китаем, вторым этапом которых впоследствии был Тяньцзиньский договор 1858 года и Пекинские конвенции 1860 года. Впрочем, результаты эти были достигнуты не мирными переговорами, а пушечными выстрелами.


Американское посольство.

Американцы имели чрезвычайно существенные интересы в Кантоне; поэтому, как только был заключен английский договор, они решили послать в Китай своего посланника. За отсутствием Эдварда Эвереста, выбор пал на Калеба Кушинга из Массачусетса, который получил назначение 8 мая 1843 года. Фрегат “Brandywine”, везший его и остальных членов миссии, прибыл в Макао 24 февраля 1844 года. Миссия состояла, кроме посланника, из секретаря Флетчера Вебстера, двух переводчиков — священника Бриджмена (исполнявшего в то же время обязанности священника) и П. Паркера, атташе Джона Доннеля, Роберта Мэкинтоша, Герниса, Уэста и Джона Р. Петерса Младшего, наконец, врача Кейна. Договор, составленный по образцу английского, был подписан в Ванся, близ Макао, 3 июля 1844 года; ратификации были подписаны в Кантоне 31 декабря 1845 года коммодором Биддлем.


Посольство Лагрене.

Со времени упразднения консульского агентства в Кантоне в конце XVIII века французскими представителями в Китае оставались только священники иностранных миссий и лазаристы. Реставрация не думала о восстановлении консульства в Кантоне до 1829 года, когда опасность стала грозить уже и французскому консульству в Аннаме. После заключения англичанами Нанкинского договора и даже раньше того (1840) ввиду движения, поднявшегося в пользу деятельного возобновления сношений с Китаем, министру иностранных дел, президенту совета министров Тьеру был представлен ряд проектов об отправке миссии в Китай. Французским консулом в Кантоне был тогда граф Ратти-Ментон. Для получения таких же преимуществ, какие получили англичане, было решено послать в Китай специальное посольство. Торговые палаты и журналисты бесспорно оказали сильное давление на правительство.

Звание чрезвычайного посланника и полномочного министра получил Теодоз де Лагрене; при главе миссии, сопровождаемом женой и двумя дочерьми, состояли в качестве помощников: 1) первый секретарь де Феррьер Ле Вайе; переводчик Каллери; второй секретарь Бернар д'Аркур; историограф Ксавье Реймон; врач Мельхиор Иван; секретарь де Монтиньи; Макдональд де Тарант, атташе-доброволец; Марей-Монж, Фернан Делагант, атташе на жалованье; Ла Гиш и де Шарлю, атташе-добровольцы; 2) делегаты министерства торговли, выбранные торговыми палатами Реймса, Мюльгаузена, Сент-Этьенна, Лиона и Парижа; по хлопку — Огюст Госсман, по шерсти — Наталис Рондо, по шелку — Изидор Гедд, по так называемым articles de Paris (галантерея и ювелирные изделия) — Ренар; 3) представители министерства финансов: таможенный инспектор Жюль Итье, которому было поручено изучить вопрос о тарифе и навигации, и чиновник финансового ведомства Шарль Лаволле.

Результатом этой миссии было подписание у устья реки Кантона, в Вампоа, на французском паровом корвете “Archimede” 24 октября 1844 года, т. е. в 13-й день 9-й луны 24-го года Дао Гуана, договора де Лагрене с китайским уполномоченным Ци Ином; ратификациями обменялись в Макао 25 августа 1845 года. Договор, составленный по образцу английской и американской конвенций, содержал 36 статей, из которых особенно важна статья XXII:

“Всякий француз, прибывший, согласно постановлениям статьи II, в один из пяти портов, может, сколько бы времени ни продолжалось его пребывание, нанимать там дома и магазины для склада своих товаров, равно как арендовать участки земли и строить на них дома и магазины. Французы могут также устраивать церкви, больницы, приемные дома, школы и кладбища. Для этой цели местная власть, по соглашению с консулом, назначит кварталы, наиболее подходящие для местожительства французов, и места, на которых можно возводить упомянутые постройки. Относительно наемных и арендных цен заинтересованные стороны свободно договариваются и устанавливают их, по возможности, сообразно средней местной цене. Китайские власти должны запретить туземцам запрашивать или вымогать чрезмерные цены, и консул, со своей стороны, должен наблюдать за тем, чтобы французы не прибегали к насилию и принуждению с целью вынудить согласие собственников. Само собой разумеется, что число домов и величина арендных участков в пяти портах не ограничиваются для французов и определяются сообразно потребностям и удобствам лиц, имеющих на них право. В случае, если китайцы осквернят или разрушат французскую церковь или кладбище, виновные должны быть наказаны по всей строгости местных законов”.

Эта статья лишний раз подтверждала протекторат Франции над миссиями и должна была послужить прецедентом для позднейших заявлений барона Гро в Пекине в 1860 году.


Другие договоры.

Примеру Франции последовали затем два государства: 25 июля 1845 года Бельгия через посредство своего консула, генерала Лануа, заключила в Кантоне сделку, согласно которой бельгийцам разрешалось вести торговлю с Китаем; Швеция и Норвегия, через посредство своего комиссара Карла-Фредерика Лильевальха, заключили 20 марта 1847 года в Кантоне подлинный договор о мире, дружбе и торговле, который был принят и подтвержден Швецией 28 октября. В обоих случаях представителем Китая был генерал-губернатор обоих Гуанов, императорский комиссар Ци Ин.


Открытые порты.

Пять портов, открытых в силу Нанкинского трактата и договоров французского и американского, были следующие, считая от юга к северу: Кантон, Амой, Фучжоу, Нинбо и Шанхай. Мы не будем возвращаться к Кантону, о котором говорили уже несколько раз и который был единственным портом в Китае, открытым для иностранцев. Амой, или Е-муй (по местному произношению) — главный город острова Ся-мынь, у берегов провинции Фуцзянь; этот город был взят 27 августа 1841 года генерал-лейтенантом сэром Хэг Гоу и контр-адмиралом сэром В. Паркером; иностранный квартал расположен напротив туземного города, на острове Гулансюй. Фучжоу — столица провинции Фуцзянь и один из самых больших городов империи. Выстроенный на равнине, к северу от реки Минь, в 45 километрах от ее устья, туземный город окружен стенами вышиной в 10 метров и толщиной в 4, образующими ограду приблизительно в 8 километров. Город расположен вокруг трех холмов; между двумя из этих холмов, У-ши-шань (холм Черной скалы) и Цзю-сянь-шань (холм Девяти духов), находятся Южные ворота, от которых к реке и мосту “Десяти тысяч веков” ведет улица, пересекающая многолюдные предместья. Река Минь разделяется выше Фучжоу на два рукава, которые соединяются перед пристанью Пагоды, образуя таким образом большой остров; между этим островом и предместьями города находится маленький остров Чжун-чжоу (центральный остров, остров середины), который мостом соединяется с большим островом. Чжун-чжоу сообщается с Фучжоу большим каменным мостом в 450 метров длины, называемым мостом Вань-шоу-цяо (мост “Десяти тысяч веков”). Иностранный квартал простирается на юг от Чжун-чжоу в предместье Наньтай. В 1830 году Самуэль Болл, чайный инспектор Ост-Индской компании, обратил внимание на этот порт, открытия которого он требовал ввиду его удобства для погрузки черных чаев. Его пожелание было удовлетворено в 1842 году. В июне 1844 года в Фучжоу был послан в качестве английского консула Дж. Тредескант Лей. Франция и позднее Россия последовали этому примеру. Нинбо расположен на реке Юн, в провинции Чжэцзян, главный город которой — Ханчжоу; этот город, хорошо известный с древних времен, был взят англичанами 13 октября 1841 года; они оставили его 7 мая 1842 года, чтобы подняться к Шанхаю. Первым английским консулом, присланным в декабре 1843 года, был известный синолог Роберт Том; впрочем, еще раньше его приехал протестантский миссионер Вильям-Чарльз Мильн.


Шанхай.

Шанхай находится в провинции Цзянсу. В начале VIII века город Сун-цзян носил название Хуа-тин, и его порт Хуа-тин-хай есть теперешний Шанхай. Страна называлась прежде Ху-ду; здесь река У-сун, названная по имени деревни, которая расположена на ее отмели, вливалась в море. В былые времена река, ныне называющаяся У-сун, начиналась в Сучжоу и называлась тоже Сучжоу; это последнее название сохранилось только за частью реки от Шанхая до Сучжоу. Хуанпу, как обыкновенно называют реку, на которой стоит Шанхай, протекал почти от Сун-цзяна до Гао-чан-мяо, где в настоящее время арсенал, а затем впадал прямо в море; древний канал, расширенный в 1403 году при императоре Юн Ло из династии Мин, называемый Фань-цзя-пан или Вань-цзя-пан, соединил Хуанпу у Гао-чан-мяо с рекой У-сун. Этот канал, носящий в настоящее время имя Хуанпу, орошает теперешний город Шанхай и иностранные концессии. Впрочем, наносная почва, на которой построен город, очень изменилась: так, большой остров Цзун-мин существует только с 705 года нашей эры и с XIV века подвергался набегам японцев. В 1360 году Шанхай был повышен в степень сяня, т. е. города третьего класса; в 1570 году были выстроены стены, служившие защитой против японских пиратов.

Но пышный расцвет Шанхая начинается с прибытием иностранцев. В окрестностях Шанхая начали свою деятельность первые иезуиты. Знаменитый Риччи нашел весьма могущественную поддержку в лице Сюй Гуан-ци, который был Ко Лао, или Чжун-тан (великий секретарь), министром в период Вань Ли (1562—1633) [Правильнее будут другие даты: 1573—1620. — Прим. ред.] и автором множества известных научных сочинений. В селении Сюйцзяхуэй (Цикавей на местном наречии) в 6 километрах на юго-запад от Шанхая, названном так по могиле этого знаменитого государственного человека, находится обширное миссионерское учреждение, возникшее в 1850 году, которое вместе со своим филиалом в Ту-се-вэ заключает в себе обсерваторию, основанную в 1872 году, типографию, сиротский приют и пр. Первая церковь европейской архитектуры в провинции Цзяннань была построена в Цикавее. В XIX веке, во время затруднений, возникших у англичан с кантонскими властями, поднимался вопрос о перенесении британской торговли в другой порт; кроме Амоя и Чжусаня, одним из намечавшихся пунктов был Шанхай. Доклад Фредерика Пигу, начальника английской фактории в Кантоне, стоявшего за последний пункт, остался без движения. Гораздо позже, 20 августа 1831 года, в Шанхай приехал для пропаганды, как евангельской, так и коммерческой, протестантский миссионер Гутцлов, в следующем году (в июне) возвратившийся туда на корабле “Lord Amherst” вместе с Гуго-Гамильтоном Линдсеем, офицером Ост-Индской компании. Его примеру последовали в 1835 году два других протестантских миссионера, Медхёрст и Эдвин Стивенс, посетившие Шанхай на корабле “Huron”. Во время войны из-за опиума английский флот после взятия Нинбо появился 13 июня 1842 года перед У-суяом и овладел им 16-го. Три дня спустя в руках англичан был и сам город Шанхай. Сухопутными войсками командовал генерал-лейтенант сэр Хэг Гоу, а флотом — вице-адмирал Вильям Паркер. Артиллерийский капитан из Мадраса Г. Бальфур был назначен английским консулом в Шанхае, куда и прибыл 5 ноября 1843 года. Тотчас по заключении договора Теодозом де Лагрене французы, следуя примеру англичан, прислали консульского агента де Монтиньи (20 января 1847 г.); в этот период американцы имели своим представителем в этом большом городе только одного коммерческого агента. Соглашения относительно уступки земельных участков в Шанхае были заключены англичанами 24 сентября 1846 года и французами — 6 апреля 1849 года. Вскоре Бальфур был заменен Рётерфордом Алькоком; Монтиньи сделался сначала консулом, потом генеральным консулом.


Гонконг.

Остров Гонконг (Сян-цзян), отошедший к Англии по Нанкинскому договору, — один из многочисленных островов в устье реки Кантона, — расположен под 22° 16' 53" северной широты и 111° 49' 16" восточной долготы. Из этой бесплодной скалы, обладающей, правда, превосходным портом, англичане сумели сделать одну из наиболее цветущих своих колоний. Пролив Ли Ее Моон отделяет остров от китайского материка, на котором англичанам принадлежит полуостров Коулун (Цзюлун). Впервые он был уступлен Великобритании с некоторыми ограничениями по конвенции, заключенной в январе 1841 года капитаном Эллиотом и императорским комиссаром Ци Ином, затем отошел в полную собственность английской короны по договору 1842 года и официально был провозглашен колонией королевским декретом 5 апреля 1843 года. Во владение он был принят сэром Эдвардом Бельчером (25 января 1841 г.); 6 февраля 1842 года сэр Генри Поттинджер объявил Гонконг порто-франко; в июне 1844 года Дэвис стал губернатором острова. Как только было выплачено военное вознаграждение, новый, губернатор, согласно договору, очистил Чжусаньский архипелаг. Этот честный поступок создал Дэвису многочисленных врагов, которые воспользовались первым случаем, чтобы сместить его.


Фат-шаньское дело.

Фат-шань, или Фо-шань — большой рынок в Гуандунской провинции, на берегу реки, по которой постоянно снуют суденышки и которая рукавом Саньшуй соединяет Сицзян с Чжуцзяном. Когда в 1847 году несколько англичан подверглись в этом месте нападению, сэр Джон Дэвис, заменявший тогда в качестве губернатора Гонконга сэра Генри Поттинджера, объявил, что “настаивает и требует, чтобы британские подданные были в такой же мере обеспечены против притеснений и нападений, как в Англии”. Коммодор Генри Кеппел был отправлен на реку Кантон, чтобы наказать виновных; но, несмотря на успех этой экспедиции, Дэвис не только не получил одобрения своего правительства, но был вынужден вернуться в Европу и был заменен сэром Джорджем Бонгэмом (1848).


Убийство Амараля.

Объявление Гонконга свободным портом произвело в торговле Дальнего Востока переворот, от которого должны были пострадать китайский порт Кантон и португальская колония Макао. Большая часть иностранных торговых домов в Кантоне, газеты и т. д. перенесли свои главные конторы в новую английскую колонию, между тем как многие китайцы тоже находили под британским флагом покровительство, которого часто бывали лишены в собственной стране. Однако Кантон, как большой город, превосходно расположенный, служащий складочным местом для товаров Южного Китая, мог выдержать такой удар и продолжать жить своей собственной жизнью. Иначе обстояло дело с Макао, приходившим уже в упадок. Китайцы не смотрели на Макао как на собственность Португалии; эта область платила им ежегодно дань, и рядом с португальской таможней существовала китайская. Губернатор Макао, Хоано-Мария Феррейра до Амараль, был очень энергичным человеком; командир военного судна “Dido” Генри Кеппел, высадившийся с вооруженным отрядом для освобождения из плена священника Джемса Сёммерса (1849), принудил английское правительство признать португальские суды в Макао, на который оно смотрело до сих пор как на китайскую территорию. Амараль упразднил в 1846 году португальскую таможню, но эта мера была недостаточна, чтобы составить конкуренцию Гонконгу, так как продолжала существовать китайская таможня. Амараль уничтожил последнюю в 1849 году и объявил китайскому супрефекту, что впредь при его посещениях португальской колонии он будет встречен почестями, полагающимися ему как представителю иностранного государства, а не как представителю суверена. Китайцы не замедлили отомстить за это.

22 августа 1849 года Амараль, проезжая верхом в сопровождении одного адъютанта близ стены, отделяющей Макао от остальной части китайского острова Сяншаня, был сброшен с коня несколькими туземными солдатами и погиб под сабельными ударами. Первым последствием этого убийства было то, что Португалия перестала платить Китаю годичные взносы, вторым — то, что создавшееся таким образом напряженное положение позднее разрешилось заключением договора.


Смерть Дао Гуана.

Император Дао Гуан умер в 14-й день 30-го года своего царствования, приходившийся на 25 февраля 1850 года. Он оставил в наследство своему четвертому сыну и преемнику Сянь Фыну трудную задачу: распознать мощь европейских народов и изучить те тайные движения внутри самого Китая, которые грозили существованию маньчжурской династии. В 1850 году ожидали второй европейской войны, и уже можно было предвидеть, как разрастется движение тайпинов, начавшееся незадолго перед тем в Гуанси и Гуандуне; мы увидим далее, что Сянь Фын не справился со своей задачей.


II. Аннам


Гиа Лонг.

Нгюйен Ан в 1802 году завоевал весь восточный Индокитай и принял на царстве имя Гиа Лонга. Он отправил в Пекин посольство, прося, чтобы “сын неба” дал вновь основанному им государству имя и решил вопрос о дани. Название Аннам было изменено в Юэ Нан (Вье Нам) в знак того, что Ан Нам (Кохинхина) был присоединен к Вье Туонгу (Нижняя Кохинхина), а декретом 1803 года император Цзя Цин урегулировал вопрос об уплате дани раз в два года. Вследствие смерти или изгнания последних принцев Ле, из которых самый последний, Ле Шиеу-тонг, умер в Пекине в 1798 году, Гиа Лонг оказался полным хозяином своего государства. Как мы увидим после, ему удалось избежать войны с Сиамом, и конец этого царствования, длившегося 18 лет, обеспечил и укрепил положение династии Нгюйен. Отныне единственной заботой Гиа Лонга были иностранцы, в особенности англичане; они, несмотря на свою неудачу в 1808 году, возбудили недоверие у туземцев и тем самым стали причиной того, что такая же неудача постигла французов.


Отношения между Францией и Аннамом.

В начале Реставрации Франция вернулась в Кохинхине к традициям и политике старого порядка; точнее говоря, она никогда их не забывала. 16 фрюктидора V года (2 сентября 1797 г.) морской капитан Ларше рекомендовал Директории заключить франко-испанский союз и начать основание французских колоний в Кохинхине и на Филиппинах. 2 фримера X года первому консулу был представлен новый проект экспедиции в Кохинхину вернувшимся в Париж Шарпантье де Коссиньи; войны Революции и Империи помешали привести в исполнение эти предприятия в столь далеких странах. В 1816 году герцог Ришелье, бывший в то время министром иностранных дел, пытался войти в сношения с Жаком-Батистом Шеньо и Филиппом Ванье, двумя французскими офицерами времен епископа Адранского, состоявшими при дворе Гиа Лонга. С этой целью он послал фрегат “Cybele” под командой капитана Ашиля де Кергариу, который, выйдя из Бреста 16 марта 1816 года, прибыл в Пондишери 1 июля 1817 года и наконец, после стоянки в Макао, 30 декабря 1817 года бросил якорь в Туране. Офицеры фрегата “Cybele” не были приняты Гиа Лонгом, но они подняли снова французский флаг в водах Кохинхины. Кроме того, не бездействовали и французские торговые палаты, в особенности лорианская, а бордоский порт стал отправлять новые торговые экспедиции; действительно, в феврале 1817 года бордоский торговый дом Бальгери, Сарже и К° отправили в Кохинхину корабль “Paix”, суперкарго которого Огюст Борель виделся с Шеньо и Ванье. Герцог Ришелье написал им письмо, помеченное 17 сентября 1817 года, прося у них указаний, как наилучшим образом можно организовать французскую торговлю с Кохинхиной: непосредственно или путем сочетания ее с индийской и китайской торговлей. Когда из Бордо прибыли другие два судна, “Larose” и “Henri”, Шеньо получил от своего престарелого господина Гиа Лонга разрешение взять отпуск и вернуться во Францию на последнем из этих судов (ноябрь 1819 г.). 12 октября 1820 года Людовик XVIII назначил Шеньо консулом; кроме того, ему было вручено “письмо короля к императору Кохинхины, которым вы аккредитуетесь в качестве французского агента при этом государе”, и, наконец, ему было дано “специальное поручение как комиссару короля заключить торговый договор между Францией и Кохинхиной”. В конце 1820 года Шеньо отплыл из Бордо на корабле “Larose” в сопровождении своего племянника Эжена-Луи Шеньо, который должен был служить ему делопроизводителем, и четырех священников иностранных миссий: Гажлена и Оливье, впоследствии замученных, Табера, автора большого аннамитского словаря, и Желана; в гавань Гуэ он прибыл 17 мая 1821 года. Шеньо ждала дурная весть: его друг, император Гиа Лонг, умер 25 января 1820 года.


Мин Манг.

Гиа Лонг получил храмовое имя Те-то Као Гоанг-де. Старший сын императора, принц Кан, прибывший в Версаль с епископом Адранским, умер в 1801 году от оспы, оставив двух сыновей, из которых старший, Ан Гоа, должен был наследовать престол; но Гиа Лонг, узнав, что этот молодой принц слишком легко поддался влиянию французов, избрал наследником одного из своих сыновей, принца Дама, который принял на царстве имя Мин Манга. Нового государя ждали большие затруднения: страх перед устраненной семьей брата, прежними слугами своего отца, прежней династией Ле, имевшей еще в Тонкине множество приверженцев; страх перед иностранцами и англичанами в особенности. У него были честолюбивые замыслы увеличить свои владения за счет Сиама. Мин Манг прежде всего избавил себя от своей невестки и племянников, осудив их на смерть. Двумя главными приближенными его отца были маршал Нгюйен Ван Тиенг, вице-король Тонкина, и главный евнух Ле Ван Дюйет; Тиенг был обманным образом обвинен в измене, привезен в Гуэ и осужден на смерть. Ле Ван Дюйет поспешил просить о назначении себя в губернаторы Сайгона, добился этого и в 1822 году отбил там вторжение камбоджийцев из Тра-винха. Указ Мин Манга против католической религии и европейцев возбудил гнев Дюйета, бывшего другом французов; он отказался привести его в исполнение; да и вообще только в 1831 году, после смерти главного евнуха, император мог дать полную волю своим дурным наклонностям.


Восстание Кхои.

Смерть Дюйета послужила сигналом к началу преследования его сторонников; один из чинов старшего командного состава (фо-ве-уи), по имени Нгюйен Ван Кхои, осужденный Бахксуан-Нгюйеном, бо-ханом (главным правителем) сайгонским, как соучастник замысла Дюйета сделать Нижнюю Кохинхину независимой, был разжалован и отозван в Гуэ. Вместо того чтобы подчиниться этому приказанию, Кхои собрал своих приверженцев, убил тонг-дока (губернатора) и бо-хана и овладел крепостью Сайгон и западными провинциями Нижней Кохинхины. Мин Манг послал против восставших флот и армию, но к тем на помощь пришли сиамцы, которые вторглись в провинции Ха Тиен и Шаю Док. Часть императорских войск была вынуждена действовать против них и только в 1834 году смогла окончательно оттеснить их. Отступление сиамцев повлекло за собой подчинение восставших провинций, однако сайгонская крепость была взята войсками Мин Манга только 8 сентября 1835 года. В крепости произошла страшная резня, в которой погибло 1994 человека; главные вожди, в том числе сын Кхои, были уведены в Гуэ и приговорены к медленной мучительной смерти. Взятый в плен священник иностранных миссий Жозеф Маршан разделил их участь (30 ноября 1835 г.), хотя и было доказано, что он не участвовал в восстании.


Англичане в Кохинхине.

Мы уже видели, как англичане старались утвердить свою торговлю в Тонкине и Кохинхине. В 1804 году начальник английских суперкарго в Кантоне по приказанию Индийской компании отправился ко двору Гиа Лонга с двумя судами, нагруженными товарами и подарками. Гиа Лонг отверг подарки и заявил англичанам, что те, кто приедут с целью торговать в его владениях, будут пользоваться одинаковыми преимуществами с прочими иностранцами. В 1808 году была сделана более смелая попытка: английская эскадра поднялась до Га Нои; но она была блокирована аннамитскими джонками, и английские суда были сожжены. Остальная часть эскадры, стоявшая у устья, отплыла на север и произвела, как мы видели выше, неудачное нападение на Макао.


Посольство Джона Крауфорда.

Под предлогом желания завязать дружеские отношения с Сиамом и Кохинхиной генерал-губернатор Бенгалии отправил в эти страны миссию, которая отплыла на судне “John Adam” из Калькутты с рейда форта Вильям. Индийским генерал-губернатором был в то время маркиз Гастингс. Во главе миссии стоял Джон Крауфорд; его сопровождал целый штат ученых, среди которых находился Джордж Финлейсон, естествоиспытатель, врач и будущий историк экспедиции. Миссия направилась к острову Принца Уэльского (Пуло Пинанг), отсюда в Малакку и, наконец, в Пакнем, у устья реки Сиам. Сиамским государем был тогда Фра Борома Бонгса Иет Магесавара Сунд-гон Фра Будда Лерт Ла Ноба Лай (1809—1824), сын Иват Фа (1782—1809), основателя сиамской династии. Иностранными делами заведовал незаконный сын Лерт Ла, по имени Крома Кит, имевший звание министра; позднее он занял отцовский престол под именем Нанг Клао. Англичан постигла полная неудача: “Сиамцы, — говорит Финлейсон, — стоят так низко в ряду наций, что совершенно не в состоянии правильно оценить выгоду дружественных отношений с таким правительством (т. е. бенгальским)”. Сиамский король даже отказался послать генерал-губернатору английской Индии письменный ответ. Любопытно отметить, что в описании этой экспедиции провинция Шантибоона, или Шантибон, принадлежавшая раньше Камбодже, называется богатейшей частью сиамской территории.

Из Бангкока миссия выехала 14 июля; 20 сентября 1822 года Крауфорд прибыл в Туран, 26-го — в Гуэ. В письме, адресованном французским агентом Шеньо французскому министру иностранных дел из Гуэ 30 октября 1823 года мы читаем:

“Этот посол, Джон Крауфорд, был снабжен письмами от г. бенгальского генерал-губернатора и уполномочен своим правительством ходатайствовать перед кохинхинским императором о дозволении английским купцам беспрепятственно посещать все порты империи и торговать в них на тех же условиях, как и остальные допущенные в нее нации. По прибытии в Гуэ м-р Крауфорд просил аудиенции у императора, но ему отказали в этом, поставив на вид, что он уполномочен только генерал-губернатором и что нарушением этикета является уже и то, что последний адресовал свои письма прямо его величеству. После этого он вступил в переговоры с мандарином по иностранным делам, который разрешил ему от имени своего государя вести торговлю во всех портах империи, исключая тонкинских, подчиняясь, конечно, местным законам и обычаям. Очевидно, на основании этого разрешения прибыли сюда недавно из Англии два корабля с грузом оружия и других вещей, предназначенных большей частью для самого императора. Один из них отплыл спустя несколько дней по прибытии, не добившись ничего; другой еще здесь, но тоже собирается уйти со всем грузом. Здесь признали, что все вещи, привезенные этими судами, — более низкого качества, чем те, какие со времени заключения мира привозили наши торговые суда, и что все они оценены слишком дорого... Поэтому император отверг, так сказать, все в целом и купил у англичан несколько безделушек только из страха, чтобы, как он сам выразился, не показалось, будто он упорно противодействует их предприятиям. Из всего сказанного ваше превосходительство справедливо заключит, что англичане, вопреки своим хвастливым заявлениям, не одержали над нами здесь ни малейшей победы... Тем не менее следует признать, что главная и, может быть, единственная цель, которую постоянно ставит себе Английская компания, достигнута вполне: не приобретя здесь никаких благ для своей торговли, она, однако, устроила так, что никакая европейская нация не может утвердиться здесь в ущерб ей... Легкость, с которой мы можем устроить здесь главный склад товаров и продуктов Китая, заставит их подавно пойти по нашим стопам, и приходится опасаться, что Компания готова будет пойти на большие жертвы всякий раз, когда у нее будут возникать какие-либо подозрения”.

Вопреки предвещаниям Шеньо, миссия Крауфорда осталась с английской точки зрения бесплодной; тем не менее она внесла тревогу в душу Мин Манга.


Французское консульство в Гуэ.

Несмотря на все старания Шеньо, Мин Манг не желал следовать политике своего отца. Фрегат “Cleopatre” под командой капитана Курсона де ла Виль-Элио, отплыв из Бреста 18 июня 1821 года, прибыл в Туранскую бухту 28 февраля следующего года. Король благодарил капитана и предложил ему продолжать путь на Пондишери и Малакку. В 1824 году Бугенвилю поручено было вручить Мин Мангу письмо от 28 января 1824 года, подписанное Людовиком XVIII и контрассигнованное Шатобрианом. Письмом, датированным из Туранской бухты 12 февраля 1825 года на борту корабля “Thetis”, Бугенвиль сообщил морскому министру о неуспехе своей миссии, который он объяснил следующим образом:

“Государь отказался принять письмо под тем предлогом, что нет никого, кто мог бы его прочесть и перевести ему; но я убежден, что истинной причиной является страх перед англичанами, чье вторжение в Бирманское царство причиняет ему большое беспокойство. Отказавшись принять м-ра Крауфорда, он не счел возможным дать и мне аудиенцию, чтобы не обидеть англичан; возможно также, что он опасался, как бы они, узнав о принятии им французов, не отправили к нему нового посольства, что поставило бы его в очень щекотливое положение, так как он, по-видимому, твердо решил не дать им утвердиться в своем королевстве”.

Между тем больной Шеньо, потеряв всякую надежду на успех своей миссии, решил вернуться во Францию, и Бугенвиль узнал об отъезде Шеньо и Ванье, лишь прибыв в Кохинхину, где уже не было ни одного француза. 15 ноября 1824 года Шеньо выехал из Гуэ в Сайгон, где тяжко заболел. В марте 1825 года он отплыл из Сайгона в Сингапур и в сентябре высадился в Бордо. Не больше посчастливилось и племяннику Шеньо, Луи-Эжену, назначенному вместо дяди консульским агентом в Гуэ: прибытие майора Лапласа на борту “Favorite” в декабре 1830 года было лишь повторением визита судна “Thetis”, и королевскому корвету пришлось только увезти молодого Шеньо на Яву, откуда он и вернулся во Францию. Вывод, вытекающий из всех этих попыток создать консульство в Гуэ, можно найти в письме Эжена Шеньо к министру иностранных дел, написанном в Париже 17 декабря 1832 года: “...Лично я мог быть только доволен приемом, оказанным мне в столице Кохинхины; я снова убедился там, что население этой страны долго будет расположено в пользу французов. Если же правительство не оказывает открытого покровительства французской торговле, то лишь потому, что оно боится столь близких и столь могущественных англичан, которые теперь, по слухам, поддерживают сиамцев, заклятых врагов Аннамской империи. Соединенные Штаты Америки также сделали попытку в 1830 году посадить своего агента в Кохинхине, похваляясь своим миролюбием и “тем исключительно меркантильным характером, который отличает их от Франции и Англии, всегда готовых взяться за оружие и силой добыть то, чего не могут вынудить своим влиянием”. Несмотря на эти хитроумные инсинуации, консулу Шиллюберу, присланному Соединенными Штатами, не удалось добиться приема. Из вышесказанного не следует заключать, что наши сношения с Кохинхиной вовсе порвались. По возвращении сюда я распорядился поставить в известность коммерсантов, что в провинциях Турана и Гуэ значительно развилась культура сахара и шелка — а эти продукты как раз и привлекают к себе внимание французских судохозяев. Из Гуэ затребовано несколько грузов французских изделий, и этим летом из Бордо уже вышли две флотилии, а на март готовится выход третьей, еще более крупной. Я имею все основания думать, что эти сношения будут поощряемы кохинхинским правительством, которое стремится развить свои внешние отношения, не допуская, однако, устройства на своей территории постоянных европейских факторий”.


Католические миссии.

Можно было предвидеть, что страх, который испытывал Мин Манг по отношению к иностранцам, приведет к тому, что он воздвигнет гонения. Громадные заслуги Пиньо де Бегэна (ум. в 1799 г.) в течение всего царствования Гиа Лонга служили защитой его преемнику Жану де ла Бартет, епископу Верейскому (ум. 6 августа 1822 г.). Новый приор миссии Жан-Батист Табер, епископ Изаурополиса, умер в изгнании в Калькутте 31 июля 1840 года; на его глазах погибли в муках братья из парижских иностранных миссий. [Приором миссии с октября 1822 по 24 мая 1824 года был Огюст Томассен; он не был посвящен в епископы.] Некоторые репрессивные меры были приняты Мин Мангом уже в феврале 1825 года, но преследования начались только в 1830 году. 6 января 1833 года был издан указ о всеобщем гонении; монсиньор Табер был вынужден бежать в Камбоджу, потом в Сиам; Франсуа-Исидор Гажлен 17 октября 1833 года был казнен; погибло и множество аннамитов. Казнь патера Маршана повлекла за собой усиление гонений, именно — новый указ 25 января 1836 года и казнь Жана-Шарля Корне (20 сентября 1837 года, близ Шен Таи). В 1838 году казнены были в восточном Тонкине оба доминиканских испанских епископа, Игнасио Дельгадо и Доминике Геyарес, и их провикарий Хозе Гернандес; в западном Тонкине французский викарий Гавар был заморен голодом, монсиньор Пьер Бори был обезглавлен в Кванг Бине (24 ноября 1838 г.). В Кохинхине был казнен 21 сентября 1838 года Франсуа Жаккар; наконец, Жиль Деламотт умер 3 октября 1840 года от последствий пытки.

Мин Манг умер вследствие падения с лошади 21 января 1841 года 50 лет отроду. Только его смерть явилась препятствием к вмешательству Франции в Кохинхине. Трое мандаринов, отправленных послами во Францию, не были приняты Луи-Филиппом.


Тие Три.

Мин Мангу было дано храмовое имя Тан-то Нон Гоанг-де; ему наследовал его сын Нгюйен-фу' о' к Ти, принявший на царстве имя Тие Три. Не обладая административными способностями своего отца, молодой государь зато не отличался и его жестокостью. Тем не менее он не отменил указов, направленных против миссионеров; только благодаря вмешательству майора Фавен-Левека, прибывшего в Туранский порт 25 февраля 1843 года на корвете “Heroine”, удалось добиться освобождения миссионеров Гали, Берне, Шарье, Миша и Дюкло, брошенных в тюрьму в Гуэ. Монсиньор Доминик Лефевр, епископ Изаурополиса, апостольский викарий Западной Кохинхины, был 31 октября 1844 года арестован в провинции Вин Лонг и доставлен Бин Гуаном в Гуэ. Контрадмирал Сесиль немедленно отправил судно “Alcmene” с требованием освободить прелата, что и было ему обещано. Лефевр был перевезен в Сингапур, но вернулся в Кохинхину вместе с Дюкло; обоих арестовали и отвезли в Сайгон, где Дюкло умер 17 июля 1846 года; Лефевра только вторично выпроводили в Сингапур.

Между тем правительство Луи-Филиппа решило взять под свою защиту интересы миссионеров; в марте 1847 года прибыл в Туран майор Ланьер и потребовал свободы культа для христиан и ручательства за неприкосновенность французов. Заговор, имевший целью убийство французских офицеров, повлек за собой активное вмешательство майора, который с “Gloire” и “Victorieuse” уничтожил кохинхинский флот (16 апреля 1847 г.). Раздражение, вызванное этим разгромом в Тие Три, удесятерило его ненависть ко всему европейскому, и лихорадка, унесшая его в могилу 4 ноября 1847 года, была вызвана столько же этим раздражением, сколько его невоздержным образом жизни. Ему наследовал его сын Гоанг Нам (Ту-дук).


III. Голландская Индия и Малайский полуостров


Прибытие голландцев.

Первая голландская экспедиция в Индийский архипелаг, снаряженная под начальством Корнелия Гутмана, прибыла в Бантам в 1596 году. Мусульмане утвердились в этой стране около 1530 года, разрушив индусское царство Паджаджаран. Основатель этого нового государства Гасан эд-Дин, сын великого муллы Шерибонского, и ближайшие его два преемника носили титул пангеран (князь). При четвертом из этих князей, который первый принял титул султана, Абу-ль-Мофахир I Мухаммед Абд-эль-Кадир Махмуди Агенг (1596—1643), заключен был Гутманом — 12 июля 1596 года (в Матараме царствовала тогда Панамбаган Сенопати) — договор, по которому голландцы получили право основать свою первую факторию в Ост-Индии.

В самых общих чертах проследим здесь успехи, достигнутые голландцами на Зондских и Молуккских островах, и только напомним о завоевании Малакки (1641), Капской земли (1652) и Коломбо (на острове Цейлоне, 1656).


Различные фактории.

В течение XVII и ХVIII веков голландцы мало успели на Суматре; в Джамби нидерландцы основали первую контору в 1616 году. По договору, заключенному ими с султаном Палембангским в 1662 году, они получили право построить форт на юге. Договоры с султаном заключались и после этого несколько раз — в 1710, в 1791 годах. Лампенг на краю острова был укреплен в 1668 году. По приглашению князей Менангкабау голландцы впервые пошли войной на спускавшихся к югу обитателей Атье. Острова Бангка и Блитенг (Биллитон в проливе Каспара) признали над собой верховенство голландцев, и султан Джогорский, самый южный из властелинов Малайского полуострова, в 1718 году утвердился на острове Бинтанг.

Первого губернатора Явы, Питера Бота, сменили в 1614 году Жерар Рейнст (ум. в Джакатре 27 декабря 1616 г.), Лауренс Реаль (ум. 21 октября 1637 г.) и Питер Кун, основатель Батавии на месте Джакатры, разрушенной голландцами 29 мая 1619 года. На острове Яве главную опасность представляли китайцы; Шерибон и Паренгер уже принадлежали голландцам, и они распространились в северной и восточной части острова до пролива Бали, который неофициально был им уступлен в 1743 году, но который действительно перешел в их руки лишь в 1777 году. Таким образом, в XVIII веке они фактически сделались хозяевами всего острова.

В 1598 году эскадра под начальством Якова-Корнелия ван Нека и Вибранда ван Вервика основала фактории в Тернате и Банде. В 1599 году Вервика призвали к себе обитатели острова Амбойна, выведенные из терпения гнетом португальского владычества; в 1600 году Стефан ван дер Гаген обеспечил за голландцами монополию приобретения гвоздики на острове Амбойне; в 1602 году Вольферт Германс — монополию приобретения мускатного цвета и мускатного ореха; в 1605 году Корнелий Мательеф основал форт Оранский в Тернате; в 1623 году произошла знаменитая резня в Амбойне. [Голландцы перерезали англичан. — Прим. ред.] Как узки были интересы голландцев, можно видеть из того, что 31 января 1652 года они арестовали тернатского царя и увезли его в Батавию, где заставили подписать договор, которым он обязывался уничтожить гвоздичные плантации в своих владениях. В 1677 году Население Терната уступило Голландии северный берег Целебеса. В южной части Целебеса первые торговые сношения были завязаны в 1607 году с Макассаром. Португальцы подстрекали местного царя прогнать голландцев, но последние в 1660—1666 годах покорили Макассар; влияние, которым пользовался макассарский царь, перешло к властелину Боне, и по договору, заключенному в Бонге, голландцы приобрели две южные провинции острова, Бантенг и Булукумпа.

На западном побережье Борнео голландцы в 1609 году основали лавку в Самбасе, в северной части царства Понтианак, основанного Сеидом Абдуррахманом и отданного позднее в пользование голландцам султаном Бантамским в 1771 году; но это побережье было в 1791 году оставлено. На южном берегу Борнео первые фактории для торговли перцем были основаны в Банджер-Массине в 1771 году, на небольшом острове Татасе — в 1747 году. Близ Табанио на реке того же названия был построен форт. В 1787 году султан Банджер-Массины (Тагмид-Алла), которого поддерживала голландская Индийская компания, всецело уступил свои владения; но эта территория была оставлена 29 мая 1809 года по приказанию Дандельса.


Упразднение компании.

Войны между Францией и Англией внесли полный беспорядок в управление Индией; 7 февраля 1795 года англичанам удалось убедить Вильгельма V отдать нидерландские владения под покровительство Великобритании. В августе 1796 года генерал-губернатор Биллем-Арнольд Альтинг подал в отставку, и его место занял Питер-Герардус ван Оверстратен. Совет 17 директоров компании был упразднен, и его функции переданы 1 марта 1798 года новому административному органу — Комитету для заведования торговлей и нашими (т. е. голландскими) владениями в Ост-Индии.

Маршал Гарман-Виллем Дандельс, присланный для того, чтобы привести Яву в оборонительное состояние, обнаружил в делах управления кипучую энергию, стяжавшую ему преувеличенные хвалы и преувеличенное порицание. Кроме того, что беспрестанно возникали столкновения с туземными князьями, надо было вечно быть на страже против алчности Англии. 17 февраля 1811 года бриг “Claudius Civilis” привез известие Дандельсу, что королевство Голландия, сменившее Батавскую республику, присоединено к Франции. Удар был аналогичен тому, какой постиг Португалию, когда Филипп II присоединил ее к Испании; только на этот раз Англия играла по отношению к Голландии такую же роль, какую последняя сыграла по отношению к Португалии.


Занятие Явы англичанами.

16 мая 1811 года Дандельс в Бюитенцорге передал управление генералу Яну-Виллему Янсенсу; 4 августа англичане без труда высадились в Тьилентьинге и 8-го заняли Батавию. 18 сентября 1811 года на батарее Кали Тендага Янсенс подписал капитуляцию, в силу которой Ява и все зависящие от нее острова переходили к англичанам. Ост-индский генерал-губернатор граф Минто назначил губернатором Явы сэра Томаса-Стемфорда Рафльса, человека выдающихся дарований, бывшего не только одним из деятельнейших агентов Ост-Индской компании, но и крупным исследователем, который оставил весьма замечательную двухтомную Историю Явы.


Возвращение колоний под власть Голландии.

К великому огорчению Рафльса, который надеялся, что Ява останется за англичанами, падение Наполеона дало возможность Голландии получить обратно этот крупный остров. По договору, подписанному виконтом Кэстльри в Лондоне 13 августа 1814 года, все заморские владения, принадлежавшие 1 января 1803 года Батавской республике, должны были быть возвращены Голландскому королевству, исключая Мыса Доброй Надежды, Демерара, Эссеквибо и Бербиса. Возвращение Наполеона с острова Эльбы снова поставило все на карту; только до 19 августа 1816 года Джон Фендол, занимавший вместо Рафльса пост яванского губернатора, наконец спустил английский флаг и передал власть трем голландским комиссарам: Элу, Бюйскесу и генералу Антингу. Генерал-губернатором был назначен барон ван дер Капеллен.

Возвращение остальных владений представило некоторые трудности. Амбойна и острова Банда не оказали никакого сопротивления, но на Гонимоа обитатели убили в столице Сапароэа резидента и его семью (1817), и большого труда стоило наказать виновных. Макассар (Целебес) был занят 2 сентября 1816 года; Бломгоф был послан в качестве комиссара в Японию (1 июля 1817 г.), Ван Браам — в Бенгалию (8 июля 1817 г.), Ван Бекгольц — на Борнео (26 июня 1818 г.). Малакка была возвращена контр-адмиралом Вольтербееком (26 июня 1818 г.); в 1818 году Гартман был назначен гражданским губернатором в Понтианаке и Мюллер — в Самбас (Борнео). 23 июня 1818 года Мунтингс заключил с султаном Палембангским договор, по которому сузугунан (князь) Махмуд Бадр эд-Дин II (1798—1821) уступил свои права голландцам. Однако Палембанг был окончательно присоединен к голландским владениям лишь в 1823 году при султане Ахмед Неджм эд-Дине III (1821—1823); начало этого старого царства на Суматре, представлявшего собой, вероятно, остаток древнего яванского царства Маджапагита, восходило к 1539 году. Англичанин Рафльс, назначенный в 1817 году губернатором Бенкелена на том же острове, ничего не достиг своими интригами против голландцев; он перенес свою деятельность в Сингапур, где мы еще встретимся с ним. Во всяком случае, Бенкелен перешел к голландцам лишь по договору 1824 года, который отдал Малакку Англии.

В феврале 1824 года генерал-губернатор барон ван дер Капеллен отправился на “Эвридике” на Молуккские острова, которых со времен Ван Димена не посетил ни один видный голландский администратор. По прибытии его в Макассар 18 июля к нему явились на поклон почти все вожди и начальники Целебеса, что, однако, не помешало вскоре вспыхнуть здесь восстанию (1825); оно было подавлено генералом Ван Ген и майором Гей ван Питтиус.


Война на Яве (1825—1830).

Когда в 1478 году мусульманский султан Раден Пата разрушил царство Маджалагит (Ява), он был провозглашен князем Демака (Бинторо). Два других мусульманских княжества возникли в Шерибоне и в Гири. Позднее, в XVI веке, князья, или сузугунан, Матарама присвоили себе верховенство над Явой, которое они, впрочем, лишь с трудом могли отстаивать против голландцев. Территория Матарама была разделена между несколькими князьями, среди которых одним из главных был султан Иогиакарто. Четвертый государь из этой династии, султан Амангку Бувоно IV Джарот, потомок Мангку Буми (1755), умер 6 декабря 1822 года, и ему наследовал трехлетний Бумано V под опекой Дипо Негоро. Дипо Негоро, отпрыск владык матарамских, был незаконным сыном султана Родго; оскорбленный бестактными действиями английского резидента в Серакарта, Мак-Джиллаври, он восстал. Генералу Коку удалось восстановить порядок лишь после ожесточенной борьбы, взятия в плен этого вождя и потери 8000 европейцев и такого же числа туземцев.

Преемниками барона ван дер Капеллен на генерал-губернаторском посту были последовательно начиная с 1826 года: Гендрик-Меркус де Кок и виконт Леонард-Питер-Иосиф дю Бус де Гизиньес (1826—1830), граф Иоганн ван ден Бош (1830—1833), Иоганн-Христиан Бауд (1833—1836), Доминик да Эренс (1836—1840), Питер Меркус (1841—1844) и Иоганн-Якоб Рохуссен (1845—1851).


Малайский полуостров.

Царство Сингапурское, основанное Сри Три Буаной в 1160 году в южной части Малайского полуострова, подверглось в 1247 году яванскому нашествию и принуждено было передвинуться на Малакку. Позднее, в 1521 году, султан Махмуд I, будучи изгнан португальцами, удалился на Суматру, потом в Бинтанг; снова подвергшись преследованию со стороны португальцев, он вернулся на материк, где и утвердился в Джохоре (1526). Лондонский договор 17 марта 1824 года разграничил сферы влияния Голландии и Англии в Индийском океане: земли к северу от Малакки отошли к Англии, земли на юг от Малакки — к Голландии. Джохор был разделен на два государства: собственно Джохор, оставшийся за султаном Хусейн-Мухаммедом (1819—1835), и архипелаг Рио Линга, доставшийся султану Абдуррахману I (1824—1831). Этому распределению, бывшему делом рук туменг-гонга, высшего сановника после султана, предшествовал другой раздел: еще в 1812 году третий по рангу сановник джохорский, бандагара Али, провозгласил себя независимым в Паганге. Что касается остальных государств Малайского полуострова, то Селангор был основан в XVIII веке Аронгом Пассараи с Целебеса; Перак, некогда принадлежавший Джохору, стал подвластен султану Атье; голландцы утвердились здесь в 1650 году и были в 1795 году изгнаны отсюда англичанами; Негри Сембилан (9 государств: Сунген Ужонг, Рамбов, Джохол, Нанинг, Сегамет, Джеллабу, Улу Каланг, Джампол, Джеллиэ), колонизированная из Менангкабау (Суматра), была в XII веке подчинена Малакке и Джохору; частью этой страны завладели голландцы в 1760 году, но позднее их влияние здесь было вытеснено английским. Нам еще придется вернуться к английскому протекторату.

Сингапур может считаться созданием Рафльса; это самый северный остров архипелага, замыкающий восточную часть пролива и отделяющий полуостров от острова Суматры в виду Джохора. Здесь в 1811 году поселился джохорский туменг-гонг с разрешения лорда Гастингса, индийского генерал-губернатора, которому Рафльс, наскучив Бенкеленом, изложил свои проекты. Рафльс и поднял впервые британский флаг на Сингапуре 29 января 1819 года, а 6 февраля 1819 года остров был провозглашен колонией. Малакка, занятая португальцами, была оккупирована голландцами до 25 августа 1795 года. Управление ею принял английский адмирал Мэнуоринг; в 1818 году Сингапур был возвращен голландцам, а в 1824 году, как мы видели, по обмену окончательно перешел к англичанам. Пуло Пинанг (остров Бетель), принадлежавший султану Кедды, был взят англичанами 17 июля 1786 года; он назывался вначале Prince of Wales Island and George Town. Прямо против Пинанга лежит Province Wellesley (провинция Уэльслей), купленная в 1798 году у раджи Кедды; она была окончательно аннексирована в 1801 году. Сингапур, Малакка, Пинанг и Уэльслей были в 1827 году отданы в ведение Ост-Индской компании; они административно входят в состав Straits Settlements, с тех пор как последние в 1867 году сделались колониями британской короны.


Англо-китайский колледж и протестантские миссии.

Основателем протестантских миссий для Китая был Джошуа Маршмен (20 апреля 1768 г. — 7 декабря 1837 г.), проповедовавший евангелие в Серампоре, в Бенгалии; но истинным создателем миссий был Роберт Моррисон из Лондонского Миссионерского общества, прибывший в Китай в 1807 году и оставивший много ценных произведений. Он умер в Кантоне 1 августа 1834 года. Его преемники — Вильям Мильн и Вальтер-Генри Медхёрст — продолжали его дело. Вильям Мильн в 1818 году основал в Малакке англо-китайский колледж, который под его руководством и под руководством Давида Колли и Джемса Леджа оказал очень большие услуги туземцам — как китайцам, так и малайцам. К этим пионерам протестантского миссионерства на Дальнем Востоке присоединились в 1827 году голландские миссионеры и в 1830—1834 годах американские (Бриджмен).


IV. Корея


Состояние Кореи в XIX веке.

Корейский полуостров с зависящими от него островами образует самостоятельное государство, лежащее между Желтым и Японским морями. Это государство соединено с азиатским материком лишь на севере и северо-востоке, где Ялу-кианг (Ан-рок) отделяет корейскую провинцию Пиенг-ан-то от маньчжурских провинций Гирин и Шингкинг; Тумен Кианг ограничивает ее с юга от русских владений близ бухты Посьета и корейской провинции Гам Киенг-то. Китайцы называют эту страну Чао Сянь Го, т. е. царством Утренней прохлады; до воцарения династии, правившей с 1392 года до начала XX века, эта страна распадалась на три государства (сан-го): Син-ра (Син-ло), Ко-ку-риэ (Као-ло-ли) и Паик-тией (Пе-тси). Ко-ку-риэ находится в вассальной зависимости от китайских Тангов и от Син-ра с 668 года; все эти государства в 935 году были подчинены корейской династии. Вся страна была прозвана Као-ли-куо, по имени Као-ши, захватившего престол в эпоху Ганов. Као-ли в японском произношении дошел до нас как Корея, Столица государства, расположенная в провинции Киенг-кеуи, называется Ганианг, или Сеул; в древности столицами были Гтиел-уэн и Сионг-то, нынешние — Кайсиенг и Канг-гоа. Корея делится на восемь провинций, или то, именно вдоль западного побережья, начиная с севера: Пиенг-ан, Гоанг-гаи, Киенг-кеуи, Чиунг-чиенг и Тиен-ра; вдоль восточного побережья, начиная с севера: Гам-киенг, Канг-уэн и Киенг-сианг.

Власть государя некогда была неограниченна: его титул был гaп-мен. Ему помогали в делах правления три министра: оенг-ей-циенг (удивительный советник) — фактически первый министр и высший сановник государства, цоа-ей-циенг (советник левой руки) и у-ей-циенг (советник правой руки). Кроме того, существуют: Тьонг-чин-ny (Дворцовый совет), Эуи-тьенг-ny (Государственный совет), Эуи-пинг-ny (Совет союзных князей), Тон-ниенг-ny (Совет родственников и свойственников царского дома). Корейское правительство, как китайское, состояло из 6 министерств, или тьо: Ри тьо (чиновники), Го тьо (подати), Рией тьо (обряды), Пиенг тьо (война), Гиенг тьо (суд), Конг тьо (работы). Мы находим здесь, как и в Китае, совет цензоров (Саген-ny), государеву библиотеку (Киутианг-как), корпорацию переводчиков (Сиек-уенг) и пр. Чиновники — отчасти гражданские, или восточного, ордена (Тонг-пан-коан) и делились на девять классов, по два чина в каждом, отчасти — военные, или западного ордена (Сиепан-коан).


Иностранцы в Корее.

Родоначальником династии был Таи Тьо (1392), четверо ближайших предков которого лишь задним числом получили царский титул, как в Китае — предки Шунь Чжи, первого богдыхана из царствовавшей династии Пин. При девятнадцатом государе из этого дома, Сиен Тьо (1567—1608), произошла воина с японцами, которыми предводительствовал Хидэёси. Первыми своими сведениями о Корее европейцы обязаны, вероятно, арабам, которые в X веке наименованием Си-ла обозначали государство Син-ра, расположенное на южной оконечности полуострова. Но особенно обратили внимание европейцев на эту страну голландцы после одного кораблекрушения, которое приобрело не меньшую известность, чем кораблекрушение Пинто в Японии в XVI веке. В 1653 году голландская яхта “Ястреб” отправилась из Батавии в Тайвань (Формоза) и отсюда в Японию; она была разбита бурей у берега Квельпарта, и из 64 человек экипажа спаслись лишь 36; их подобрали туземцы и доставили в Корею; пребывание их здесь, или — как говорили тогда — их пребывание в рабстве, длилось 13 лет и 28 дней; наконец в 1666 году из 16 остававшихся в живых 8 удалось бежать и спустя два года через Японию добраться до своей родины; счетовод “Ястреба” Гендрик Гамель, родом из Горкума, описал этот плен в трогательном рассказе, который был переведен на все языки. В XVIII столетии иезуит Жан-Батист Режи (род. в 1664 г., ум. в Пекине 24 ноября 1738 г.), один из картографов императора Кан Си, сообщил географические наблюдения и написал краткую историю Кореи; и то и другое было напечатано в томе IV Description de la Chine дю Гальда. В 1832 году протестантский миссионер немец Карл-Фридрих Гутцлов, объезжая Китай, Формозу и Рю-кю на судне Ост-Индской компании, пристал и к Корее. Но, в сущности, нашими сведениями об этой стране мы обязаны французским католическим миссионерам, и эти знания они купили своей кровью.

Возможно, что экспедиция Хидэёси (Таико Сама) в Корею, предпринятая отчасти с целью избавиться от многочисленных японцев-католиков, оставила в этой стране кое-какие семена христианства; во всяком случае, официально христианство было принесено сюда Яковом Циеу, китайцем из Сучжоу в Цзяжу, выехавшим из Пекина 2 февраля 1794 года, т. е. в царствование Тьенг Тонга, и казненным после плодотворной апостольской деятельности 31 мая 1801 года. Однако реальные успехи были достигнуты лишь после того, как папская курия письмом от 1 сентября 1827 года предложила семинарии иностранных миссий в Париже учредить новый апостольский викариат в Корее. В 1831 году Корея была объявлена апостольским викариатом; первым ее викарием был Бартелеми Брюгьер из Каркассонской епархии, бывший сиамский миссионер, епископ Капса, умерший в пути к месту своего нового служения 20 октября 1835 года в Сиванге в Туркестане. Его преемником был Луи-Мари-Жозеф Эмбер из Э (Aix), бывший раньше миссионером в Сычуане; он был обезглавлен в Саи-Нам-то 21 сентября 1839 года. В том же году были казнены Жак-Оноре Шастан и Пьер-Филибер Мобан; это было в царствование Ген Тьонга. Викариат Жана-Жозефа Ферреоля, епископа Беллина, длившийся до 1853 года, был отмечен мученической смертью нескольких туземных священников, особенно Андрея Кима. Но это была лишь прелюдия к великой резне 1866 года. Как и в Аннаме, Франция сочла нужным вмешаться и в Корее. Два судна — “Слава”, под командой Лапьера, и “Победительница”, под командой Риго де Женуйльи, — были посланы поддержать требования французских миссионеров перед корейским правительством, но 10 августа 1847 года оба они погибли при К'окун То.

 
Ко входу в Библиотеку Якова Кротова