Андрей Боголюбский и церковь: Буданов

М.А.Буданов

Некоторые особенности взаимоотношений княжеской и архиереской власти в Северо-Восточной Руси во второй половине XII века

Бесспорен тот факт, что в средние века идейное наполнение политической борьбы имело религиозный характер. Нередко внутрицерковная полемика обусловливалась сугубо светскими политическими причинами. В данном отношении Древняя Русь не была исключением. В связи с этим особенно интересна фигура владимирского князя Андрея Боголюбского - прежде всего, своим принципиально новым для Руси подходом к церковной политике. В исторической науке часто можно встретить тезис, что церковный авторитет был чрезвычайно важен для укрепления единоличной власти Андрея в своeм княжестве. Наверное, так оно и было. Однако при более внимательном рассмотрении событий во Владимиро-Суздальском княжестве во второй половине XII в. можно обнаружить более глубокие корни в деятельности этого князя и тесные связи с позднейшей историей Московского государства. Изучение государственно-церковных отношений на Руси должно помочь в поиске наиболее вероятных целей церковной политики этого незаурядного государственного деятеля.

Для начала целесообразно будет рассмотреть историю учреждения епископских кафедр в указанный период.

Византийские канонические установления, от которых должны были идти древнерусские, предполагали наличие епископа в каждом городе, независимо от величины. Т.е. появление нового епископства следовало за возникновением самого города. Инициировать создание очередной архиерейской кафедры мог патриарх или же император. Но в любом случае решающее слово оставалось за василевсом.¹

При первом же взгляде на древнерусскую церковную историю вскрывается ряд серьeзных отличий от византийской практики. Во-первых, епископства появляются далеко не в каждом русском городе, а чаще всего они учреждаются в центре крупных удельных княжеств, т.е. до середины XIII в. епископств было около полутора десятков. Во-вторых, источники прямо называют основателями новых епархий именно князей. Первая особенность объясняется тем, что в полуязыческой стране главной опорой христианских священнослужителей были представители светской власти. Эта зависимость имела характер и политический, и экономический.

Уже дореволюционными авторами было отмечено, что в большом количестве епархий на Руси в домонгольскую эпоху не было необходимости.² А поскольку границы этих епархий в основном совпадали с пределами наиболее крупных удельных княжеств (Черниговского, Галицко-Волынского, Владимиро-Суздальского и др.), то естественно предположить сильнейшую взаимосвязь деятельности местных архиереев с политикой местных же князей. Однако, сейчас нас больше интересует вторая из указанных особенностей.

Будет уместным вначале рассмотреть имеющиеся в источниках примеры учреждения кафедр. Так, Владимир Святой основывает первые восемь епархий. Вряд ли древнерусские иерархи (митрополиты) иностранного происхождения имели тогда представление о географии, населeнности и важнейших центрах Древнерусского государства. Поэтому Владимиру принадлежала инициатива открытия архиерейских кафедр в некоторых городах. Традиции, заложенные крестителем Руси, оказались живучи, и в последующие два-два с половиной столетия новые епархии появляются именно по воле князей.

История возникновения новых епархий со второй трети XII в. (т.е. с начала феодальной раздробленности) до монголо-татарского нашествия хорошо иллюстрирует пeструю картину взаимоотношений:

Задача по выявлению каких-либо закономерностей осложняется тем, что на Руси в рассматриваемый период не имелось каких-либо собственных источников права, регламентирующих отношения иерархов и светских правителей. Византийские же соответствующие установления, по-видимому, не находили применения. Во всяком случае, мы не встречаем в источниках примеров их использования в области государственно-церковных отношений, кроме знаменитого послания патриарха Луки Хрисоверга к Андрею Боголюбскому. С большой осторожностью нужно подходить и к сравнению с византийским опытом взаимодействия двух властей. Во-первых, такие аналогии не совсем уместны, поскольку над русским митрополитом простиралась высшая власть костантинопольского патриарха. Последний находился вне досягаемости политического и экономического влияния русских правителей (во всяком случае, в изучаемый период). Во-вторых, церковный статус императора был неизмеримо выше статуса великого князя. Достаточно вспомнить, что традиционно (правда, не бесспорно) василевс обладал и властью первосвященника (римская традиция - pоntifex maximus). "Император имеет все епископские преимущества кроме литургии и рукоположения", - утверждает архиепископ Болгарский Димитрий Хоматин (XIII в.).³ Поэтому будет целесообразно вкратце ознакомиться с обстоятельствами возникновения новых русских епархий.

Вне Северо-Восточной Руси в указанное время новые епископские кафедры были учреждены в Смоленске (1137), в Галиче (середина XII в.), в Перемышле (1220), в Угровске (первая треть XIII в.).⁴ К сожалению, мы не находим в летописных памятниках объяснения причин основания новых кафедр. В лучшем случае имеется точная дата, имена князя-инициатора и первого архиерея. Вследствие этого приходится выстраивать предположения, отталкиваясь от политических событий того времени.

Хотя Смоленск до начала XII в. и становился время от времени уделом средних или младших сыновей великих князей, значительным княжеством тогда он не был. Чаще мы находим этот город в подчиненном положении киевским, переяславльским, черниговским и даже полоцким князьям. Поэтому ни митрополиты, ни князья не видели надобности отделения Смоленской земли от Переяславльской кафедры. Когда же Смоленск становится главным "столом" одного из княжеских кланов (Ростиславичей), он превращается в один из важнейших уделов (надо учитывать ещe и важное стратегическое положение - между Новгородом и Киевом, в середине пути "из варяг в греки"). Вдобавок, падает значение окраинного Переяславля, к которому относился Смоленск в церковном отношении. Уже в 1146 г. видим, что Переяславль отдан сыну младшего брата Ростислава Смоленского, т.е. в "иерархии" уделов Смоленск теперь был выше.⁵ Сильному смоленскому князю для утверждения своего полноправия нужна была и местная архиерейская кафедра. Источники не позволяют поставить под сомнение инициативу Ростислава Мстиславича в этом вопросе.

В Волынском княжестве помимо уже существовавшей Владимирской кафедры в рассматриваемый период возникают целых три. Появление Галицкого епископства предположительно совпало по времени с окончанием борьбы потомства Мстилава Великого с Юрием Долгоруким. Вероятно, вытесненные из Киевщины, Мстислав Изяславич с сыновьями вынуждены были довольствоваться одной Волынью.⁶ Тогда-то Галич и мог стать уделом одного из сыновей волынского князя (скорее всего, Романа Мстиславича). Этот город расположен на большом расстоянии от Владимира (более 200 км), в то же время - был крупным центром многонаселeнной, экономически развитой области. Следовательно, появление здесь своего епископства было вполне объяснимым.

Перемышль накануне основания в нeм архиерейской кафедры был отвоeван у поляков (около 1213 г.).⁷ Можно допустить, что прозелитическая деятельность католиков здесь была чрезвычайно активна. И присутствие православного иерарха было в высшей степени необходимо. Вообще, существование в Галицко-Волынскай земле целых четырeх кафедр мы склонны объяснить близостью католической Польши и Венгрии.

Наконец, учреждение епископства в Угровске (перенесeнного затем в Холм) произошло исключительно по воле князя Даниила Романовича. Об этом прямо говорится в ряде летописей.⁸ По-видимому, князь стремился избавиться от боярского произвола, поэтому покинул Галич и обосновался в малозначительных городах своего княжества, где не могло быть сильной аристократической оппозиции.⁹

Вышеизложенный материал позволяет сделать вывод, что архиерейские кафедры в русских городах в период феодальной раздробленности возникали в различных условиях. Речь могла идти как о сиюминутных обстоятельствах княжеских усобиц, даже внутриобластных конфликтов, так и внешнеполитической необходимости. Очевидно лишь то, что собственно церковная необходимость всегда была далеко не на первом месте при решении подобных вопросов.

Исследователями уже давно отмечалось, что на Северо-Востоке Руси роль светских правителей в церковных делах гораздо более весомая, чем в других землях. Уместно будет обратиться к началу существования первого епископства в Северо-Восточной Руси (в Ростове). Некоторые современные исследователи считают, что его учреждение относится к 1070-80-м гг.¹⁰ Скорее всего, это предположение недалеко от истины. Житие св.Леонтия Ростовского, не останавливаясь на подробностях, упоминает имена первых ростовских епископов - Феодора и Иллариона, современников Владимира Святого.¹¹ Даже если это исторические лица, их эпизодическое пребывание в Ростове нельзя считать началом существования местной епархии. Вслед за этими архиереями, покинувшими свою кафедру по причине преследований язычниками, ростовскую кафедру занимали Леонтий (середина XI в.), Исаия (1077-1090 гг.). Главным направлением их деятельности, судя по житиям и другим источникам, была напряженная борьба с язычеством. В целом Северо-Восток Руси отличался в это время общей нестабильностью. Распространение христианства шло с непостоянным успехом. Здесь часто повторялись выступления против великокняжеской власти, достаточно вспомнить так называемые антифеодальные восстания 1024 и 1071 гг., знаменитое столкновение Яна Вышатича с волхвами.¹² При слабой распространенности христианства социально-политические и языческие волнения были в то время неотделимы друг от друга. Почти невозможно определить, что же спровоцировало подобные события: христианизация или распространение на этих территориях великокняжеской власти.

Неопределенность в вопросе существования епископской кафедры в Ростове в течение XI - начале XII в. гармонирует с "калейдоскопом" князей, побывавших в то же время на ростовском столе. После св. Бориса он, по-видимому, долго пустовал. Косвенно эта мысль подтверждается тем, что упомянутое движение во главе с волхвами в Ростовской земле подавлялось не местным князем, а киевским боярином.¹³ Уже в конце XI в. там оказывается сын Владимира Мономаха Мстислав, переведeнный в 1095 г. в Ростов из Новгорода Великого.¹⁴ И лишь после того Ростовская земля "закрепляется" за Юрием Долгоруким и его потомками. Подобная нестабильность в княжеской преемственности была и в других частях Руси (из-за лествичного права, частых усобиц и переделов). Но более "престижные" уделы так подолгу не оставались без князей. Напрашивается вывод о том, что благополучное существование епископской кафедры, успешная деятельность епископа прямо зависели от поддержки местного князя. Первые епископы не могли прочно обосноваться в Ростове именно потому, что там долгое время отсутствовала четкая преемственность княжеской власти.

Упоминания в источниках о Ростовской епархии до середины XII в. малочисленны. Это обстоятельство мешает целостному представлению о еe истории. И как всегда, пробелы, оставленные источниками, исследователям приходится восполнять более или менее вероятными предположениями.

После св. Исаии (1077-1090 гг.) данные о ростовских епископах обрывочны и спорны. Уже митр. Макарий сомневался в историчности епископов Илариона II, Феогноста I, Феодора II.¹⁵ При Владимире Мономахе в 1090-х - 1100-х гг. упоминается епископ Ефрем.¹⁶ Основываясь на скудости известий об этом Ефреме, М.Д. Присeлков отождествил его с современником - переяславским митрополитом Ефремом. По данным Никоновской летописи, Степенной книги, возможно также Лаврентьевской летописи митрополит Ефрем создал в Суздале церковь во имя св. Димитрия.¹⁷ Таким образом, по мнению Присeлкова, ростовская кафедра конце XI - первой трети XII в. не имела своего архиерея, а управлялась напрямую переяславским митрополитом.¹⁸ С этой точкой зрения соглашается и А.В. Поппэ.¹⁹ Я.Н. Щапов, также отталкиваясь от этого факта, утверждает, что ростовская кафедра была в подчинении митрополитов Переяславских.²⁰

Трудно рассуждать о церковной политике Юрия Долгорукого в Ростово-Суздальской земле, поскольку цели этого князя ограничивались достижением великокняжеской власти в Киеве. А действия Юрия в отношении митрополичьего престола, борьба с

Изяславом Мстиславичем и Климентом Смолятичем, прогреческая направленность его общерусской церковной политики выходят за рамки настоящего исследования. Хотя очевидно, что епископ грек Нестор (первое безусловно историческое лицо на ростовской кафедре после долгого перерыва) являлся ставленником Юрия и был проводником его грекофильской политики. Примечателен и сам факт восстановления епископской кафедры в столице Юрия, Ростове.

Гораздо больший интерес представляет для нас деятельность св. Андрея Боголюбского. Прежде всего, имеется в виду попытка учреждения во Владимире митрополичьей кафедры, независимой от Киева, а также сопровождавшие эту попытку храмостроительная, литературно-идеологическая и другого рода деятельность. Этот сюжет интересен как с точки зрения средств, задействованных князем, так и своими результатами. Но самый главный вопрос, который следовало бы задать, - каковы были мотивы решения Боголюбского о создании новой митрополии? Неординарность рассматриваемых событий всегда привлекала к себе внимание историков и заслужила самые разнообразные оценки. Митр. Макарий считал, что идея владимирской митрополии была плодом властолюбия Андрея, очередной церковной смутой.²¹ По мнению Голубинского учреждение новой митрополичьей кафедры было нужно Боголюбскому для утверждения статуса великого княжения в его уделе и возвышения над киевскими князьями.²² Подобные мнения вообще характерны для дореволюционной историографии.²³

Однако в советской науке этой проблеме было уделено большое внимание. Так, И.У. Будовниц считал борьбу князя Андрея за митрополию явным показателем свершившейся феодальной раздробленности Руси, при этом цели, ставившиеся князем, ограничивались окончательным отделением от Киева в "политическом отношении".²⁴ Подобное объяснение вызвало критику Н.Н. Воронина. Вся церковная деятельность Андрея была обращена на свержение византийской "игемонии". Владимирская митрополия была средством достижения церковной независимости всей Руси. Такой взгляд на проблему впоследствии встречается практически у всех исследователей.²⁵ И.Я. Фроянов в свою очередь серьeзным образом сокращает масштабы этого вопроса: Андрей Боголюбский добивался учреждения митрополии для устранения влияния в своей земле ростовских епископов.²⁶

В той или иной степени большинство ученых склоняется к мысли о том, что Боголюбский пытался создать собственную идеологию власти. Для этого ему потребовалась независимая (насколько это было возможно) от Константинополя церковная организация. Нет оснований, отвергать этот тезис. Целесообразно будет развить его и рассмотреть имеющиеся прямые и косвенные аргументы, как в пользу подобных выводов, так и против них.

Бесспорен факт придания Андреем своей власти сакральной окраски. С одной стороны, в истории средних веков сходных примеров было достаточно (как в Западной и Центральной Европе, так и на Руси). Но в то же время знаменательна эпоха, в которую Боголюбский пытался воплотить свою политическую концепцию. Условия феодальной раздробленности не требовали от удельного князя мощных пропагандистских средств, задействованных во Владимирской земле в 1160-х - 1170-х гг. (как будет показано ниже). Значит, речь не идeт о желании Андрея Юрьевича подчеркнуть самостоятельность Владимиро-Суздальского княжества от Киева, как это утверждал в своe время И.У. Будовниц.

Сейчас важно выделить два следующих тезиса. Во-первых, князем Андреем Боголюбским на Северо-Востоке Руси была предпринята попытка создания союза светской и духовной власти совершенно необычного типа для феодально-раздробленной Руси. Во-вторых, церковно-идеологическая политика этого князя производит впечатление чeткой и целенаправленной стратегии, что наводит на мысль об имевшемся примере для подражания.

Теперь обратимся к свидетельствам источников, имеющихся в нашем распоряжении. Подчeркиваем, что внимание летописцев к Андрею и его деятельности беспрецедентно в древнерусской литературе. Речь идeт как об эпитетах и титулованиях, которыми награждали его летописцы, так и скрупулeзное описание различных событий, связанных с этой личностью. Чтобы понять причины этого внимания, а также разных смысловых оттенков комментариев летописцев, необходимо для начала немного углубиться в вопросы происхождения и взаимоотношений отдельных, интересующих нас памятников. Первостепенную важность имеют Ипатьевская, Лаврентьевская летописи, отдельные свидетельства Никоновской летописи, а также летописи, производные от ростовских сводов XV века: Типографская, Львовская, Ермолинская, Тверской сборник. Лаврентьевская летопись безусловно сохранила следы владимирского летописания второй половины XII века. Ипатьевская в свою очередь испытала опосредованное влияние владимирских сводов конца XII века. Что касается последней группы перечисленных источников, то они, несмотря на своe более позднее происхождение, имеют фрагменты, подчас более древние, чем параллельные тексты в Лаврентьевской и Ипатьевской летописях.

Летописи, расходясь в деталях, сообщают об интересующих нас событиях в следующем порядке. В 1155 г. князь Андрей, покинув Киевщину вопреки воле своего отца, оказывается во Владимире. В следующем году из Ростова изгоняется епископ Нестор. В течение трeх последующих лет умирает в Киеве Юрий Долгорукий, закладывается каменная церковь Успения Богородицы во Владимире и изгоняется новый епископ Леон: "зане оумножилъ бяше церкви и попы грабя".²⁷ В 1162 г. (?) Андрей вновь изгоняет Леона, а вкупе с ним сводных братьев, племянников и "передних мужей отца своего". При этом многие летописи дают интересный комментарий: "Се же сътвори хотя с а м о в л а с т е ц ъ быти всЬи Суждальской земли". Примерно в тех же выражениях об изгнании младших Юрьевичей сообщают и некоторые другие летописи. В Тверском сборнике читаем: "хотя един быти в л а с т е л ь въ всей Суздалской и Ростовской земли".²⁸ В том же году Андрей отправляет к константинопольскому патриарху Луке Хрисовергу посла Якова Станиславича с просьбой об учреждении во Владимире отдельной митрополии с небезызвестным Феодором во главе. Патриархом Лукою в этой просьбе было отказано.

Примеров особого отношения к Боголюбскому в летописях довольно много. В частности, Лаврентьевская летопись чрезвычайно подробно повествует о ратных подвигах Андрея в ходе войн Юрия Долгорукого в Южной Руси. Ю.А. Лимонов высказал предположение, что существовал личный летописец Андрея Боголюбского, авторство которого (хотя бы частично) исследователь приписал самому князю. Фрагменты этого Летописца через владимирский свод 1178 года и попали в Лаврентьевскую летопись. Так Ю.А. Лимонов обосновывает "буквальную передачу деталей", "фотографическую точность отдельных сцен" при описании событий, участником которых был Андрей.²⁹ Не скроем, подобная версия очень смела, но, во всяком случае, автор рассматриваемых летописных текстов действительно имел к владимирскому князю самое прямое отношение.

Однако вышеуказанными вкраплениями чрезвычайное внимание летописцев к личности Боголюбского не исчерпывается. Зачастую встречаются фрагменты, где авторы стремятся передать яркие индивидуальные черты характера этого человека.³⁰ Можно думать, что для современников Андрей Боголюбский действительно резко выделялся из среды тогдашних князей своими нравственными качествами, складом своего ума.

Наконец, политика Андрея нашла очень глубокое отражение практически во всех летописных памятниках, безотносительно места их создания и политических пристрастий авторов. Следовательно, речь идeт и о необычном для Руси характере этой политики. Для начала вернeмся к комментариям летописцев по поводу изгнания братьев Мстислава, Василия и Михаила Юрьевичей. Необычно здесь то, что термин "самовластецъ" летописцы почти никогда не употребляли по отношению к русским князьям более раннего времени. Можно указать лишь на такие исключения: в "Слове о законе и благодати" Иларион употребляет по отношению к Владимиру Святому титул "единодержец ... земли своей"; в "Повести временных лет" Ярослав Владимирович назван "самовластцем земли русской".³¹ Время, к которому относятся оба примера, было ознаменовано острой борьбой Киевской Руси за церковную, а, следовательно, и национальную независимость от Византии. Обычно терминами "самовластец", "единовластец", "самодержец" древнерусские источники называют византийских императоров. Остаeтся согласиться с мнением, что эти термины "являются... кальками греческих титулов "монократор" и "автократор", которые ... носил византийский император, не деливший власти с соправителями".³²

Для чего же такая титулатура понадобилась Андрею? Не слишком ли фантастична будет мыль о том, что владимирский князь желал создать государство, по характеру верховной власти подобное Византийской империи? В пользу данного предположения можно найти аргументы и в других источниках. Как известно, в окружении Андрея Боголюбского в период его княжения шла напряженная литературная, идеологическая работа. Создаeтся целый ряд произведений, представляющих для нашего исследования первостепенную важность - "Слово Андрея Боголюбского о празднике 1 Августа", "Сказание о победе над волжскими булгарами 1164 г. и празднование 1 августа", "Житие св. Леонтия Ростовского", "Слово на Покров", "Сказание о чудесах Владимирской иконы Богоматери". Во всех этих документах сохранились следы некоей идеологической работы определенного направления. Приведем некоторые примеры. Так, в разных редакциях "Жития Леонтия" княжество Андрея Боголюбского неоднократно называется "д е р - ж а в о й" и "ц а р с т в и е м", а сам князь "благочестивым царeм и князем нашим".³³ В одном из канонов Леонтию (а именно - втором, по нумерации Н.Н. Воронина³⁴), составленных ростовским епископом Иоанном в начале XIII в., есть следующие слова: "Князь убо паче обретению твоему радуется, нежели п о р ф и р е своей".³⁵ Вероятнее всего под "п о р ф и р о й" здесь следует понимать подобие византийской императорской одежды.³⁶ Вслед за победой над волжскими булгарами в 1164 г. устанавливается празднование Спаса, создаeтся "Сказание". В начале этого произведения читаем следующие строки: "Благочестивому и верному ц а р ю нашему князю Андрею оуставившоу сие праздновати со царем Маноуилом повелением Лоуки патрiарха и митрополита Костянтина всея Руси и Нестера епископа Ростовскаг".³⁷

Подобные притязания на равенство с византийским императором встречаем и в некоторых летописных памятниках. При описании того же события (победы над болгарами, описанной здесь, правда, под 1157 г.) в Никоновской летописи приводятся следующие слова: "Симъ убо самодръжцемь обЬма межи собою въ любви мнозЬ живущемъ" (речь идет об Андрее и императоре Мануиле Комнине).³⁸ Всe это свидетельствует в пользу нашего предположения об имперских притязаниях владимирского князя.

Необходимо выяснить и предполагавшийся характер владимирской митрополии. В свете этой проблемы очень интересна следующая цитата из послания патриарха Луки Хрисоверга Андрею Боголюбскому: "Ставим же по временом священным митрополитом всея Руси, еже есть от нас святыя и великия Церкве, ставим и посылаем тамо; а не можем мы того сотворити, занеже яве съвъпрашати сважатися с божественными и священными правилы".³⁹

С одной стороны, категорический отказ патриарха Луки (разумеется, согласный воле Мануила Комнина) Андрею в его просьбе об учреждении митрополичьей кафедры объясняется страхом византийцев перед возможной самостоятельностью русской Церкви. В Константинополе ещe было памятно самовольное поставление русскими архиереями киевским митрополитом русина Климента Смолятича. С другой стороны, фраза Луки "еже есть от нас святые и великия Церкве" может свидетельствовать о том, что Андрей Боголюбский намеревается учредить автокефальную митрополию. Это было бы вполне логичным шагом в его политике по укреплению древнерусской государственности. Прямая зависимость в русской Церкви от Константинополя с самого принятия христианства осмысливалась как серьeзное ограничение независимости государственной. Кроме того, византийские императоры не были заинтересованы в политическом единении Руси - потенциально опасного соседа на севере империи. Учреждением же автокефальной митрополии Андрей Юрьевич "убивал бы сразу двух зайцев": добивался независимости русской Церкви и бесспорного приоритета новой столицы - Владимира. Масштабы замыслов в церковной политике Андрея косвенно подтверждает и полемическое "Слово о слепце и хромце" св.Кирилла Туровского.(...)

Образец церковной организации, на который ориентировался владимирский князь, безусловно, должен был быть Византийского происхождения. Прямыми указаниями на конкретные источники канонического права, которыми возможно воспользовались тогда во Владимире, мы не располагаем. Поэтому опять придeтся довольствоваться версионными представлениями. Сотрудничество и единомыслие, отличавшие совместную деятельность Андрея Боголюбского и кандидата во владимирские митрополиты Феодора (во всяком случае до путешествия последнего в Константинополь), могут говорить о стремлении к воплощению принципа с и м ф о н и и - византийского идеала в государственно-церковных отношениях, добровольного и благотворного союза двух властей. Однако, скорее всего, князь Андрей ориентировался на современную ему Византию Комнинов, когда, несомненно, усилились тенденции цезаропапизма.

Царствовавший в то время Мануил Комнин откровенно вмешивался в вопросы церковного управления, принимал участие в богословских диспутах и зачастую навязывал своe мнение всей Церкви, пользуясь неограниченной политической властью. Изданием своих новелл Мануил пытался регламентировать самые разные вопросы церковной жизни вплоть до монастырских прав на движимое и недвижимое имущество.⁴⁰

Догадка о том, что Андрей Боголюбский подражал Мануилу, будет ещe убедительнее, если вспомнить деятельность этого князя по установлению новых праздников, прославлению святых и др. Вопрос об учреждении новой митрополичьей кафедры во Владимире Андрей Юрьевич настолько считал решенным, что заранее выстроил кафедральный собор и подготовил материальное обеспечение в виде громадных земельных пожалований.⁴¹ Тем более, что опыт такой деятельности в других русских землях имелся (Смоленское, Галицко-Волынское княжества). Другое дело, что во Владимире создание новой архиерейской кафедры, тем более митрополичьей, было только княжеской инициативой. По существу Андрей Боголюбский создавал прецедент в государственно-церковных отношениях на Северо-Востоке Руси, причем в совершенно новых социально-политических условиях. Официально в известность не был поставлен правящий архиерей - киевский митрополит. В источниках нет ни слова о мнении боярских группировок, об участии в решении вопроса веча, что бы оно из себя не представляло к тому времени во Владимиро-Суздальской земле.

По-видимому, и согласие патриарха Андрей Юрьевич считал формальной необходимостью, и обоснованный, на первый взгляд, отказ Луки Хрисоверга оказался неожиданным. В чeм же причина такого различного отношения к данной проблеме в Византии и на Руси?

Будучи великим князем, Андрей Боголюбский считал себя правителем независимого христианского государства. Он упразднил, насколько это было возможно, традиционные властные институты в своей земле (изгнание "передних мужей" отца, глухие упоминания о конфликте с ростовцами (ростовскими боярами)). Если допустить, что в церковной политике владимирский князь шел по стопам византийских императоров XII века, то выясняется следующая картина. Византийские канонисты XII в., в частности, Феодор Вальсамон и Иоанн Зонара, в рассуждениях о пресловутой симфонии отдают безусловный приоритет императорской власти.⁴² Ещe более четко и откровенно эти принципы выразил охридский архиепископ, автор XIII века Димитрий Хоматин: "Он [император] есть мерило в отношении к церковной иерархии, законодатель для жизни и поведения священников, его ведению подлежат споры епископов и клириков и право замещения вакантных кафедр. Епископов он может делать митрополитами, а епископские кафедры - митрополичьими кафедрами".⁴³

Может быть, Андрей Боголюбский и его окружение и не имели непосредственного знакомства с сочинениями вышеназванных канонистов, а работы Димитрия Хоматина были написаны значительно позже времени жизни князя Андрея. Но это не значит, что идеи, отраженные в данных юридических памятниках не были известны Андрею и его "любимцу" Феодору из других источников, тем более, если принять во внимание известную по летописям образованность и начитанность русского "самодержца".

Теперь возвратимся к вопросу о различном отношении Андрея и Луки Хрисоверга к учреждению новой митрополии. Интересно на этот счет мнение Е.Е. Голубинского: "... патриарх ... не имел никакого права отказать Боголюбскому в его просьбе. Патриарх мотивирует свой отказ тем, что каноны Церкви запрещают нарушать установленные пределы митрополий и епископий... Патриарх софистически применяет тут к Русской Церкви каноны, которые относятся к митрополиям греческим... Что же касается до Русской Церкви, то к ней имели отношение другие каноны, ... по которым каждый губернский город в Греции должен был иметь своего митрополита". Далее известный историк заключает: "Подобно Владимиру он [Андрей] не знал своих прав, иначе он учредил бы у себя митрополию сам, без спроса у патриарха, ибо это было его правом, как государя и по современным ему воззрениям греческим".⁴⁴

На наш взгляд дело не только в некомпетентности Андрея Юрьевича (тем более, что это, скорее всего не так). И византийская дипломатия, и Константинопольская патриархия действовали здесь в едином ключе. С точки зрения византийской внешнеполитической доктрины русские князья были не самостоятельными государями, а полувассальными правителями. В их компетенцию не могли включаться самостоятельные действия по церковному управлению. В 1160-е годы Византия еще представляла собой могучее государство, и добиться силой своей цели у правителя отдаленного русского княжества реальной возможности не было. Пойти на открытый конфликт не только с главой византийской Церкви, но и со значительной частью русского духовенства (киевские митрополиты Феодор, Иоанн IV, Константин II, Туровский епископ Кирилл) Андрей не решался.

Но церковно-политическая линия, начатая князем Андреем, Боголюбским не исчезла вместе с этой неудачей и со смертью самого Андрея. Когда уже не существовало ни Византийской империи, ни императора Мануила Комнина с Лукой Хрисовергом, племянник Андрея Юрий Всеволодович добился учреждения епископской кафедры во Владимире (1214). Правда, в тот момент великому князю владимирскому приходилось решать проблемы гораздо меньшего масштаба - сопротивление братьев и племянников, а также борьба с боярской оппозицией.