ПРИЛОЖЕНИЯ
А. И. Донченко, М. Ф. Высокий,
М. Л. Хорьков
ПОСЛЕДНИЕ ИСТОРИКИ ВЕЛИКОЙ
ИМПЕРИИ
Историки, как, впрочем,
и все члены образованного римского общества IV столетия, становились
свидетелями упадка могущественного мирового государства, когда уходили в
прошлое военные победы римского оружия и успехи императоров и имперских
политиков, когда римским писателям-интеллектуалам оставалось зачастую лишь
подводить итоги да создавать общедоступные и краткие изложения тысячелетней
римской истории. Какой была она, эта эпоха, и что представляли собой авторы,
чьи произведения собраны в данной книге?
1. Эпоха
IV в. в истории Римского
государства тесно связан в нашем представлении с понятиями «кризис» и «упадок»
и это бесспорно так: внутренние смуты, в основном связанные с так и не
состоявшейся системой наследственной передачи власти, опустошительные набеги
варваров, натурализация экономики и запустение, особенно на западе, множества
мелких и средних городских поселений, — все это достаточно явные симптомы
заката величия Рима. Но вместе с тем IV в. — это время последней мобилизации
последних сил великого государства, последняя конструктивная попытка, внутренне
перестроившись, сохранить себя, этот грандиозный и величественный orbis
Romanus, который на протяжении веков незыблемо стоял по берегам Средиземного
моря.
Справедливости ради
надо отметить, что начало этой попытки следует отнести к несколько более
раннему времени, — к правлению императора Аврелиана (270—275). Именно он первым
открыто покончил с традициями принципата, принял титул «dominus et deus natus»
(господин и рожденный богом) и возложил на голову золотую корону с драгоценными
камнями. За время своего недолгого правления (впрочем, по сравнению со своими
предшественниками, правившими иногда всего по несколько месяцев, а то и дней,
этот император выгля-{297}дит долгожителем) ему удалось многое: он сумел
вернуть под власть Рима восточные провинции, Галлию и Испанию, отразить ряд
крупных нашествий германских племен. В 271—272 гг., ясно осознавая, что
безопасные и благополучные времена для «столицы мира» уже прошли, Аврелиан
приказал построить вокруг Рима новые мощные оборонительные стены (общая их
протяженность составила 18 км).
И все же не
Аврелиану суждено было стать создателем обновленного римского государства. Эта
задача была решена другими правителями более масштабно и более радикально.
17 ноября 284 г. в
малоазийском городе Никомедии войска провозгласили императором Диоклетиана. Сын
небогатого вольноотпущенника, далматинец или иллириец по происхождению, Диокл
(таково было его настоящее имя) благодаря своей личной храбрости и воинским
заслугам сумел добиться поста начальника дворцовой императорской стражи и,
когда в начале сентября 284 г. префект претория Апр тайно убил юного императора
Нумериана, наверное, в тайной надежде самому утвердиться на престоле, «Диокл на
первой же сходке солдат, обнажив меч и повернувшись к солнцу, поклялся, что не
знал о смерти Нумериана и что не стремился к власти, и тут же зарубил стоявшего
поблизости Апра, от козней которого погиб этот прекрасный и образованный юноша,
к тому же его зять. Остальным было дано прощение, почти все его враги были оставлены
на своих должностях. Это обстоятельство было, насколько люди помнят, новым и
неожиданным, ибо в смуте ни у кого не было отнято ни имущества, ни славы»
(Аврелий Виктор. О Цезарях, XXXIX).
Став императором,
Диокл изменяет свое имя на римский манер — Диоклетиан, официальное же и полное
его имя стало — Цезарь Гай Аврелий Валерий Диоклетиан Август.
С 285 г. Диоклетиан,
победив брата Нумериана Карина, единолично правит империей. Однако, ясно
осознавая те огромные трудности, которые все еще стоят на пути подлинной консолидации
Римского государства, в этом же году император принимает решение разделить
власть: оставшись в Никомедии и избрав ее своей столицей, 1 апреля 285 г. он
провозглашает Цезарем Запада Марка Аврелия Валерия Максимиана (с 1 апреля 286
г. — Август), который, и не только формально, тем самым приобретал равные с
Диоклетианом полномочия. Соправитель избирает местом своего пребывания
Медиолан. Максимиан оказался достойным соратником императора Востока: ему
удалось подавить крупное восстание багаудов в Галлии, разгромить вторгшихся
из-за Рейна франков и але-{298}маннов, победить узурпатора Караузия, долгое
время (с 287 по 293 г.) контролировавшего Британию.
1 марта 293 г. оба
Августа избрали себе соправителей и наследников в ранге Цезарей. Диоклетиан
остановил свой выбор на Гае Галерии Валерии Максимиане (будущий император
Галерий), сыне пастуха, выдвинувшегося на военной службе, а Максимиан — на
потомке одного из императоров III в. Гае Флавии Валерии Констанции Хлоре. Еще
одно дробление высшей власти в государстве, по мнению Диоклетиана, должно было,
помимо улучшения оперативности управления, покончить с одной из главных причин
гражданских войн в империи — неурегулированностью вопроса о порядке
престолонаследия. Кроме того, практика прижизненного назначения наследников
должна была, по идее, обеспечить избрание на престол достойного. Так возникла
новая система управления римским государством — тетрархия (четверовластие).
Диоклетиан взял себе в управление Фракию, Азию, Сирию и Египет, Галерий — Балканский
регион (кроме Фракии), Максимиан — Италию, Испанию и Африку, а Констанций Хлор
— Галлию и Британию. Диоклетиан сам установил срок правления Августов — 20 лет
(т. е. до 305 г.), затем на их место должны были заступить Цезари. Последние, в
свою очередь, должны были назначить себе преемников и т. д.
Тетрархи во время
своего правления успешно боролись как с внешними, так и с внутренними врагами
империи: Диоклетиан разгромил восстание Ахилла в Египте (296 г.) и изгнал
оттуда кочевые племена блеммиев, успешно воевал с сарматами; Галерий укрепил
границу по Дунаю, удачно воевал на Востоке и вновь вернул Риму Месопотамию;
Максимиан защищал границы государства в Африке против мавров, а Констанций
успешно справился с очередным узурпатором Британии Аллектом (293—296 гг.).
1 мая 305 г., как и
было заранее оговорено, Диоклетиан и Максимиан официально объявили о сложении с
себя полномочий императоров, Галерий и Констанций Хлор становились Августами.
Однако уже через год (летом 306 г.) стало ясно, что тетрархия как новая форма организации
высшего государственного управления не выдержала испытания временем: началась
новая гражданская война, поскольку при назначении новых Цезарей оказались
обойденными дети Максимиана и Констанция Хлора. В итоге, после 20 лет
ожесточенной борьбы за престол, у власти оказался сын Констанция Хлора
Константин. С именем последнего связано дальнейшее укрепление системы домината.
Однако он сразу и категорически {299} отказался от тетрархии, решив оставаться
Августом в единственном числе. В 324—326 гг. Константин провозглашает Цезарями
своих четырех сыновей: Флавия Юлия Криспа (в 326 г. он в результате дворцовых
интриг был казнен), Константина, Константа и Констанция. Соответственно этим
назначениям были перераспределены области управления в государстве: Константину
младшему достались Испания, Галлия и Британия, Константу — Италия, Иллирик и
Африка, Констанцию — Азия и Египет. Себе же Константин оставил Балканский
регион.
В 337 г. в самый
разгар приготовлений к персидскому походу император умирает и начинается новый
тур борьбы за власть, на этот раз между его сыновьями (впрочем, как всегда в
таких случаях, не обошлось и без претендентов со стороны). В итоге, к 353 г.
единоличным правителем империи становится Констанций II, который еще в течение
8 лет скорее удачно, чем успешно правил государством. Подтверждение этой оценке
мы находим и у Аммиана Марцеллина: «Самолично он не победил на войне никакого
народа, не получил также вести о поражении какого-либо народа благодаря
доблести своих полководцев, не прибавил новых земель к римской державе, никогда
не видели его на поле боя первым или в первых рядах» (Аммиан Марцеллин. Римская
история, XVI, 10, 2). «Насколько во внешних войнах этот император терпел урон и
потери, настолько же он отличался удачами в войнах междоусобных и был весь
забрызган гноем, который источали внутренние нарывы государства» (там же, XXI,
16, 15).
Осенью 355 г.
император возвел в ранг Цезаря единственного уцелевшего в ходе гражданских войн
родственника Константина Великого Юлиана и поручил ему оборонять Галлию,
поскольку активность персов на Востоке вынуждала императора направиться туда.
Там, зимой 360 г. Констанция II застает известие о том, что Юлиан открыто
посягнул на власть. Сложная обстановка на Востоке заставила Констанция почти на
целый год предоставить очередному претенденту на престол свободу действий.
Только осенью 361 г. войска двинулись на Запад, однако до вооруженного
столкновения дело не дошло: Констанций по дороге тяжело заболел и 3 ноября 361
г. умер.
После этого Юлиан без
труда овладел всей территорией государства и за время его недолгого правления
(361—363 гг.) каких-либо крупных восстаний и мятежей не отмечено. Казалось, что
в римское государство с приходом Юлиана вернулись благословенные времена «золотого
века Антонинов» — {300} вновь на императорском троне оказался философ,
император смягчил налоговое и военное бремя для провинций, пытался возродить
традиции и религии предков и пр., — но процесс внутренней трансформации империи
зашел уже столь далеко, что после трагической смерти Юлиана 26 июня 363 г. во
время персидского похода те же проблемы обрушились на его преемников с новой
силой и государственная машина вновь повернула на проторенную и проверенную
колею ужесточения бюрократизации всех сторон жизни.
Но здесь мы уже
вплотную подошли ко времени правления того императора, которому и посвятил свой
труд Евтропий. (Мы опускаем здесь недолгий период пребывания у власти Иовиана
(27 июня 363 г. — 16 февраля 364 г.), поскольку ничем, кроме позорного мира с
Персией, он не отличился).
***
При всей той, подчас
весьма калейдоскопической, смене императоров, нередко сопровождавшейся
уничтожением колоссальных материальных и людских ресурсов, в условиях, когда
военные действия разного рода узурпаторов и претендентов на престол совпадали с
опустошительными набегами варваров, невольно поражаешься необычайной
устойчивости государственной структуры домината, которая позволила продержаться
Империи еще почти 170 лет (разумеется, мы понимаем всю условность этой цифры).
Поэтому нам
представляется целесообразным набросать краткую схему основных государственных
институтов Римской империи как они сложились в результате реформ Диоклетиана и
Константина. Заодно это существенно облегчит читателю ориентацию в сложном мире
римских бюрократических должностей и титулов. Этот обзор мы проведем в
следующей последовательности: а) система государственного управления империей в
IV в.; б) центральные органы управления; в) армия.
***
С именами
Диоклетиана и Константина связана административная реформа, приведшая к
существенным изменениям в принципах управления подвластными территориями. Вся
империя была разделена на четыре префектуры, во главе которых стояли префекты
претория (praefecti praetorio). Рим, {301} и с 330 г., Константинополь были
выведены из состава префектур и подчинены соответствующим префектам города
(praefecti urbis). Все вышеперечисленные префекты обладали высшим титулом в
государственной табели о рангах и носили титул viri illustres (сиятельные
мужи).
Каждая префектура, в
свою очередь, подразделялась на диоцезы (dioceses), по всей империи их
насчитывалось двенадцать. Диоцезы управлялись подчиненными префектам викариями
(vicarii). Викарии обладали вторым рангом и имели титул viri spectabiles
(высокородные мужи).
Каждый диоцез
включал в себя несколько провинций. При Диоклетиане общее их число вместе с
Римом составляло 101, к концу IV в. — 120. Во главе каждой провинции стояли
ректоры (rectori), иногда в виде общего их обозначения использовался термин
iudices. В зависимости от статуса своих провинций они носили титулы
проконсулов, консуляров, корректоров и президов. Начальники провинций
именовались viri clarissimi (светлейшие мужи), за исключением проконсулов,
которые относились ко второму рангу, т. е. viri spectabiles. Различение
правителей провинций по титулам и рангам восходило к первым векам империи,
когда к управлению на завоеванных территориях наряду с сенаторами были допущены
и представители сословия всадников.
Включение Италии в
категорию провинций привело к утрате ее былых привилегий — и прежде всего
свободы от налогов и повинностей. При Диоклетиане она была разбита на восемь
округов, которыми управляли корректоры (correctores). Корректорами также
именовались своего рода ревизоры, направляемые императорским двором для
контроля над деятельностью местной администрации.
Городское управление
в Риме сохранялось примерно в том виде, в каком мы застаем его в первые века
империи. Во главе города стоял городской префект, вопросами снабжения заведовал
префект анноны (praefectus annonae или praefectus frumenti dandi). Другими
вопросами, связанными с жизнеобеспечением города, заведовали различные
комиссии, составленные из выборных от горожан.
В самом низу римской
государственно-бюрократической лестницы стояли муниципальные советы (курии),
которые существовали во всех городах империи. К IV в. они утратили всякую
самостоятельность и рассматривались государством прежде всего как низшие фискальные
единицы, поскольку куриалы (или декурионы) отвечали своим имуществом за {302} своевременную
выплату налогов и выполнение государственных повинностей.
***
Органы центрального
управления государством находились при императорском дворе и включали в себя
огромное количество чиновничьих должностей.
Высший ранг (vir
illustris) имели препозит императорской спальни (praepositus sacri cubiculi),
начальник служб (magister officiorum) — начальник императорских канцелярий, которому
подчинялись руководители отдельных секторов административного управления, квестор
священного дворца (quaestor sacri palatii) — главный советник императора по
юридическим вопросам, комит финансов (comes sacrarum largitionum), комит
личного частного имущества императора (comes rerum privatarum) и два комита
личной гвардии императора, конной и пешей (comites domesticorum).
Ранг vir spectabilis имели
примицерий императорской спальни (primicerius sacri cubiculi), примицерий
нотариев (primicerius notariorum), castrensis sacri palatii, заведовавший
дворцовыми работами и различными службами, и четыре начальника канцелярий
(magister scriniorum).
Особо следует сказать
об императорских агентах (agentes in rebus), которые выполняли контрольные и
полицейские функции и внимательно следили за поведением чиновников на местах.
***
До времени правления
Диоклетиана римская армия состояла из легионов, расквартированных в приграничных
лагерях (castra) и крепостях (castella). Войны III—IV вв. показали полную
неэффективность подобной системы. Пограничные легионы, обросшие имуществом, производственными
подразделениями, наконец, семьями, полностью утратили самое главное —
маневренность, а потому не могли успешно противостоять мобильным группам
варваров. Кроме того, именно из этой среды постоянно выдвигались узурпаторы и
претенденты на императорский престол. Потому при Диоклетиане и его преемниках
большая часть функций пограничных войск была возложена на мобильные
императорские (comitatensis) войска, размещенные в стратегически важных городах
провинций и легко перебрасываемые в нужное место. Собственно пограничные войска
(limitanei) продолжали существовать, но по отношению к первым они заняли
второстепенное положение. Для подкрепления лимитанов на особо опасных участках
{303} границы располагались вспомогательные подразделения, сформированные по
образцу комитатов и потому называвшиеся pseudo-comitatensis.
Были внесены
существенные изменения и во внутреннюю структуру легиона. Прежний легион,
насчитывавший 6 тыс. воинов, был заменен более мелким подразделением в 1 тыс.
или даже 500 человек. Назывались они legiones, vexillationes, auxilia,
cohortes, alae и т. д. Командовали ими теперь не легаты (legati), как
раньше, а трибуны (tribuni) или префекты (praefecti). Низшие
офицерские звания, такие как, например, центурион, исчезли.
Вся империя была
разделена на военные округа (дукаты), во главе которых стояли дуксы. Границы
военных округов не совпадали с административными и это должно было, по идее, не
допустить излишней концентрации власти в одних руках. Дуксы имели второй ранг и
обладали титулом vir spectabilis.
Верховным
главнокомандующим войсками империи считался император. Во главе армии стояли
два высших офицера с титулом magistri militum. Один из них, более высокий по
рангу, командовал пехотой и именовался magister peditum, другой командовал
конницей и назывался magister equitum. Оба они обладали первым рангом и,
соответственно, титуловались viri illustres. Они занимались
вопросами полного обеспечения и подготовки армии к военным действиям.
Поскольку со времени
Диоклетиана император почти постоянно пребывал в походах, его двор приобрел
статус ставки верховного главнокомандующего, и в этом смысле назывался
comitatus. В связи с этим титул comes стал применяться ко всем высшим офицерам
империи, состоявшим при этой ставке. Специально же комитатами назывались
офицеры второго ранга (vir spectabilis), постоянно или временно командовавшие
крупными подразделениями.
В Риме и
Константинополе стояли гвардейские части — дворцовые войска (auxilia palatina)
и телохранители императора (protectores domestici). Они заменили собой преторианскую
гвардию, распущенную при Константине за ее активное участие в многочисленных смутах
и гражданских войнах предшествующего времени.
К IV в. ядро римской
армии составляли наемные войска, комплектовавшиеся за счет добровольцев. Однако
в чрезвычайных ситуациях при недостатке таковых прибегали к вербовке рекрутов
из римских граждан и подвластных варваров. Для подданных империи военная служба
к тому времени потеряла всякую привлекательность и рассматривалась как {304} тяжкое
бремя и потому основное пополнение армии происходило за счет варваров, в
особенности германского происхождения. Уже при Константине большую часть
офицерских постов в армии занимали германцы.
2. Евтропий
IV в. ознаменовался
для римского государства, помимо всего прочего, еще и крупными изменениями в
духовной жизни общества. Современные исследователи также применяют к этому
времени понятия «кризис» и «упадок» и это оправдано. И столь же оправдано
употребление этих слов в отношении творчества римских историков. Неординарная
фигура Аммиана Марцеллина одиноко возвышается над рядом малоизвестных
неспециалисту компиляторов и эпигонов. К их числу относят и Евтропия. Мы не
будем здесь говорить о справедливости такой оценки (она, разумеется, не
беспочвенна), любопытно отметить другое: несмотря на столь невысокое мнение об
этом авторе среди современных исследователей, его произведение пользовалось
большой популярностью среди читателей и, успешно пережив падение обеих частей
Римской империи, вплоть до эпохи Нового времени служило одним из самых
известных учебников по истории Рима. Более того, по одним сообщениям дважды,
а по другим — трижды, «Бревиарий» Евтропия был переведен на
греческий язык. Столь завидной судьбой могло похвастаться не всякое
позднеантичное латиноязычное произведение. Что же обеспечило такой успех
сочинению Евтропия? Почему «Бревиарий», на фоне немалого количества других произведений
подобного жанра, заинтересовал читателя как на Западе, так и на Востоке? Ответ
на эти вопросы представляется нам более важным, чем многочисленные рассуждения
о вторичности и неоригинальности Евтропия.
Но сначала
посмотрим, какими сведениями мы располагаем об авторе.
К сожалению, они
весьма и весьма скромны. В посвящении «Бревиария» императору Валенту II
Евтропий именует себя magistro memoriae. Magister memoriae возглавлял штат особых
писцов, в обязанность которых входила запись каждого слова императора,
сказанного ли на официальном приеме или {305} в частной беседе, они вели личный
дневник императора, если таковой существовал, — одним словом, в их задачу
входила фиксация и сохранение для истории деяний правителя Римской империи.
Вполне понятно, что руководитель этой службы был человеком очень осведомленным
в государственных делах и придворных интригах, а кроме того имел доступ к
государственным архивам. Для автора, собирающегося писать историческое
произведение, такая должность, без сомнения, открывала большие возможности. (Попутно
отметим, что два известных историка императорской эпохи — Светоний и Прокопий
Кесарийский — занимали примерно похожие должности. Первый состоял на службе в
канцелярии ab epistulis императора Адриана, а второй был личным секретарем, а
затем советником по юридическим вопросам при полководце Велизарии).
Почти в самом конце
«Бревиария» (X, 16, 1) Евтропий кратко сообщает, что он лично принимал участие
в персидском походе императора Юлиана (363 г.). Больше ничего определенного о
судьбе создателя «Бревиария» сказать невозможно.
Потому нам не
остается ничего другого как попытаться выяснить читательскую аудиторию Евтропия
и ее особенности.
Имя первого и самого
главного читателя «Бревиария» нам известно — это император Валент II. К
счастью, мы имеем возможность составить довольно определенное представление об
этой личности и прежде всего (поскольку это нас интересует в первую очередь)
как о ценителе искусства и литературы. Для этого обратимся к «Римской истории»
Аммиана Марцеллина.
Уже сама мысль о
появлении Валента, брата Валентиниана I, на престоле была встречена высшими
кругами империи без всякого энтузиазма. 28 февраля 364 г. Валентиниан I «созвал
к себе на совет лиц высшего ранга и, выставляя напоказ свою мнимую готовность
следовать хорошим советам других, а не своим единоличным решениям, поставил
вопрос о том, кого ему следует избрать соправителем. Все молчали, а Дагалайф,
бывший тогда командиром конницы, дал такой прямолинейный ответ: «Если ты,
добрейший государь, любишь своих родных, то у тебя есть брат, а если отечество,
то ищи, кого облачить в пурпур» (XXVI, 4, 1). И тем не менее, 28 марта 364 г.
Валенту был дарован титул Августа и передан в управление Восток. Огромная
власть еще ярче продемонстрировала его характер. «О зданиях, которые он обновил
или возвел от основания в разных больших и малых городах, я не стану {306} говорить, чтобы не растягивать
своего изложения, так как они сами наглядно свидетельствуют о его заслугах.
...А теперь скажу о его недостатках. ...Он был мало образован, не прошел курса
ни военного, ни изящного образования (курсив мой — А. Д.);
...особенно невыносим он бывал в тех случаях, когда преступления неуважения или
оскорбления величества предоставляли ему возможность выступать против жизни и
состояния людей богатых. ...Он был груб в обращении, раздражителен, охотно
выслушивал доносы, не отличая правды от лжи: эти недостатки даже в простых
обыденных отношениях частной жизни ведут к весьма неприятным последствиям. От
природы он был ленив и нерешителен» (XXXI, 14, 4—7). Валент, как оказалось, был
весьма суеверен и это имело печальные последствия для любителей книг. В 371 г.
в связи с так называемым «делом Феодора», который помимо стремления к власти
обвинялся еще и в колдовстве, «на глазах у всех убивали людей, словно резали
скот. Затем было снесено множество рукописей и груды книг, и все это предали
огню в присутствии судей. Их натаскали из разных домов как запрещенные писания (курсив мой — А. Д.), желая этим как бы смягчить впечатление от убийств, хотя это были большей частью книги литературного содержания или же труды по
юриспруденции» (курсив мой — А. Д.) (XIX, 1, 40—41). «Следствием
этого было то, что по всему Востоку из страха перед подобным бедствием каждый
предавал огню свою библиотеку» (курсив мой — А. Д.) (XXIX, 2, 4).
Итак, образ высокопоставленного читателя получился
не очень привлекательным и, наверное, вряд ли можно приписать императору
какие-то заслуги в деле поощрения результатов труда Евтропия.
Но что можно сказать о более широкой
аудитории читателей «Бревиария»? Попробуем определить ее вкусы и симпатии,
исходя из основных тем и идей сочинения. Однако «содержание его (Евтропия — А.
Д.) труда относительно бедно. Он почти не касается вопросов внутренней
жизни римского государства, излагая кратко историю войн и лишь упоминая о восстаниях.
Несколько более подробно останавливается на биографических данных римских императоров».
И еще одна цитата: «Возникший из кризиса III в. новый руководящий класс Римской
империи был столь несведущ в области знаний о славном прошлом Рима и его
освященных временем тради-{307}циях, что испытывал
потребность в этой информации, разумеется, суммарной и неглубокой.
Прямолинейный,
ясный, часто слишком лаконичный «Бревиарий» представляет собой поверхностный компендий
истории Рима...даже обращаясь к наследию величайших римских историков, таких
как Тит Ливий, Евтропий предпочитает пользоваться не подлинниками их сочинений,
а краткими их изложениями.
В сочинении Евтропия
совершенно отсутствует какая-либо руководящая идея (курсив мой — А.
Д.). Бросаются в глаза некоторые хронологические неточности, которых
Евтропий, располагавший архивными материалами, мог бы легко избежать. ...В духе
уже устаревших моралистических схем историк, по примеру Светония, концентрирует
внимание на фигурах отдельных императоров».
Таково мнение двух
известных специалистов в области римской исторической литературы. Оно
безусловно оправдано, и заслуживает внимания, и все же хотелось бы внести ряд
уточнений в характеристику сочинения Евтропия.
Все же, есть ли в
«Бревиарии» какая-то общая идея? Действительно, внимание Евтропия обращено
прежде всего на внешние войны, позволившие Риму стать великим государством.
Однако внутренние распри и столкновения он также не оставляет в стороне. Но,
если внешние войны и подавление мятежей внутри страны всегда находят понимание
и поддержку автора (например, V, 17, 1—2; VI, 7, 15), то гражданские войны
встречают явное неодобрение (VI, 19,1; 21,1; Х,12, 1). Учитывая, что
большинство императоров III—IV вв. захватывало власть именно после ожесточенных
внутренних конфликтов, такая позиция автора «Бревиария» весьма примечательна.
Более определенно о ней мы можем судить и по отношению к вопросу, поставленному
еще в свое время Тацитом — о взаимоотношениях между императорской властью и
республиканскими традициями.
Почти в самом начале
своего повествования (I, 12, 2) Евтропий сравнивает власть императора не с
властью царя, но диктатора, то есть с, пусть и экстраординарной, но все же республиканской
магистратурой. Эта параллель, на наш взгляд, симптоматична по двум причинам: 1)
тем самым Евтропий косвенным образом дает понять, что принцип единовластия, причем
в довольно жесткой форме, изначально заложен в республиканском прошлом Рима.
Это означает, что современ-{308}ные автору «Бревиария» правители выступают в
качестве продолжателей древней традиции, хотя и в видоизмененной форме; 2) в
эпоху республики, как известно, институт диктатуры вводился только в
критические моменты для судеб государства и потому во времена Евтропия на фоне
усилившегося натиска варваров по всей границе империи, а также внутренней
нестабильности, концентрация власти в руках императора тем самым получает
косвенное оправдание.
Если же говорить
более конкретно о принципах построения описания личностных качеств императоров,
то Евтропий безусловно следует традиции, заложенной еще Светонием, но в более
сжатой форме. Порицание автора «Бревиария» вызывают как деспотические и жестокие
императоры (список их слишком обширен, чтобы приводить его полностью), так и правители,
уделявшие чересчур много внимания, пусть благородным и возвышенным, но отвлекающим
от государственных дел, занятиям (Марк Аврелий, Юлиан). Пожалуй, только для
императоров Тита и Антонина Пия у Евтропия не находится критических слов и в
этом его позиция совпадает с мнением Светония и Элия Капитолина (правда с той
существенной оговоркой, что на Тита это распространяется только после его вступления на императорский престол).
Можно ли в таком
случае оценивать Евтропия как просенатски настроенного писателя? Вряд ли,
поскольку: 1) лапидарность «Бревиария» препятствует слишком широким обобщениям;
2) к IV в. роль и авторитет сената в государственных делах уменьшились
настолько, что у Евтропия сенат и сенаторы выступают лишь в качестве пассивного
объекта, по отношению к которому императорская власть должна проявлять
освященную традицией заботу и справедливость, но и не более того; 3) Евтропий
все же императорский чиновник и довольно высокого ранга и потому,
несмотря на осуждение деспотизма отдельных правителей, сам принцип жесткой
централизованной власти не подвергается им сомнению.
Таким образом, если
и можно говорить о наличии какой-то общей магистральной идеи «Бревиария», то
это перечень наиболее выдающихся строителей римской государственности с особым
акцентом на роль в этом процессе императоров. И это не случайно: в ходе
процесса нарастающего отчуждения государственной власти от широких масс граждан
история Рима начинает сводиться только к личностному фактору и, если
ранее (Тит Ливий) Судьба, Фортуна римского народа проявлялась через деятельность высоких должностных лиц, {309} подвиги героев и т. п., то в
позднеантичную эпоху сама личность императора определяет судьбу государства.
Исходя из этого,
можно предположить, что «Бревиарий» обрел популярность прежде всего среди
варварской и варваризирующейся верхушки римского государства (именно в этом
смысле мы понимаем фразу С. В. Дурова о «возникновении» из кризиса III в. нового (курсив мой — А. Д.) руководящего класса Римской Империи» не
только в силу стремления последней к знанию истории той страны, на службе
которой они пошли. Пример императоров III—IV вв., часто весьма незнатного
происхождения, но сумевших вследствие своей предприимчивости и удачи захватить
власть, позволял найти подтверждение и обоснование своему собственному
возвышению и своим собственным амбициям, найти в описании судеб многих
безродных предшественников психологическую опору и перспективу в новой для себя
социокультурной среде. И поскольку положение этого военно-бюрократического слоя
римского общества было во многом сходно в обеих частях Империи, то становятся
понятными причины перевода произведения Евтропия на греческий язык.
Еще одним важным
достоинством «Бревиария» была простота и лаконичность языка, ориентированного
на классических авторов I в. до н. э.—II в. н. э., что в эпоху поздней античности
— раннего средневековья делало его весьма удобным пособием по изучению не
только элементарных сведений по истории Рима, но и латинского языка.
Наверное, именно в
этом и заключается главная роль «Бревиария» в судьбах римского исторического
наследия. Оно «должно было занять свое место в архиве общественного сознания и
ждать, когда его востребуют для употребления вновь. Сознательно или
бессознательно оно как бы готовилось к этой своей судьбе и (по удачному
выражению одного филолога) упаковывало свои ценности так, чтобы их удобнее было
хранить».
3. Секст Аврелий Виктор
Несмотря на шедшее
достаточно быстрыми темпами угасание античности как цивилизации, в исторической
науке IV столетия этот процесс отразился достаточно своеобразно. Даже такой
«сухой» и, на первый взгляд, не дававший автору {310} возможности показать свое
мастерство вид исторического сочинения как сокращение или компиляция порой
являет нам творения, не уступающие памятникам классической эпохи. И здесь,
конечно же, нельзя обойти стороной труды Секста Аврелия Виктора.
Научная традиция
закрепила за именем Аврелия Виктора четыре произведения: «Происхождение
римского народа», «О знаменитых мужах города Рима», «О цезарях», «Извлечения о
жизни и нравах римских императоров». При этом несомненное авторство Аврелия
Виктора можно признать лишь за сочинением «О цезарях», поскольку в нем
присутствуют оговорки автора на детали его собственной биографии. Что касается
остальных трех сочинений, то в отношении двух из них, «Происхождение римского
народа» и «О знаменитых мужах», это можно утверждать с определенной степенью
уверенности. Действительно, если рассмотреть эти произведения в порядке,
предложенном выше, то перед нами предстанет сокращенная, но вполне целостная
история Рима: «Происхождение римского народа» охватывает мифологический период
римской истории вплоть до Ромула и основания Рима; «О знаменитых мужах»,
являясь непосредственным продолжением предыдущего сочинения (последняя фраза
«Происхождения...», оборванная на середине, находит свое окончание во II главе
«О знаменитых мужах», посвященной Ромулу, — см. «Происхождение римского
народа», прим. 80), охватывает царский и республиканский периоды римской
истории, заканчиваясь событиями гражданской войны 43—31 гг. до н. э. и
воцарением Августа; «О цезарях» же начинается с биографии Августа и охватывает
историю императорского Рима вплоть до 360 г. н. э., когда Юлиан, будучи
еще цезарем, завершил свои войны с германцами в Галлии, т. е. Аврелий
Виктор доводит свою историю до современных ему событий. Таким образом, эти
труды представляют собой компиляцию, характерную для исторической литературы IV
века, (ср. сочинение Евтропия, которое охватывало всю римскую историю от
основания города Рима до времени правления императора Валента).
Что касается
«Извлечения о жизни и нравах римских императоров», то признать эту книгу
произведением того же автора весьма затруднительно, равно как и согласиться с
тем, что, согласно традиционной точке зрения, «Извлечения...» сделаны из
сочинений Аврелия Виктора, поскольку в этих трудах («О цезарях» и
«Извлечениях...») содержатся многочисленные противоречия (например, о смерти
императора Тита, — то ли он был отравлен вследствие происков его брата {311} Домициана,
то ли он умер от болезни; император Дидий Юлиан то ли был убит во время бегства
после проигранного сражения посланными за ним воинами, то ли Септимий Север его
убил собственноручно в одном из помещений дворца и т. д., а также потому, что
события в «Извлечениях...» доведены до 395 г., а в «О цезарях» только до 360 г.
Вероятнее всего, «Извлечения...» являются трудом более позднего автора, который
использовал не только сочинения Аврелия Виктора, но и другие произведения.
Секст Аврелий Виктор
— известная по источникам и надписям личность. Он был родом из Африки, о чем
говорит как обозначение его в подзаголовке «Происхождения...» Виктором Афром,
так и собственное замечание Аврелия Виктора в «О цезарях», когда он говорит об
императоре Септимии Севере и называет его представителем «нашего народа» (XX,
6), т. е. именует Севера своим земляком, а африканское происхождение
Севера бесспорно. Согласно словам самого Аврелия Виктора, он родился в деревне,
в бедной семье, глава которой не получил никакого образования. Образование и
упорная работа позволили ему выйти из своей социальной среды и открыли путь к
служебной карьере. В 361 г. Аврелий Виктор находится в Сирмии, где встречается
с императором Юлианом (Amm.Marc., XXI, 10, 5—6). Он уже занимает высокое
общественное положение и является известным историком. Юлиан почтил его бронзовой
статуей, что явилось, скорее всего, наградой за литературный труд. Кроме того,
Аврелий Виктор получил от Юлиана звание консуляра (которое в то время уже
являлось зачастую просто почетным титулом), а также должность префекта Второй
Паннонии.
Указания на
служебное положение Аврелия Виктора мы находим и в некоторых надписях. Так, из
одной нам становится известно, что он был членом коллегии 15 жрецов для совершения
жертвоприношений по законам августов (Orelli, 3715). В 369 г. историк
становится консулом вместе с внуком Валентиниана, а в 388—389 гг. он исполняет
должность префекта Рима (Amm. Marc., XXI, 10, 6; CIL, VI, 1186, 6).
Таким образом, этими
датами, — 361, 369 и 389 гг. — определяется время жизни Аврелия Виктора. При
этом следует отметить, что о событиях времен Диоклетиана (284—305 гг.) он
говорит как о случившихся «на нашей памяти» (De Caes., XXXVI, 6), а о событиях
времен Константина Великого (306—337 гг.), — как произошедших «на моей памяти»
(De Caes., XL, 14). Императора Констанция II (337—361 гг.) он именует «нашим
императором» (De Caes., XLII, 5). Кроме то-{312}го, очевидно, что ко времени
жизни Аврелия Виктора следует отнести 346 г. — год консульства Филиппа, на
который пришелся год 1100-летия основания города Рима (XXVIII, 2), и 358 г. —
консульство Цереаля, во время которого произошло сильное землетрясение,
разрушившее город Никомедию (De Caes., XVI, 10), — об этих событиях Аврелий
Виктор пишет как о происшедших «в наше время». Таким образом, мы видим, что
историк прожил долгую жизнь, — с начала IV века и до его 90-х годов.
(Упоминаемый в SHA, Macr., IV, 2 историк Аврелий Виктор по прозвищу Пиний,
очевидно, является иным лицом, чем Секст Аврелий, поскольку автор биографии
Опилия Макрина Юлий Капитолин жил и работал во времена Диоклетиана, которому и
посвятил свой труд, и для него Пиний был уже авторитетом, а по нашим расчетам в
те времена Секст Аврелий Виктор был еще слишком молод).
В последующие
времена Аврелий Виктор был весьма популярен и авторитетен как историк Римской
империи. Уже известный богослов и отец церкви конца IV — начала V века Иероним
Далматский в письме к некоему Павлу просит прислать ему историю Аврелия Виктора,
чтобы почерпнуть оттуда сведения о преследованиях христиан (Hieron., Ер., 10, 3).
Писатель VIII века Павел Диакон ссылается на Аврелия Виктора в связи с историей
Коттийских Альп (De gent. Long., II, 18). По столь же частному вопросу о
термине «frumentarii» ссылается на Аврелия Виктора и греческий историк Иоанн
Лид (Johan. Lyd., De mag. populi Romani, III, 7).
В своем труде
Аврелий Виктор любит предаваться размышлениям о судьбе людей, о доблести, о
роли деяний выдающихся исторических личностей. На основании этого построена и
его концепция истории Римского государства. Согласно его представлениям, Рим
как государство со времен Ромула и вплоть до Септимия Севера непрерывно
возрастал в своей силе, вследствие же действий, задуманных и осуществленных
Каракаллой, оно остановилось как бы в высшем своем положении, а то, что сразу
после этого государство не распалось, было заслугой Александра Севера. Далее
историк обращается к мысли о причинах упадка Империи. Эти причины он видит в
том, что поскольку правители теперь больше стремятся властвовать над своими,
нежели покорять чужих, и вооружаются друг против друга, то они этим низвергли
все римские древние устои, в результате чего к власти оказались допущены
вперемешку и хорошие правители, и плохие, знатные и незнатные, и что особенно
пагубно, много варваров. В дальнейшем мысль историка усложняется и переходит в
общую сен-{313}тенцию об упадке вследствие распространяющейся преступности,
особенно среди правителей, и недостатка образования и культуры. При этом, по
мнению Аврелия Виктора, «установленный порядок», благодаря которому сохраняется
государство, базируется на неких моральных моментах, прежде всего добродетели.
Но после того, как почти все покорились дурным страстям, свободу действий
получила «сила случая», которая, в свою очередь, поручила общественное благо,
являющеееся фактически целью существования государства, людям низкого
происхождения и без нравственных устоев, что способствовало упадку его. Однако
при этом историк отмечает, что существует «истинный ход событий», — некая
объективная реальность исторического процесса, которая, в конечном счете,
способствует торжеству добродетели. Вообще, взгляды Аврелия Виктора были весьма
диалектичными, поскольку сделав акцент на объективном факторе, он тут же
говорит о важности и даже определяющей роли субъективного. Так, считая, что все
хорошее и плохое в государстве может быть изменено волею правителя, он
предъявляет высокие требования к его нравственности, поскольку моральные
качества правителя могут поднимать состояние государства на большую высоту или
приводить его в упадок. Например, в главе, посвященной Вителлию, подводя итог
большому периоду в истории Рима перед приходом к власти Флавиев, Аврелий Виктор
отмечает, что, несмотря на обилие пороков у предшествующих монархов, у них были
обширные знания в области литературы и ораторского искусства, которые, тем не
менее, не дали им возможности искупить в глазах людей их общую порочность.
В свете
рассмотренных выше позиций Аврелий Виктор и описывает истории правления
императоров. В главе, посвященной Дидию Юлиану, которого историк представляет
как человека весьма просвещенного, знатока права, но который удержался на
престоле недолго, Аврелий Виктор высказывает мысль, что кроме просвещения
правителю еще нужна практика, изобретательность, на которой могут базироваться
действия, обусловленные этой просвещенностью (ср. «просвещенность одна
бессильна справляться со страстями, если ей не содействует характер
(ingenium)», — De Caes., XIX, 3). Действительно, о цезарях Констанции и Галерии
Аврелий Виктор пишет, что они «хорошо знали нищету сельской жизни и были в достаточной
мере прекрасными деятелями государства» (De Caes., XXXIX, 26), и далее историк
конкретизирует свои сентенции по данному вопросу, отмечая, что скорее {314} становятся
мудрыми и беспорочными (т. е. годными к правлению и способствующими соблюдению
«установленного порядка») познавшие в своей жизни беду, и наоборот, кто не
знает невзгод жизни и всех расценивает по богатствам, тот менее пригоден для
совета и, следовательно, правления.
Вопрос моральных
устоев, которым отводится одна из определяющих ролей в концепции истории
Аврелия Виктора, весьма тесно переплетен с проблемой христианства, что особо
актуально для IV века — века переломного для судеб новой религии. Однако в
сочинениях Аврелия Виктора, равно как и более позднего его компилятора, нет
даже упоминания о христианах. На основании только этого, по-видимому, не стоит
сразу причислять историка к язычникам, хотя и отрицать этого полностью тоже
нельзя, — он верит в предзнаменования и весьма подвержен языческим суевериям.
Будучи человеком с богатым жизненным опытом, сделавший себе блестящую карьеру,
Аврелий Виктор, скорее всего, постарался уклониться от обсуждения в своем труде
проблем, столь живо волновавших общество в тот момент.
Вообще, вопросы
морали занимали очень большое место в духовной жизни римского общества IV века,
и поэтому неудивительно, что историк этого периода, принимаясь составлять
жизнеописание монархов, правивших и в предыдущие века, положил в основу своего
труда «О цезарях» замысел представить и моральный облик изображаемых им
правителей. Что касается двух других произведений Аврелия Виктора,
«Происхождение...» и «О знаменитых людях», то они значительно менее политически
и моралистически направлены, и поэтому более соответствуют представлению об
объективности и непредвзятости исторического труда, что является идеалом любого
исторического сочинения.
4. Евнапий
Все, что известно о
Евнапии, он рассказал о себе сам. На основании единственного уцелевшего его
сочинения «Жизни философов и софистов» можно заключить, что Евнапий родился
приблизительно в 346 году н. э. в Сардах, главном городе Лидии, области
Малой Азии. В возрасте шестнадцати лет он приезжает в Афины и становится
учеником софиста Проересия, армянина по происхождению, которого считали
христианином. Проучившись у него пять лет, Евнапий собирался отправиться в
Египет; о цели этой поездки он не сообщает. Однако родители уговорили его
вернуться в Лидию и стать профессиональным софистом. Это было в 367 году. В
Сардах {315} Евнапий живет до конца своих дней и тесно сходится с философом Хрисанфием,
своим родственником. Здесь он пишет ряд сочинений, главным из которых была
«Всеобщая история», сохранившаяся лишь во фрагментах, содержащихся в
«Лексиконе» Суды. Скончался Евнапий около 414 года.
«Всеобщая история»
является продолжением сочинения Дексиппа, доведенного до 269 или 270 г. н. э.
Она состояла из четырнадцати книг и описывала события до начала V в. н. э., до
правления императора Аркадия. О значительности и уникальности этого сочинения
свидетельствуют сохранившиеся фрагменты и ссылки Евнапия на свою историю в
«Жизни философов и софистов»: грандиозная картина событий с конца III до начала
V веков показана им с позиции образованного неоплатоника-язычника,
консерватора, оппозиционно настроенного к христианству и настороженно — ко
всему, что не входит в элитарный самодостаточный круг профессиональных
философов и софистов, к которому он принадлежал. Кумир и центр истории IV века
для Евнапия — император Юлиан. На его «Всеобщую историю» опирался историк V
века Зосим.
К тем же героям и с
тех же позиций Евнапий обращается и в «Жизнях», хотя предмет повествования и
жанр здесь иной. «Жизни философов и софистов» — это собрание биографий
знаменитейших философов и софистов конца III—IV веков, объединенных авторской
концепцией и жанровым смыслом. Биография и биографический компендиум в культуре
поздней античности — явление популярное и актуальное, хотя при этом очень
традиционное. Его смысл выходит за пределы конкретных текстов, в значительной
степени определяя последние.
Консерватор и
традиционалист, Евнапий находится в фокусе не одной, а сразу нескольких
жанровых традиций. Во-первых, он историк, и историк весьма способный, тонко чувствующий
исторический метод и с блеском его применяющий, знающий свое место в линии
преемственности античных историков, восходящей ко времени Геродота и Фукидида
(он сознательно вписывает себя в эту традицию после Дексиппа). Евнапий грамотно
отличает факты от вымысла, понимает, что факты требуют комплексной проверки на
базе источников, с опорой на логический анализ, да и просто здравый смысл, и на
основании такой проверки отделяет факты достоверные от всего лишь вероятных,
возможных, хотя и не ложных. В своем методе Евнапий последователен и строг, его
осторожность и некатегоричность в том, в чем он не до конца {316} уверен,
вызывают уважение. Столь же внимателен Евнапий и в подборе источников. В полном
соответствии с канонами античной историографии он уделяет в сочинении место для
специального рассказа о своем методе. Методика Евнапия, его стиль в целом,
носят ярко выраженный личностный характер, их ни с чем невозможно спутать. Но
столь же личностен и уникален метод и стиль любого античного историка при всей
специально подчеркиваемой традиционности.
Однако «Жизни
философов и софистов» — это не просто история, но история философии. И здесь
Евнапий мыслит себя не иначе, как звено в цепи бывших до него авторов историй
философов, о чем пишет в самом начале своего сочинения.
Жанр биографического
компендиума и само название «жизни» историк выбирает не случайно. Биография
всегда была важнейшим в античном мире жанром, так что Евнапий и здесь — вполне
традиционалист. Но его биография — это биография неоплатоническая, обладающая
особым смыслом. Героем такой биографии всегда является боговдохновенный мудрец,
в силу своей «божественности», то есть чистоты души и ее близости богу,
благоприятно воздействующий на мир. Факты жизни такого мудреца всегда чудесны,
хотя бы по сути, и именно это в первую очередь интересует биографа. Именно
божественность придает таким фактам достоверность, истинность, неопровержимость.
Поэтому не следует удивляться, что «истинность», на которую проверяет факты
Евнапий — это истинность высшая, исходящая не от мнений людей, а из
божественного ума. Только божественное, по его мнению, и может быть истинно.
Поэтому подлинные факты для Евнапия — это чудеса, совершаемые его божественными
героями. Именно такие факты он подвергает проверке со всей строгостью
исторического метода, щепетильно отделяя чудеса истинные от ложных. Отсюда и
постоянные эпитеты — «божественный», «божественнейший», употребляемые Евнапием
в отношении людей, многих из которых он знал лично.
В школе
неоплатоников философская биография («жизнь» философа) была чрезвычайно
популярна. Ряд биографий древних философов, а также биографию своего учителя
Плотина, написал Порфирий. Ямвлиху принадлежало дошедшее до нас сочинение «О
пифагорейской жизни» и несохранившееся об Алипии, о котором упоминает Евнапий.
Сам Евнапий, несомненно, причисляет и себя к этому кругу
неоплатоников-биографов, традицию которых в V веке продолжил Марин сочинением о
Прокле. {317}
Евнапий отразил
также другие две традиции, и древние, и актуальные для его современников. Это
риторичность и психологизм. Сам автор — ритор, он пишет не только о философах,
но и о риторах. Он подражает Филострату, чувствуя во второй софистике опору и
образец для риторического бума IV века. Он щедро вводит в свой язык
риторические приемы и общие места.
При этом Евнапий не
скатывается до штампов, а остается тончайшим психологом, обладающим даром в
немногих словах раскрыть характер человека. Некоторые его биографии просто
бесподобны.
Эта психологичность,
повышенный интерес к человеку тоже выделяют IV век. Неоплатоники, учение
которых не давало простора антропологии, тем не менее, помимо биографий и
проблемы соотношения личного и божественного активно разрабатывают учение о
Душе, много комментируют соответствующие сочинения Платона и Аристотеля (один
из комментариев на сочинение Аристотеля «О душе», возможно, принадлежал
Ямвлиху). Большие трактаты по антропологии пишут христиане Немезий Эмесский («О
природе человека») и Григорий Нисский («Об устроении человека»). К первой
половине IV века относилось несохранившееся сочинение Евстафия Антиохийского «О
душе». До болезненности чувствителен к личным страданиям и проникновенно глубок
в воззрениях на природу человека в своих поэмах Григорий Назианзин. Именно в IV
веке в христианской среде складывается и становится популярным жанр житий, а
знаменитый агиографический сборник Палладия Еленопольского «Лавсаик» составлен
просто в одно время с «Жизнями философов и софистов» Евнапия. Пишутся и автобиографии:
поэтическая принадлежит Григорию Назианзину, риторическая — Ливанию. Отнюдь не
случайно и обилие автобиографического материала у Евнапия в «Жизнях философов и
софистов».
Возможно, Евнапий не
во всем точен и последователен, и вряд ли его сочинение может претендовать на
то, чтобы считаться бесспорным шедевром. Но богатство и оригинальность
предложенного материала делают «Жизни философов и софистов» заслуживающими
самого пристального изучения. {318}
